Вечер пахнет ветром и вербами, стекленеющими во льду.
Как за милостыню, за верою люди в церковь толпой бредут.
Под ногами слякоть, как осенью.У обочин сугробный наст.
Если…Вечер пахнет ветром и вербами, стекленеющими во льду.
Как за милостыню, за верою люди в церковь толпой бредут.
Под ногами слякоть, как осенью.У обочин сугробный наст.
Если в мире бывает оттепель, почему не бывает в нас?
Мы, как камни — с годами каменней. Сострадание — слабость, грех.
Мы болеем короткой памятью, мы работаем на успех.
Мы стараемся, упираемся, лезем кверху по головам.
Мы в делах-то своих не каемся — ужасаться ли нам словам?
Лицемерие льётся патокой, омывая дорогу в храм.
Мы, на деньги и славу падкие, ждём, Всевышний потрафит нам.
Мы его, как слугу домашнего, просим: «дай, ниспошли, спаси!»
Между зонтиком и гамашами образ ангела на Руси.
А число наших бед измеряно, и любой, кто имеет ум,
сосчитает трёхзначье зверево в неподъёмности горьких дум.
Не молитвами, не поклонами, не пожертвованиями.
Не крестами и не иконами, но младенцами мертвыми
Ими, ими она оплачена, литургия ссудного дня.
Нет пророков в земле палаческой, кроме тех, на троих конях.
Но однажды толп богомольных тел вдруг коснётся, холодный взгляд,
давший выбор быть каждому ровно тем, в чём и сколько он виноват.
