Я много старых историй знал, хранил немало седых легенд. Одну из них рассказал мой дед – рыбак, проживший всю жизнь у скал, цеплявших пиками небеса и уходивших в пучину вод. И говорил он, что каждый год,…Я много старых историй знал, хранил немало седых легенд. Одну из них рассказал мой дед – рыбак, проживший всю жизнь у скал, цеплявших пиками небеса и уходивших в пучину вод. И говорил он, что каждый год, когда падет на траву роса и между звезд чуть забрезжит свет, над морем слышится горький стон. Он тонет в медленном шуме волн, и ту, что стонет, зовут Аннет.
Здесь, в наших водах, хорош минтай и был в избытке всегда лосось. И так уж издревле повелось, что берега здесь – рыбацкий край. Я путешествовал много лет, пил белый пульке, саке и эль. Но я не помню других земель, где так же ярко искрится свет, легко роняя на рябь воды лучей кружащийся серпантин. Земель в объятьях густых глубин, где море – верная мать беды. Там, над водой, где морскую мощь встречал изрезанный материк, жил от рожденья немой старик, и с ним – его молодая дочь.
Бросает кости всесильный Бог – они рисуют в полете мост из тонких, белых кружочков-звезд и пишут чьей-то судьбы итог. Никто не знает, когда и как начнут разыгрывать чью-то жизнь. Но кости катятся с неба вниз, и с лихорадкой лежит рыбак. И ходит тихая, словно тень, к кровати от очага Аннет – в котле вода, еды больше нет. Отец в горячке четвертый день. Порою перед лицом потерь благоразумия рвется нить – отца стараясь не разбудить, Аннет тихонько скользит за дверь. Ночь лижет краски ее лица, песок ласкается у ступней – под танец плавных ночных теней она выводит ладью отца на звездно-черную гладь воды, веслом дугу пишет вновь и вновь, и блеском плещущихся кругов луна рисует ее следы.
Она вернулась, когда рассвет растекся золотом в небесах. В дрожащих, мокрых ее руках плетенка с рыбою на обед. И так катилась за ночью ночь, и в коробки превратился мак. Окрепнув, видит седой рыбак, как свечкой тает родная дочь. И в час, когда тьма из звезд плетет Гекаты царственный палантин, до самой грани морских глубин за дочкой добрый отец идет. С небес дождем льется тусклый свет и кожу девушки серебрит. В глазах, прозрачных как аданит, сияет искрами блеск планет. Страх перед темной водой растет в душе бывалого рыбака — из-под нее белая рука в пучину дочку его зовет. Аннет с улыбкой идет вперед, ей пеной ноги обул прибой. Дух не выходит — он здесь чужой. И он не любит земной народ. Дух моря — демон, лихая тварь, он топит девушек и детей… Так отчего у него теперь в глазах так нежно блестит янтарь? Тварь обнимает девичий стан и пьет тепло ее мягких губ.
Стук волн о скалы силен и груб, и бриз морским ароматом пьян.
Да, часто ходит тайком беда там, где уже показался Рок – никто не знает, какой итог эти задумают господа. Старик теперь ходит в море сам и, дав себе самому обет, он запрещает идти Аннет за ним – к беснующимся волнам. Но разве есть у кого-то власть над чувством древним, как этот мир? Аннет под руку ведет Зефир к скале, что смотрит в морскую пасть. Вода волнуется, словно ад разлился синью у бледных ног. Путь в воздух мягок, но одинок, лишь шаг – и не повернуть назад. И местный мне говорил народ, что смерть девицы была легка – ей талию оплела рука и утащила в пучину вод.
И каждый год есть такой рассвет, когда по воле седых богов девица бродит вдоль берегов, ведь под водой людям места нет. Но лишь окутает землю тьма, Аннет, задув на песке следы, глотает холод морской воды и снова топит себя. Сама. И когда стихнет под сердцем боль и станет женская плоть легка, ее за руку возьмет рука, белесая, как морская соль.
Я выхожу на крутой утес, залитый солнцем в рожденьи дня. Из-под воды смотрит на меня подгнившей лодки зеленый нос. Здесь все, что наша земля хранит от чувства сильного, словно сталь. Безбрежного, как морская даль и прочного как седой гранит.
Да, много сказок я сочиню о тех, кого уже с нами нет. Но лик моей дорогой Аннет я нежно в сердце своем храню.
Ведь, видно, стоит того любовь
Чтоб безоглядно, из века в век
До смеха маленький человек
Ей отдавал свой никчемный век
И умирал. Вновь,
И вновь,
И вновь.
