(предыдущее — во 1-м эпизоде: http://www.stihi.ru/2015/04/04/6464
к роману \»Миледи и все, все, все)
…Вы – Божьи твари, но не муравьи!
Пусть всяк из нас…(предыдущее — во 1-м эпизоде: http://www.stihi.ru/2015/04/04/6464
к роману \»Миледи и все, все, все)
…Вы – Божьи твари, но не муравьи!
Пусть всяк из нас ниспослан маме в дар, но,
спеша мам огорчить, мы не правы.
Примеры всем известны нам, увы»…
Шеф слугам не поведал, каковы,
но память кардинала моментально
ему без отвлекающей канвы
подбросила и ярко, и детально
слова его племянницы-вдовы.
Мари сверкать в его
ПланИде стала.
Ряд черт у дамы был нерядовым:
бутон расцвёл на радость всем флористам;
копна волос – с отливом золотистым;
рост с
женственностью был сопоставим;
зубов здоровых пухлый рот не стиснул;
над верхнею губой ни волоска!
Лицо с румянцем не было костистым,
с него не стёрла живости тоска.
И тело – не гладильная доска.
…Неистов в спальне, рьян он и в гостиной.
Блуд в жизни для Арманда – главный стимул.
Пренебреженье женщинами – вред.
При обхожденье с женщинами стильном
Арман для них был яркий экстраверт.
Прелат примерил к паркам и гостиным
своё, передаваемое в свет,
уменье в соблазненьях быть настырным.
Шлейф от его романов много лет
за ним тянулся с яркостью комет.
Мари тогда хандрила, в монастырь, мол,
единственный ей путь – другого нет,
пусть даже при наличии монет.
Сестрой, мол, кармелиткой стать – вот стимул
для продолженья жизни в цвете лет,
когда торс – не желе иль не скелет.
Песочные часы, но не стилет…
…Вдова была красавицей. В итоге,
гостить оставшись в дядиных чертогах,
купаться возлюбив в его восторгах,
на свежих сливках кушая омлет,
Мари была недолго в недотрогах
при дяде, да и как ей не сомлеть!
Сторонником он не был правил строгих.
По части дам – и вовсе не аскет.
Вы спросите, в чём дело, и ответ
предстанет неожиданным для многих,
и он отнюдь не авторский мой бред.
Весомы ли грехи, коль брать на вес их?
За всё ль питать к Арману пиетет?!
Арман де Ришелье – инцеста вестник.
Нет, дядя – по рождению не сверстник
Мари, зато какой авторитет!..
…Прелат припомнил несколько примет.
Насколько без него там, неизвестно,
Мари сейчас скучает, или нет.
Взор дяди затуманился в момент.
«Спасибо за инцест» – не комплимент.
Пусть загнанная совесть безутешна,
племяшку вспоминать был повод нежно.
В походе средь опасностей и бед
жить здесь – отказ ей дан был наотрез, но…
держать голубку в памяти – не пресно
(хоть лучше ощущать всю целиком).
Он вспомнил, как ей дал тогда надежду
на новые кров, службу, быт, одежду.
Духовные ей сам дал цель и корм…
Поднявшийся в нём тонус стал, как прежде.
Душой к своей любимице влеком,
Арман заулыбался. Даже реже
из фляги стал отхлёбывать клико.
(Чем закусить бы, чтоб не слыть невежей?)
Предстало, как вчера, картинкой свежей
всё, что теперь казалось далеко…
…Племяннице, недавно овдовевшей,
он дал аудиенцию легко,
навешал комплиментов ей несметно
и вскоре понял: было бы невредно
(без разницы ему в ночь или днём)
гораздо ближе к гостье стать в одном…
…Послание Амуру – безответно.
Ведро амурной клади, незаметно
пустея, ныне злило ржавым дном…
…Готова поклоняться беззаветно
божественному дядьке, пусть он смертный,
была (то в состоянии инертном,
а то и в импульсивно-заводном)
племянница лицом мила, заметно
подтянута и моложава, но
все годы в браке прожила бездетно,
что было для Мари не всё равно.
Влачить (лишь унывая беспросветно)
жизнь без любви и деток – это дно.
Кому же биться радостно в осадке?!
Ещё и сплетни – злые комары!
Молва ей приписала брак в достатке,
но мало кто не знал, что у Мари
с супругом отношенья не в порядке.
Интимное начало в их кроватке
муж полным равнодушьем уморил.
Ругала жизнь свою, хоть и бесслёзно,
Мари Мадлен де Комбале серьёзно,
с напором чисто женским ломовым,
что было удручающей молвы,
касающейся вдовушки скабрёзно,
мол, как мужчина муж неуловим.
Мол, муж ей был не муж и спали б розно,
когда б не мёрз он – в койке херувим.
Муж верил, что убыток поправим,
лечил свою потенцию, но… поздно…
…Прелаты, зная, сколь зазвать вдов им,
не знают, сколь оставить было б сносно…
Окрас аудиенции – опросный,
однако не хватало яств и вин…
«Не гугенот я всё ж и не раввин…
продолжить список лень, ну, да и пёс с ним…
Всей Франции: морей, рек, гор, равнин
отдать за плоть Мари пусть невтерпёж, но
я – не кобель, а… церкви исполин»! –
не склонен рисоваться, как павлин,
любуясь сам племянницей безбожно,
пытаясь ей внимать всё ж осторожно,
прелат был рьян, как все мужчины-львы…
От женской миловидности вдовы
пускай и испытал он втайне дрожь, но,
сперва он ей сочувствовал, как должно,
рукой касаясь только головы.
Блистая красноречьем не напрасно,
то ласков был прелат, то деловит
и менторски назОйлив несуразно.
Пусть от эффекта губ, очей, ланит
не вырос до фривольности соблазна
накал аудиенции ни разу,
к племяннице тянулся, как магнит,
вновь дядя, независимо от фразы.
Её красот вдовство не умалит.
К блондинкам, что ещё и кареглазы,
стройны (но в рамках сочности на вид),
Арман был полон искренней приязни.
С племяшкой флиртовал он без боязни,
что кто-то с кобелём его сравнит,
над сплетней похихикивая мерзко,
назвав Мари: «Ещё одна метресска»…
– По части грозных черт не даровит,
Мари Мадлен, – приблизился он резко. –
для вас не Голиаф я, а Давид,
но… пастырь человЕчьих душ. Без блеска –
я ваш слуга, а во дворцах – ваш гид, –
заверил кардинал сам гостью веско.
– Ах, дядюшка, меня от жизни светской
тошнило и по-прежнему тошнит, –
ответила племянница с тоскою. –
Я лучше проблююсь раз до ста с кровью,
чем в светские разборки окунусь
и на душу повешу чуждый груз.
И чтоб я там рядилась одалиской?!
И чтоб меня ещё любой бес тискал,
поскольку моден в обществе разврат?!
Я думаю о жизни монастырской…
– Зачем?! Оттуда нет пути назад!
К лицу ли монастырский вам наряд?!
Не каждой даме я скажу: «Взбодрись-ка!
Кого отговорить из них был рад,
не назову я поименно, с риском
того, что на себя дам компромат.
– Идти мне в кармелитки не в наклад.
– Упрямство вас не делает успешной.
Конечно, монастырь – не ад кромешный,
но вы ведь не бывали и в аду!
– Жизнь завершить так было бы уместно.
По крайней мере, мне. С душой в ладу.
– Средь кармелиток и без вас уж тесно!
Жалея вас, с ума я тут сойду!
Вы слишком хороши, Мари, прелестны,
особенно сейчас с утра в саду,
чтоб сбагрить в монастырь всю красоту!
Я знаю, вы не можете быть грешны.
Что вдоль, что поперёк, что и промеж мы,
мужчины, изучаем дам. Пот. Труд…
…В расчёте на моральный институт,
нужда в таких, как вы, есть в жизни светской.
Как дочь моей сестры живите тут,
на полном иждивении и с блеском.
– Мечтать… меня сомненья всё ж берут…
самой об этом было б делом дерзким.
Могу ли помечтать я так, хоть раз!
Ну, разве что при вас, чуть-чуть храбрясь.
– Пусть даже горький опыт ваш огромен,
не к месту вспоминать нисколько горе.
Зову не на бокал вина, не в пляс
и не на сон в монашеской каморе.
Как плод моих деяний, а не фраз,
пойдёт жизнь ваша внове не в миноре.
И это всё реальность, а не фарс.
– Как будто сказка в жизни! И со мной ли?!
– Я вижу, что уже нуждаюсь в вас.
Моё расположенье к вам двойное
примите на сегодня, как аванс
на будущность в достатке и на воле.
Житьё отныне будет дармовое.
Я б это, будь я вами, всё вкусил…
В улыбке вашей скепсис вижу.
– Сир!
Известна притча мне про мышеловку,
в чьём статусе ненов бесплатный сыр.
– Классическая жуть, но мы же – сбоку
припёка. Тут никто – не персонаж.
– Уловки в мире действуют без сроку.
Сыр может сам озвучить подоплёку:
«Съешь по соблазну. Например, что дашь»…
– Мне грех уподобляться мышелову.
Я стану ваш по первому же слову!
– Вниманьем вашим вновь я польщена.
Сказал мне как-то паж мой Поль: «Жена
хозяина всегда вне подозрений,
половозрел слуга её иль, зелен».
Поль тоже очень чуток был ко мне,
хотя не примыкал к моей родне.
– На что вам намекать мог паж ваш дерзкий,
к хозяйке обращаясь не по-детски!
– Он, будучи поклонником моим,
был горд и тем, что
Цезарь им любим.
Цитировал Поль кстати и не кстати
кумира, зачастую нелюдим…
Его переиначивал цитаты,
когда казалось нам, что мы грустим,
частенько паж мой способом простым:
пойдя в литературные пираты.
Не только плагиату в небе рады.
И юношу земного потому
на всё подвигнет шалопай Амур.
У Поля Цезарь лёгок на помине.
– Вы б Цезаря от Поля бы отмыли –
я б знал скорей, чем рьян ваш балагур.
– От вас мил даже пошлый каламбур.
– А я смогу цитировать отныне
вам сам себя, поэта, без купюр,
чем свой ревнивый нрав всё ж искуплю.
Не в Юбках место ветру как проныре.
Ни слова вы о том не проронили.
Уж я захвачен ревностью врасплох!
Ревную к ветру я ваш каждый вздох!
– Считайте, ветер понял, что пристыжен:
за юбки не начнёт он с вами торг.
– Нам выпал, над моим глумясь престижем,
прохладный день и пасмурный. Но сыщем
тепло в любой из комнат ваших трёх…
…Ни кОжею, которой я продрог,
ни веками своими, ни носищем
вам, возведённой мною на порог,
мой лик не даст изящества урок.
Другое дело – вы! Начну со строк.
Когда, улыбкой вашею насыщен,
я ею наслаждаться стану впрок,
глаза прозрЕют: «В вашем лике Рок
питает неземной, видать, нас пищей»!..
– Рифмованный каскад ваш нетипичный
ценю и за стихи вас полюблю.
– У рифм, как у хозяек на балу,
возможность есть не раз переодеться,
и к образам иным у рифм есть дверцы.
Стихи меня не ловят в кабалу.
Мне в царстве рифм дана роль самодержца.
О том, что вижу, сходу я пою.
Однако же, велик и опыт сердца.
Пыхтеть бы над строкой не пропыхтеться,
когда бы прибегал я к топору.
– Да, мыслите вы тоньше.
– И не вру.
– Все-все прелаты, жившие в Париже,
по сути – перья?
– Ну не топоры же!
Вопросы чести, веры мы мурыжим,
но этой темой паству вдохновлю.
Ужели, горько проиграв игру,
залижем честь, как раны мы залижем!
Я понял, что по чём и по нутру,
живя активным молодцем в Париже:
епископ – не какой-нибудь стажёр!..
Чем шире в жизни власть, тем кругозор
стал тоже шире, сделав цели ближе.
Делить свою любовь – не произвол.
Однако, выбор – пальчики оближешь!
А выбора не станет – так хоть вой!
А ведь у нас запрос не рядовой!
Вот вас я представляю в разных лицах.
– Я – не лиса. Моё в пушку ли рыльце?!
Не квочка, что кайфует на зерне.
Не стану черепахою в броне…
Коль в монастырь идёт самоубийца –
по вашим представленьям обо мне –
я с вами соглашусь, но не вполне.
Хотела бы я до смерти… влюбиться!
Заложниками чувственных в нас свор
столкнёмся ль, уходя в любовный спор?
Желаньем вашим тронут, голубица!
– Так нежно муж меня не величал.
– Коль при моём давнишнем к вам респекте,
найдём мы с вами общие аспекты,
сдувать пылинки с вашего плеча
готов! Жаль, ваши грёзы не воспеты.
Пусть струны менестрелей не бренчат
о том на всех углах, но есть приметы…
На вас желанье это – как печать.
Всё ясно по глазам, хоть онемейте!
– Предмет любви осталось повстречать.
– Решившись, отказаться уж не смейте!
Пылать в любви и есть готовность к смерти.
Сопутствуют любви страсть, жар и чад.
Философы об этом не молчат.
А мы друг к другу будем милосердны.
Пусть предваряет игры маета,
взаимность открывает нам врата,
в тот мир, где не оставят нас амуры.
– Увы, для женщин Время – хитро-мудрый
властитель, показатель их фактуры.
Жаль, я уже не слишком молода,
чтоб яростно пускаться в авантюры.
– А мне известен (в пику всем годам)
для дам пример душевной рецептуры:
по-прежнему вы молоды, когда
ещё легки на глупости, как дуры.
– На первый для меня любовный грех
возлягут глупость, стыд и любопытство.
Серьёзнейший подход для неумех
смогу ли я познать легко и быстро?
Предмет любви, надеюсь, не простак.
Простак мне чужд, пусть даже он и льстивый.
– Агент мой в юбке высказалась так:
«Когда любовь – привычка быть счастливой,
готова я привыкнуть тот час, либо
настраиваться в позе низкий старт.
В любви есть эйфорический азарт.
Пылает страсть безудержно и споро,
страдальцев доводя аж до измора.
Амура стрелы, зёрна посевной –
привычных много образов и вздора.
Совсем изжить любовь трудней всего,
Коль вспыхнула страсть с первого же взора».
Примерами вдруг можем стать мы, вы…
Сентенций сих правдивость, не замшелость
могу вам подтвердить, моя вы прелесть!
Уверенно к любви сквозь ямы-рвы
ведут азарт и страсть, а к нелюбви –
сомненья, опасенья, страхи, леность.
В любви кто хват, а кто и – трусоват.
Любовь же отрицать – абсурд, нелепость!
Любовные флюиды нарасхват.
Неважно, молод кто иль староват.
Восход любви повсюду фееричен,
пусть фактор обладания первичен,
а где-то – фактор жертвенности свят.
Достоин кто любви, иль предприимчив –
любовь воспринимаем мы, дивясь.
Любовь зря подвергаем мы упрёкам.
Всё нужное для нас Бог сделал лёгким,
тяжёлое – ненужным. Всё для нас!
– Работы высших сил – всегдА не фарс.
Что сделано, то сделано – я рада.
Не ясно, Бога ль, дьЯвола ль затрата,
но вы с тех пор, как видела я вас
наедине со мной в последний раз,
лет семь назад, так изменились, дядя,
что молодость я пью из ваших фраз,
ловлю задор ваш, даже и не глядя.
– Ужели киснуть, с возрастом мирясь!
Уж коль цвести, так не для устрашенья.
Задор мой моложавый – не мираж.
Я весь на пике самовыраженья.
– Вы, дядюшка, вошли иль сели в раж?
– Чего ж тут удивляться, если страсть
и мне даёт эффект преображенья.
Любовь для организма не балласт,
не тягость, не предмет для отторженья.
Тут умиляйтесь хоть до истощенья –
ни в малом представленье, ни в большом
обещанный мной рай не станет сном.
Дворец мой вызвал зависть парижан.… Ну,
смогли бы жить вы райски где б в ином?
С утра – купанье в молоке парном,
и вам несут парчовую пижаму.
Сплошной Эдем – питанье и спаньё.
Жизнь и игра – вложите в обе жару!
Тут слуги расторопны, не ворьё.
А сам я никого не обижаю…
Карьеру, покровительство своё
в Париже при дворе вам обещаю.
Туда, как свежий воздух, вас вольём!
– Цвести там век, пока не обветшаю?
– Пойдём наикратчайшим мы путём,
сверяясь по часам, а не по суткам.
Притом о чём-то страшном иль худом
чернухой не вскормлю вас, Белозубка.
– Вы вселитесь ко мне, как к Богу в дом.
Таких, как вы, не шлют ко мне гуртом…
– У вас гостить мне первый тут раз жутко.
Я рисовала горький образ с лука:
вас судят обывательским судом,
мол, едкий скопидом в соку крутом.
– Я пряником вас встретил, иль кнутом?
На пользу ль вам пошла со мной разлука?
Коль вы из робких трепетных кулём,
то хищников причислили вы к злюкам.
Коль хищнику сложить вам оду в лом,
зачем к его пристраиваться зубкам!
Не спрашивайте тигра о дурном
и сам ответит добрым он поступком.
Но я ж для вас – не зверь ведь в мире жутком.
Отдал я шесть часов вам кряду днём,
готов вам отдаваться хоть по суткам –
ваш друг, слуга покорный, мажордом.
Для вас я не сочту свой вклад трудом,
к вам крепко привязавшись, что не шутка.
– Ко мне участье ваше – не фантом?
– Об этом говорю, как о святом.
Внимание моё… к вам мегачутко.
К услугам вашим весь я: дело в том,
что вы того и стоите, голубка…
Я остроглаз, не будучи кротом.
Как можно скрыть прекраснейший пол юбкой?!
При вашем бюсте и бедре крутом
по-прежнему вдова вы… Однолюбка?
– Я даже оглянулась вдруг кругом!
Вопрос ваш, милый дядюшка, как гром!
Такой вопрос мне, словно я малютка –
верх неосведомлённости иль шутка?
В капкане, вам неведомо в каком,
мне было не смешно. До боли жутко!
Унылые шли дни без промежутка.
– Забудьте вы про боль – она ушла!
Жуть, зло – от чёрта. А добро – душа!
А что до моего вопроса… Шутка.
Уважить мой вопрос – одна минутка.
А разве я с вопросом оплошал?
Дух мужа ведь любимый, а не вражий?..
– Пусть внешне не урод и не клошар,
а даже обаятельный и ражий,
любви к себе супруг мой не внушал,
но как ревнивец был всегда на страже…
Ну, как-то раз дарил колье, ну, шаль…
Но чувство благодарности не страсть же.
Мне нравился лишь паж мой, юный Шарль.
Конечно, будь немного он постарше,
мне б ныне шарм его не помешал.
– Ужели возраст собственный вам страшен?
– Мне нет. Но паж взрослеет не спеша.
А инфантильность юности приелась.
– Ну, Время вмиг поправит эту мелочь.
А вот за бегом Времени для вас,
цветущих женщин, нужен глаз да глаз.
Пусть даже по согласью на уме ночь
интимная у пары без прикрас,
вид женщины неюной часто скушен
для всех мужчин: пристрастия узки.
Не всякой даме голову мы вскружим,
но думаю, что глаз да глаз не нужен,
как правило, за возрастом мужским.
Конечно, жить обидно с дряхлым мужем.
Старик и есть старик. А вот дружки…
Без них ужасно женщинам заранье.
С пажом хоть не загнуться от тоски.
Для возраста краса – предмет стиранья?
Морщины – нарастающий эскорт?
Пускай нам и не сбавит Время год,
мужчин не возраст красит, а деянья.
А с женщинами всё наоборот.
Их возраст выдаёт без одеянья
от ног до головы. Увы, бойкот
годам своим объявит разве дама,
коль возраст верх берёт над ней и прямо,
и косвенно, свой вес ей навязав
и состоянье кожи! Я не прав?
Диктат нарядов пышных не признав,
взор обнаружит рано или поздно,
на сколь уловки дамы не серьёзны.
Претензии к мужчинам тоже есть,
но кто же на мужчинах ставит крест,
пусть даже те и блекнут без одежд!..
Да, можно посмотреть и не предвзято
на женщин жизнерадостных, крутых
и милых, но давно немолодых.
Но это будет явно взор не фата,
и даже не голодного солдата.
Я в суть явлений опытом проник.
Ценитель рЕдкий дольше, чем на миг,
на очень уж потасканной матроне
задержит взор, иль кое-что и кроме…
.
(продолжение диалога в http://www.stihi.ru/2015/04/28/10029)
