ху из ху

Еще с детства Леночку знала и любила вся школа. И умница, и красавица, правда училась она неохотно, не для себя, а больше для мамы, могла бы быть круглой отличницей. Но у Леночки столько дел, столько…Еще с детства Леночку знала и любила вся школа. И умница, и красавица, правда училась она неохотно, не для себя, а больше для мамы, могла бы быть круглой отличницей. Но у Леночки столько дел, столько дел. Всегда куча подружек, они ее боготворили. Ленточки друг дружке заплетали, мальчишек вместе обсуждали, соперничали с теми «тупыми курами» из соседнего двора. А если надо, Лена и морду расцарапать может, чтоб какой-нибудь овце не повадно было на чужого мужика заглядываться. Она всегда была первой: мамина любимица, папина дочка, у нее всегда были самые модные, самые дорогие игрушки. Айфон, айпэд, «те самые крутые кроссовки» — все у нее в арсенале. Конечно, и сексуальная революция дорвалась до Леночки раньше всех. Сначала в виде нетрезвых поцелуев, затем плавно трансформировалась в дачный скорострельный секс. И все бы ничего, только гложила Леночку странная, пугающая, но оттого еще более привлекательная идея… Анал и минет с подружками она давно уже обсудила, но это… Подружки не поймут. Вот так и живет Леночка, третий десяток лет перевалил, а она все живет и грезит забавной и совсем несерьезной мечтой однажды переспать с девушкой. Так ведь и дождется однажды.
Совсем другое дело – Саша. Третья дочь отца-полковника. Естественно, любимая. Естественно, неожиданная. Потому что всей семьей грезили о сыне, а вышел, видите ли, казус: даже имя мальчишке придумали, а он девчонкой уродился… И все бы ничего, и свыклись уже все. Только вот Сашу все больше недевичьи игры влекут: то с забора ее мама снимает, то соседскому пареньку промеж глаз пропишет. И вот уже на папиной «Волге» она сама рассекает хлеще отца, сама поступает учиться на какого-то инженера электроплавильных печей, сама устраивается на первую работу, не гнушаясь с курьерской тяжеленной сумкой блуждать по городу. И хоть девка она симпатичная, и даже кавалеры какие-никакие подле нее околачиваются постоянно, только нет в глазах у Саши к ним никакой искры. Толи ухажеры не те, толи характер у нее слишком отцовский. Она вроде полюбила одного как-то, сильно полюбила, да у него ветер в голове. Что с этих парней взять в семнадцать лет? А больше ни к кому и не тянет. Ей с девчонками спокойнее, а им с ней, она им и подруга, и товарищ. Чем не вариант?
А где-то под сенью незримых времен мечтала тем временем о любви Таня. И все пело в ней и расцветало в трогательных звуках скрипки и флейты. Еще в детстве зачитываясь романами о героических рыцарях и нежных принцессах, она во сне и наяву грезила о том сладостном моменте, когда «тот самый» примчится на коне и покорит ее девичье сердце амурной сонатой. Только вот не мчался никто. Нет, ну, конечно, прибыло к берегу десяток-другой одноразовых Дон Жуанов, а сердце так и не екнуло, соната не прозвучала, да и образ принца со временем поизносился. И толи современному мужику неведомы чары старомодной романтики, толи образы Танюши архаичны до нельзя, только вот сердце (или какой иной орган?..) недолюбленной девчушки сотворило себе другую романтику. Еще более трогательную, трагичную, непостижимую… Две влюбленные женщины, укрывшись от мира всего под теплым сатиновым одеялом, пьют один на двоих глинтвейн из расписной кружки с цветами. Что еще может быть лучше для чистой поэтической души?..
Впрочем, там, где родилась Галя, о кружках с цветами никто не грезил. Ибо было их с избытком, оставшихся еще с советских времен, других в обиходе и не было. Иногда с отколотыми краешками или вовсе без ручек, чаще всего разномастные, оставшиеся от несовместимых сервизов. В ход шло все, и никто не придирался. В конце концов, из какой кружки пить – дело десятое, главное – было б ЧТО пить. И тут, надо сказать, Галя очень даже преуспела: еще лет в десять отведав чистого спирта, подрастающий организм потреблял водку аки вино, а пиво как воду. И там у себя на районе (где, надо заметить, не «звонЯт», а «звОнят») Галя с самого раннего детства уяснила несколько нехитрых правил жизни: «Не верь. Не бойся. Не проси», «Парни не плачут» и «За своих мы порвем». Правда, кто эти «свои» и кто эти «мы», которые обещались яростно бороться друг за друга, с каждым годом понять было все сложнее. Зато все яснее становилась другая мысль: Галину, ставшую неотличимой от своих пацанов и перенявшую все гопнические повадки, сильно и неотвратимо тянуло к тому, чего она всегда была лишена, – женской гармонии и изяществу. Местные «клавы», как на жаргоне звала она своих подруг, конечно, были условно изящными и умеренно женственны, но все же чувства, зарождавшиеся в этой непростой «кобловской» душе, были совершенно серьезные и очень глубокие.
Почти такими же глубокими были чувства неистовой бунтарки Катрин. Ей море было по колено, а горы, соответственно, по плечо. Ну, это образно выражаясь, в чем она, заметим, была исключительно сильна. В смысле в образах. Пока у всех нормальных детей гормоны рвались наружу в виде подростковых прыщей, ее гормоны яростно блуждали где-то среди строф Бродского, четырех аккордов Цоя и мечтали о Есенинской Айседоре Дункан. «Мужчины – мусор! Жизнь – революция!» Речи Катрин беспощадно пестрили почти ленинскими призывами, перефразированными в соответствии с феминистической идеологией. Она первая и единственная совершила в своем литинституте громогласный каминг-аут на всю аудиторию еще на первом курсе, пообещав уделать всех «хреноносителей» один на один в шахматы. Пройдет совсем немного времени, и Катрин возглавит несанкционированный митинг в поддержку ЛГБТ, неся в первых рядах самый большой плакат «ДА! Я лесбиянка и горжусь этим!», ведь идея для нее – это все!
Идея – это вообще штука коварная. И свою злую шутку сыграла она с Верой. Мама назвала ее так, как символ истиной веры во Христа, но вольнолюбивый подросток избрал своим путем пение экзотических мантр, поклонение силе природы и запретную любовь к представительницам своего же пола. Впрочем, секс не был для Веры самоцелью. Она стремилась к энергетическому обмену, к высшим материям, к неведомым таинствам человеческого существа во Вселенной, и лучшим проводником к этому непростому величию, конечно же, была другая женщина. Жрица ее любви, тонкая натура, которая могла бы стать и сильным другом по жизни, и компаньоном в ее мире необычных увлечений, и нежной любовницей, что в силах высвободить самую ценную сексуальную энергию из нижних чакр. Вера считала себя существом «среднего пола», подчеркивая собственную природную андрогинность. Она никогда не испытывала ненависти к мужчинам, но в их присутствии ей было энергетически неуютно. Вера сумела окружить себя исключительной женской аудиторией, состоящей в основном из таких же, как и она, концептуальных фотографов и дизайнеров. И в мире этом, полном поисков и интриг, она, наконец, почувствовала непростую личную гармонию.
Что же до Оли, то еще в глубоком детстве добрый местный психиатр поставил ребенку диагноз «Острое расстройство гендерной идентификации». Ребенка пробовали лечить, и лечение изредка помогало. Точнее, Оля пыталась сымитировать непростое женское поведение, но чувствовала она себя при этом полнейшей дурой. Ей хотелось провалиться сквозь землю, когда на нее насильно натягивали платьице в рюшах. И по достижении десятилетнего возраста она торжественно все их казнила, запалив знатный костер во дворе дома. С тех пор родители смирились. Точнее, теперь это они пытались сымитировать такое непростое смирение. Совершенно повзрослев, Оля перестала быть Олей и с полной серьезностью поменяла имя на Олега. И, пожалуй, ни у кого, кроме, конечно, родителей, эта перемена не вызвала никакого удивления. Каким-то странным образом Олег естественно влился в окружающую действительность в качестве почти полноценного мужчины. Кстати, лесбиянок Олег совершенно искренне считает ненормальными. Что ж, на то его авторитетное мужское мнение…
Может кто-то узнал себя…