Мышиный запах,
пенье паутинки,
святая бабочка в оконное стекло,
слепым дождем качает под сурдинку
пространство мутное,
где время истекло,
пенье паутинки,
святая бабочка в оконное стекло,
слепым дождем качает под сурдинку
пространство мутное,
где время истекло,
беспамятство листвы
и катятся в обнимку
податливый янтарь и сонное тепло.
Две комнаты, безмолвие которых
овальный взгляд хранит со стороны,
свет фонаря, запутавшийся в шторах,
по тишине сползает со стены
и, выскользнув за глянец фотоснимка,
хромая тень на тусклый циферблат,
поскрипывая ножкой балеринки,
смыкает стрелки с боем наугад.
Звук притаился в щелях половицы,
стук голых веток в мертвенность окон —
из мрака прорастая, небылицы
сплетаются в беспамятство времен
и, как в ночи на крик летящей птицы,
ты, обернувшись, ловишь только тьму,
где Лайма сквозь прикрытые ресницы
предсказывает путнику судьбу.
Минуя дом с поскрипываньем ставень,
косая Гильтине укроется в саду —
глухое бряцанье косы в точильный камень
и завыванье Вилктаки в бреду…
Бездомных сосен вздыбленная грива
над пропастью поднявшись на дыбы,
вдруг обрывается тропинкою с обрыва
в далекий рокот Стиксовой воды.
В чужое небо упираешься руками,
как умер Бог — не помнит здесь никто,
но прорастает деревянными крестами
холодная земля под рождество.
