«Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим,
К адским жилищам она по немому уводит безлюдью…»
(«Метаморфозы», IV, 432—433).
…И я так же брел…«Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим,
К адским жилищам она по немому уводит безлюдью…»
(«Метаморфозы», IV, 432—433).
…И я так же брел по отлогой тропе, затененной тисом, по стезе, что пролегла среди безысходного немотства и зловещего безлюдья… Но не встретилось мне на том скорбном пути ни каменистого грота, ни черного озера, над которым даже птице не пролететь безнаказанно. Я проходил бескрайней долиной, в которой не было тьмы, как не было и света, и, влачась по ее бесплодному лону, вспоминал зимнюю понтийскую степь. Вместо благоуханного луга воспетых поэтами асфоделей предо мной легла безжизненная каменистая пустыня, поросшая чахлым кустарником до самого горизонта, а поднимая глаза, я видел низко нависшее над головой свинцовое небо…
Когда они неожиданно вышли мне навстречу из-за голого холма, я не различил их лиц, но явственно ощутил исходившую от них угрозу. Поравнявшись со мной, они остановились в нерешительности, словно нечто во мне показалось им непонятным… Забыв о них, в полном безразличии продолжил я свой путь к неведомой цели. После короткого немого совещания они догнали меня и крепко схватили под руки. Я не пытался освободиться и покорно пошел, куда меня ведут. Налетел колючий ветер, от которого сделалось душно, и растрепал остатки моих волос…
С вершины холма взгляду предстало длинное приземистое здание с плоской кровлей, напоминавшее сельский эргастул. Меня подвели к нему и втолкнули внутрь. В бесконечном помещении царил полумрак; нестройный шум оглушил меня. Когда глаза привыкли к сумраку, я разглядел длинные ряды грубо оструганных деревянных столов и скамей. Множество людей сидело за теми столами, занимаясь какой-то работой. Вдоль рядов расхаживали надзиратели с железными палками в руках. Мне отвели место с краю и дали в руки острый осколок дикого камня, показав жестом, что этим камнем следовало скоблить деревянные чурбаки, кучками наваленные здесь и там на столе. Я спросил того, кто сидел рядом со мной, для чего это нужно, — но тот даже не посмотрел в мою сторону, лишь молча загородил локтем кучку своих опилок и стружек.
Один из надзирателей жезлом подтолкнул мне сухой обрубок. Неумело отделив от него несколько кусочков жесткой коры, я собрал их в горсть и поднес к лицу, пытаясь вспомнить забытый запах земной жизни… Но в тот же миг они просыпались у меня сквозь пальцы. Увидев это, надзиратель странно изменился в лице; мне показалось даже, как будто он кивнул мне в сторону двери… Я поднялся, чтобы уйти, — и в это мгновение неизвестный, сидевший рядом со мной, тихо, но отчетливо произнес мое имя.
Потрясенный, я обернулся на этот голос. Неведомый узник скорбного эргастула произнес мое орфическое имя, которое в целом свете знали только двое — я сам и еще иерофант, посвятивший меня, — тайное имя, начертанное священными иероглифами на небольшом квадратике пергамента, спрятанном в кожаной ладанке у меня на груди. Я внимательно всматривался в изуродованный шрамами профиль… Нет, это был не Гай Юлий Гигин. Когда-то, в прежней своей судьбе, я несомненно встречал этого человека, — но когда и где, припомнить не мог.
«Кто ты?» — спросил я.
Он все так же продолжал работать, глядя прямо перед собой и словно не слыша. Руки его двигались монотонно и привычно, как будто жили своей собственной, отдельной от него жизнью. Наконец, его губы шевельнулись:
«Ее здесь нет…»
«Кого нет?» — спросил я.
«Той, которую ты надеешься отыскать…»
Я смотрел, не отрываясь, на его руки, покрытые порезами и ссадинами. На тыльной стороне правой, над суставом мизинца, явственно белел шрам правильной округлой формы. Я даже не взглянул на свою правую руку, потому что знал: на ней был в точности такой же. То был след от раны, полученной еще в отрочестве на палестре из-за неловкости одного сверстника…
«А, — кажется, ты понял…» — медленно произнес он. — «И куда теперь?..»
Когда туман, внезапно застлавший взор, рассеялся, я заметил, что ближайший к нам надсмотрщик внимательно смотрит в нашу сторону. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
«Останься здесь», — сказал неизвестный тихо.
«Почему?»
«Потому, что отсюда уходят вниз…»
«В Тартар?»
Он слабо усмехнулся углом рта и произнес нечто, напоминающее размеренно-скорбные стихи элегии. В несмолкающем шуме его голос был едва различим. «Гнев божества смиряют собственной только мукой…» — послышалось мне… Вдруг он умолк и с удвоенным усердием налег на работу. Я оглянулся. Надсмотрщик приблизился почти вплотную и уже поднимал железную дубинку. Я понял, что больше мне ничего не услышать.
«Прощай!» — сказал я. — «Прощай», — отозвался он и повернул ко мне лицо. Я зажал себе рот рукой, чтобы не закричать…
Надзиратель грубо схватил меня за плечо и толкнул к выходу. Ощупью, словно слепой, покинул я это страшное место. Тяжелая каменная дверь захлопнулась за мной, налетевший ветер погнал меня прочь. Ничего не видя из-за слез, катившихся по лицу, я бежал, не разбирая пути, по бесконечной мертвой пустыне, спотыкался и падал, поднимался и, задыхаясь, бежал дальше… Хлынул ледяной дождь, мгновенно промочив меня до последней нитки моего ветхого одеяния, и перестал так же внезапно, как и начался… Тогда необъятный водный простор предстал моим глазам, и сердце сжалось при виде бескрайней свинцовой глади, неподвижной и гнетущей.
Я стоял на высоком берегу над обрывом, глядя вниз, на медленно колышащуюся у кромки воды грязную пену, и слышал в уме чей-то слабо звучащий голос, но не мог уже вспомнить, кому он принадлежит: «…Ты увидишь источник слева от чертогов Аида, а рядом с ним — белый кипарис. К этому источнику не подходи даже близко. И ты увидишь другой, вытекающий из Озера Памяти, чьи воды холодны. Перед ним стоит стража. Ты должен сказать: я — сын Геи и звездного Урана; я томим жаждой и погибаю; дайте мне скорее холодной воды, текущей из Озера Памяти. И они позволят тебе напиться из божественного источника»… Но не было ни кипариса, ни озера, ни стражи перед ним. Берег был так пуст и безжизнен, словно я был первым человеком от начала времен, который его достиг. Некого было молить о божественной влаге, отворяющей кладезь памяти и дарующей бессмертие… Сбежав по крутому откосу к тяжелой мутной волне, медленно наползающей на песок, я опустился на колени и зачерпнул горсть воды. Она была холодна и горька на вкус…
Что-то отвлекло мое внимание, и я поднял голову. Вдали, на той призрачной черте, где свинцовая гладь сливалась с сумрачным небом, возник темный предмет. Он увеличивался буквально на глазах… Неизвестное судно на большой скорости приближалось к берегу. Почувствовав безотчетный страх, я поднялся, чтобы уйти, — но, оглянувшись, понял, что было поздно. За моей спиной, под самым обрывом, собралась толпа. Они стояли совсем близко, но словно не замечали меня; на их бледных лицах, обращенных в сторону моря, была написана невыразимая мука…
Огромный зловещий корабль, странной четырехугольной формы, с отвратительным скрежетом врезался тупым носом в песок. На нем не было видно ни ветрил, ни гребцов, не свисали по бокам длинные весла, не слышалось и зычных команд наварха. Мертвая тишина царила и на корабле, и на берегу, и слышно было лишь, как волны лениво плещут у черных бортов… Чувствуя предательскую слабость в коленях, я ждал появления легендарного старика в рваном плаще — бессмертного собирателя медяков. Стертый обол, прежде спрятанный в складках одежды, был зажат теперь у меня в кулаке… Вдруг с оглушительным грохотом упал высокий борт, и из открывшейся взгляду кромешной тьмы появились двое в аспидных плащах, похожих на сложенные за спиной крылья. Остолбенев от неожиданности, я смотрел, как они гигантскими шагами сходят на берег. Их силуэты заслонили небо. У каждого в руке был тяжелый длинный меч…
Толпа стала покорно подниматься на корабль, безмолвной вереницей исчезая в темных недрах. Все происходило быстро и беззвучно, словно во сне… Наконец, последнюю согбенную тень поглотил бездонный провал, и на берегу остался только надсмотрщик в длинном черном одеянии. Своим железным кадуцеем он указал Сыновьям Ночи на меня.
Один из них медленно повернулся и направился в мою сторону. В глазах у меня потемнело, и я безвольно рухнул на колени. Бог смерти наклонился надо мной, я почувствовал совсем близко его зловонное дыхание… Пальцы мои разжались, и ненужная медная лепешка зарылась в песок. Двумя взмахами меча демон срезал седую прядь волос с моей головы и кожаную ладанку с шеи. Затем, рывком подняв меня на ноги, он указал мне на отверстый зев корабля…
В последний раз ощутил я помертвевшим лицом порыв удушливого ветра, бесшумно пронесшийся над мертвыми водами царства Аида. Затем где-то далеко, на самом верху бездонного колодца, полного горестно шепчущих теней, загрохотали цепи, крохотный квадрат свинцового неба погас, и воцарилась тьма. Ледяной пол под ногами дрогнул, и я упал замертво…
