Всем известно, что уставы написаны кровью. Кровью тех, кто их не знал, или просто не имел. В нашей части знанию уставов личным составом всегда придавалось большое значение, а особенно – «Устава гарнизонной…Всем известно, что уставы написаны кровью. Кровью тех, кто их не знал, или просто не имел. В нашей части знанию уставов личным составом всегда придавалось большое значение, а особенно – «Устава гарнизонной и караульной службы». Поэтому бойцы точно знали, как и в каких случаях действовать, или бездействовать для сохранения всего охраняемого, своей чести и достоинства, а особенно жизни, своей и своих товарищей. А если требовалось сделать это для удовлетворения любопытства или тщеславия проверяющих, чужих и своих, то службу правили лихо, с огоньком, ну, в общем по-гусарски.
После выгрузки нашей роты в Термезе, по указанию местного командования, мы встали лагерем в песках, в нескольких километрах от города и в восьмистах метрах от границы с Афганистаном. Весь батальон собрался за три дня. В ожидании дальнейших директив шло время. Быт и службу обустроили быстро и умело, под руководством наших старшин и зампотехов рот. Палатки стояли по струнке, автопарк примыкал прямо к расположению, рядом ремзона, палатка караула, и даже клуб с рядами скамеек, экраном и полевой киноустановкой. Вокруг всего этого хозяйства, при помощи раздобытого где-то у соседей окопокопателя, было выкопано подобие рва.
В один прекрасный пустынный день, в расположении возник подполковник, назовём его Перегало. Он не был включён в состав батальона уходящего на вольные хлеба для оказания братской помощи трудящимся Афганистана. А наоборот остался тянуть тяжкое бремя по обороне родного Отечества. А так как наш полк в Союзе был центрального подчинения, то есть напрямую министерству обороны, минуя округа и всё такое, то наш батальон, автоматически, подразумевался тоже таким же центральноподчинённым. Но командование Туркестанского военного округа, вовремя смекнув, что техника у нас вся новая, ни разу не побывавшая на битве за урожай, как все прочие автомобильные части, решило «забыть» доложить в центр о нашем прибытии и месте нахождения. Надежда возлагалась на массовое передвижение войск и то, что о нас просто забудут. Но не тут-то было! Вот на наши поиски и был отправлен вышеназванный подполковник.
Тут я должен сказать, что Перегало прибыл в наш полк переводом из Германии. Славен он был тем, что от него за версту тянуло, просто разило, элитностью и неприкасаемостью. И уж если это было видно даже рядовому составу, то, что уж говорить об офицерах. Был он, как любой элитный служака, поборником строгого исполнения буквы устава, а попросту говоря, кристальным занудой. От этих его служебных качеств тихо стонали все подчинённые.
В день нашего обнаружения подполковником я заступил в наряд начальником караула. В полевых условиях, да ещё и в составе батальона, в отличие от целого полка, на эту должность стали назначать сержантов, вот и настала моя очередь. В караульные мне назначили наших связистов, людей грамотных, интеллигентных и не грустных. К службе мы уже относились без тяжести душевной, а легко, как к неизбежности, например, как к умыванию по утрам холодной водой – не совсем приятно, но необходимо, и если правильно подойти, то даже бодрит. Ещё в полку, до отъезда, связисты были под особым прицелом Перегало, как носители незаслуженной вольницы. Поэтому и подполковник, и мои караульные питали друг к другу довольно сильные и яркие чувства.
Как мы догадывались, весь день наш следопыт докладывал, через цепочку коммутаторов полевой телефонной связи, о результатах проделанной работы центру. И, совершенно незаметно, наступила ночь. А ночи в песках, на удивление, отличаются пронзительным холодом. Подполковник уехать не успел и решил переночевать. Приняв приглашение командира батальона, он расположился на ночлег в его палатке. Это конечно была палатка командира, но она оставалась палаткой, и дыхания двух человек не очень хватало для нагрева внутреннего её пространства. Командир уже был приспособлен к этим неудобствам, и имел достаточное утепление для сна, а Перегало, как настоящий офицер, не мог показать, что банально мёрзнет. Промучившись под штатным солдатским одеялом до часу ночи, в наступившей пещерной тишине, он различил стрекотание движков, которые освещали и обогревали передвижные ремонтные мастерские. Это была льгота ремонтного взвода, они ночевали в своих кунгах, обогретые и освещённые.
Перегало, будучи человеком грамотным, всё понял про то, где сейчас самое тёплое место, потихоньку встал, оделся по-летнему, только чтобы добежать, и пошёл на стрекот движков. До ремзоны, где стояли мастерские, от палатки командира, было метров триста по прямой. Палатка караула, где восседал я, стояла в стороне от этой прямой метрах в семидесяти. В силу того, что находились мы в погранзоне, и с целью экономии бензина, в расположении соблюдалась светомаскировка. Все генераторы просто глушились, и на батальон падала полная тьма египетская.
В темноте и тишине слышимость была феноменальной! Я по звуку, как заправский слепой, очень хорошо видел то, что происходило в ночи. Зашуршал брезент откинутого и упавшего на место полога командирской палатки. Шаги по песку направились в сторону моего первого поста. Я, откровенно говоря, ждал, что мой часовой сделает всё, как любит Перегало, то есть по уставу. Но я недооценил связистов! Шаги подполковника быстро пересекли территорию первого поста и заспешили по крошечной «нейтральной» зоне между первым и третьим. Но часовой третьего поста окрикнул из темноты, как требовал того устав:
— Стой! Кто идёт?! — и замолчал на пару мгновений, ожидая ответа.
Перегало, толи от холода, толи от неожиданности, ничего не ответил и продолжал идти.
— Стой! Стрелять буду! – окончательно вернул подполковника к реальности часовой, и громко, на полвселенной, передёрнул затвор автомата. Нарушитель остановился, входя в рамки устава.
— Это я! Подполковник Перегало! — как-то просительно и неуверенно, совсем не по уставу, промолвил он, и наверное для убедительности, решил объясниться с часовым.- Иду в ремзону. Холодно.
Часовой был, конечно, на посту, но и он человек, поэтому, в соответствии с уставом, поборником которого был всегда Перегало, дал несчастному законную возможность:
— Пароль!
А пароль сообщался только лицам караула и командованию части. Подполковник был для нас уже сторонним наблюдателем, поэтому ему никто не сообщал этого ключа к ночным шляниям по охраняемой пустыне.
— Не знаю… – совсем поник голосом замерзант.
Тогда часовой, вторично проявив человеколюбие и гуманизм, не положил нарушителя лицом в песок с руками за голову, как дозволял и требовал устав, а просто отпустил его:
— Назад!
Было слышно, как Перегало вздохнул облегчённо-сожалетельно и двинулся в обратный путь. Но путь его теперь лежал через первый пост. Часовой первого поста, конечно же, слышал всё происходящее на третьем. И даже дал несчастному немножко насладиться свободой. Но устав неумолим!
— Стой! Кто идёт?!…
Дальше диалог повторился слово в слово.
Перегало ходил между постами, отвечал на окрики часовых, требовал вызвать начальника караула, ему отвечали, что связи с караульным помещением не имеют, и терпеливо отгоняли его каждый от своего поста.
Через почти два часа разводящий произвёл смену часовых, и под конвоем доставил дрожащего Подполковника в караульную палатку. Он даже не злился и не угрожал мне всеми карами. Более того, в лице его появилось что-то человеческое, не по уставу. Стало жалко дядьку, заболеет же! И я под тихое одобрение связистов, налил ему эмалированную кружку согревающей микстуры, добытой нами мародерским методом из железнодорожной цистерны ещё по дороге из Москвы в Термез. Он не стал ломаться и бахнул предложенное. После этого я проводил его через посты в тёплые кунги ремонтников.
По дороге мы не проронили ни слова. Утром он, наверняка, уехал. Я его больше уже никогда не встречал. Мне, почему-то кажется, может по наивности, что подполковник Перегало перестал быть таким занудой и уставником…
