Литература / Литература /
«ЛГ»-досье
Евгений Михайлович СОЛОНОВИЧ– переводчик итальянской поэзии, лучший на сегодняшний день, о чём прямо говорят профессионалы и подтверждают…Литература / Литература /
«ЛГ»-досье
Евгений Михайлович СОЛОНОВИЧ– переводчик итальянской поэзии, лучший на сегодняшний день, о чём прямо говорят профессионалы и подтверждают премии как в России, так и в Италии. Родился в 1933 году в Симферополе.
В 1956 году окончил Итальянское отделение переводческого факультета 1го МГПИИЯ.
В 1966 году принят в члены Союза писателей СССР.
– 2015 год объявлен Годом литературы. Кроме того, в этом году литературная общественность празднует юбилей Данте. Вам как одному из признанных и лучших переводчиков есть что сказать на эту тему?
– На эту тему я могу сказать, что в 21-м году был юбилей Данте, его провели в Большом театре. В 65-м был юбилей, и торжества тоже прошли в Большом. На них выступала Анна Ахматова, она уже плохо себя чувствовала, но отказать не могла и гордилась этой возможностью. Сейчас же никаких новостей нет. Собираются любители Данте в библиотеке, но это, конечно, не то. Может, я просто не знаю, но событие такого масштаба готовится заранее, так что я наверняка был бы в курсе.
– А какая ситуация с переводной литературой сейчас?
– Говоря о переводной литературе, наверное, стоит уточнить, что речь пойдёт именно о советской школе реалистического перевода.
В какойто степени это название условное, потому что по сути это русская реалистическая школа, но в советский период она себя очень хорошо зарекомендовала и поэтому справедливо называлась советской школой художественного перевода.
Конечно, она связана с нашими большими мастерами. Маршак, который работал над переводами Шекспира, и Пастернак, который переводил Гёте и грузинских поэтов, Любимов, работавший над Рабле, и Лозинский, благодаря которому мы читаем «Божественную комедию», – все эти имена восходят к русской школе реалистического перевода.
А сейчас, после того как издательства перешли на частные рельсы, – средний уровень перевода, к сожалению, упал. Норовят платить поменьше и, если речь идёт о переводах, предпочитают вместо хорошего текста выпустить средненький и заказать его людям часто не литературным, а просто знающим иностранный язык. Берёшь в руки переводную книгу, открываешь её – и сразу виден невысокий уровень.
– Самуил Маршак, который перевёл Шекспира, установил свою негласную цензуру, искренне считая, что после него с произведениями Шекспира делать уже нечего, – и начинающие переводчики с такими работами к нему даже не пытались подходить. В наше время ктонибудь хоть както может повлиять на переводчика?
– Нет, кто может это запретить? Кто может повлиять? Издатель – хозяин. Слава богу, что есть отделение художественного перевода в Литературном институте, творческие семинары ведут мастера – Виктор Голышев, лучший переводчик, Владимир Бобков взял студентов для перевода с английского, тоже блестящий специалист. А семинаром перевода с французского на русский руководит Наталья Лавревич, прекрасный мастер.
Конечно, не все 15 студентов, которыми я занимаюсь, останутся в профессии, и я не скрываю от них: если вы полюбите художественный перевод, если вы научитесь ему, а я для этого приложу всё своё умение и опыт, то всё равно скорее всего зарабатывать вы будете как-то иначе. Переводить будете для души, для себя, и радовать возможных читателей. Вот такая вот ситуация, далеко не радужная.
И мои ребята часто ко мне приходят с переводной книжкой и говорят: Евгений Михайлович, ну посмотрите, как это ужасно сделано. То есть они у меня полтора года занимаются и уже видят, какого качества книгами завалены прилавки.
– Мне кажется, для сегодняшнего дня невозможность зарабатывать любимым делом не является чемто необычным. Советская власть, насколько я знаю, неплохо кормила переводчиков и даже совсем не переводчиков. Я говорю про подстрочники.
– Да, и эти знаменитые подстрочники тоже были, но я не могу сказать, что это совсем плохая практика. С одной стороны, конечно, появлялось множество серых поделок, с другой – государство давало авторам в тяжёлых ситуациях не умереть с голоду, с третьей стороны – всётаки переводы с подстрочников давали возможность читателям познакомиться с огромным пластом литературы союзных республик.
– Меня всегда интересовал вопрос свободы и власти переводчика над автором – насколько широко они простираются? Тем более что, по большому счёту, мало кто может оценить, насколько успешно переведена книга.
– Да, оценка перевода – сложное дело. Потому что точность – это не критерий. Есть много определений: верность оригиналу, точность, – но всё это приблизительные оценочные категории. Хотя я бы предпочёл верность. Верность духу, которая достигается опять же за счёт точности определённой степени. Что касается оценки, то у нас, к сожалению, уже очень давно критики перевода как таковой нет.
Потому что когда пишут критические статьи о переводе, пересказывают содержание романа, а вот оценку самому переводу не дают. Тем более что люди, которые пишут о таком сложном предмете, должны знать языки и их тонкости. Но у нас это както не принято. На одной радиостанции есть программа, так там, когда говорят о переводной литературе, не удосуживаются даже называть фамилию переводчика. Коротко пересказывают содержание книги, оценивают произведение, а на качество перевода вообще не обращают внимания и, главное, повторяю, не называют имя переводчика. И есть ещё вот такая тонкость: не всегда автор, которого мы переводим, знает русский язык. Как правило, даже не знает русский. Иногда случается, что писатель просит когото знающего язык сделать обратный перевод, чтобы посмотреть, во что его превратили. Мне повезло – в том смысле, что те оценки, которые я получил от своих авторов, были положительные, причём в худшем случае. А в лучшем случае… Вот один из поэтов, которых я перевожу, очень известный (ныне, к сожалению, покойный), сказал, что в переводах Солоновича моих стихов на русский язык узнаёт себя. Конечно, такая высокая оценка от автора для переводчика – большая радость.
– Вы говорили, что нужно переводить не только с языков одного народа на другой, но и с одного поэтического языка на другой… Какнибудь подробнее вы можете пояснить эту мысль?
– Я не имею в виду, что нужно перекладывать один поэтический стиль на другой. Вот возьмём верлибр: когда только начали его переводить, некоторые попытались переложить его на классический стих, рифмовали и получали стопроцентное искажение.
Нет, мы стараемся (когда я говорю «мы», я имею в виду того же Гришу Кружкова, Павла Грушко, который переводит с испанского) уважительно относиться к форме, а не передавать содержание, загоняя его в какие-то в другие рамки.
– Мне всегда казалось, что переводы русской поэзии на другие языки невозможны.
– Наверное, лучше сказать так: не невозможны, а тяжелы…
– Изза рифмовки?
– Ну, например, в итальянском рифм огромное количество – стихи на итальянском рифмовать настолько легко, что это считается чем-то недостойным, вроде как у русских поэтов пользоваться глагольной рифмой… Нет, дело в другом. Очень тяжело передать саму атмосферу стиха. Например, Пушкина много переводили на другие языки – и могу сказать, что иностранные читатели искренне не понимают: почему мы им так восхищаемся?
– Невозможно передать…
– Передать невозможно то, что даже словами трудно описать. Какуюто поэтическую яркость, силу, личностную мощь автора… дух, если можно так сказать.
– Государство чтонибудь делает для переводчиков? Или нет?
– Делает. Вот недавно создан институт перевода иностранной литературы, там как раз занимаются переводами, в том числе и наших, российских, авторов, перевели Пелевина, не забывают и классику.
– Никакого политического окраса в выборе произведений для перевода нет?
– Нет, никакой политики. Переводят в основном по критериям популярности и покупаемости. Про то, как поступают издатели, я уже говорил. Но их можно понять: они лишены господдержки и вынуждены ориентироваться на рынок. Хотя, вы знаете, сейчас новое поколение открывает старых переведённых авторов. Так, молодёжь вдруг начала читать Ремарка, открывать для себя этого писателя, как мы в своё время.
Есть такой журнал – «Иностранная литература», который, пожалуй, единственный печатал исключительно переводную литературу. Конечно, сейчас он влачит жалкое существование. В магазинах, например, изза высокой аренды вынуждены поднимать цены. Разве будет читатель покупать номер журнала за 400 (примерно) рублей? А именно такая цена и выходит.
– На сегодня вы самый известный и признанный переводчик итальянской поэзии. Италия вас какнибудь наградила?
– Да, есть награды. Премия Министерства просвещения Италии за мои переводы Данте – давно, в 1966 году, потом, в 1969-м, – премия Квазимодо, затем, в 1980-м, – премия Дилего Валери («Монцеличе»), в 1983-м премия Эудженио Монтале, премия Сабаудия в 1988-м.
Потом я получил Государственную премию Италии за достижения в области художественного перевода.
– Насколько я понимаю, вы занимаетесь не только переводами классики – скажем так, работаете не только с общеизвестными произведениями, но и с теми, кто русскому читателю известен меньше? Кто, по вашему мнению, недооценён в России, но достоин внимания?
– Есть такой поэт – Джузеппе Джоакино Белли, он автор сонетов, весьма многочисленных, около двух тысяч, я из них перевёл около ста. Это неоднозначный автор – очень хлёсткий на язык, и переводить его надо тоже хлёстко, и темы он брал на злобу дня.
– Да, я читал ваши переводы Белли, они замечательные. Впрочем, как и другие работы. Спасибо вам.
– И вам спасибо.
Беседовал Константин УТКИН
