Я свет увидел без любви, нахально,
И выжил вопреки врачебной дури.
Меня младенцем прижила Нагайна,
А крёстным стал мне Намо Феантури.
Я ненавидел молоко с рожденья,
И выжил вопреки врачебной дури.
Меня младенцем прижила Нагайна,
А крёстным стал мне Намо Феантури.
Я ненавидел молоко с рожденья,
Плевался, требуя ему замены;
Ходить ещё не мог, но несваренье
Нередко вынуждало лезть на стены.
Рефлексом главным стала оплеуха,
А первым словом — грязное проклятье.
Змеиным языком шипел я глухо,
Почти не выговаривая яти.
Нагайну, мачеху мою, пленили турки,
Отняв меня от чешуи без спроса,
Продали её, говорят, какой-то чурке
С лицом поганки и почти без носа.
На их фелуге я заполз под нары,
Кусался и шипел, не зная сладу,
За это продан был я в янычары
За горсть монет и горку мармеладу.
Я в детском саде этом янычарском
Двоих зарезал палкой деревянной,
Ещё троим дал оплеухи царской —
Пять тел лежало в зале бездыханно.
Мне даже ятаган не дали в руки,
Сказали, мне с ним будет несподручно.
Так и ходил с дубинкой из бамбука,
Покуда не сбежал благополучно.
Однажды ночевал в лесу под Смирной
И понял: избран-де для цели важной, —
Навеял сон тот Феантури Ирмо,
Хоть я его послал многоэтажно.
Теперь скитаюсь я по белу свету
И исправляю мира искаженье,
А сабли у меня всё так же нету,
Лишь палка, в холке полторы сажени.
