Тропа змеей от водопада,
бедняк же кошкой на карниз,
браслетом машет от услады
и, ухмыляясь, смотрит вниз…
— Ну, что догнали, жизнелюбы?!
бедняк же кошкой на карниз,
браслетом машет от услады
и, ухмыляясь, смотрит вниз…
— Ну, что догнали, жизнелюбы?!
Попробуй, влезь сюда, пузан:
сорвешься, брякнешься на зубы!
Ну, лезь, раскормленный Тарзан!
— Заткнись, пародия Кощея,-
как воробья камнем сшибу!
…У бедняка глаза на лбу
и в плечи вдавленная шея…
— Не надо! Тихо… Это… Там…
Прими меня, не слезу сам.
За той скалой чужое что-то:
машина не земной работы…
— Приму, когда отдашь браслет.
— Лови, а не набьете рожу?
— Лупить тебя,- корысти нет:
где тайна есть, шуметь не гоже.
…Спустились, обошли скалу
и притаились за кустами:
глазам предстало наяву
то, что владеет только снами…
Как будь-то две сковороды
прикрыли тайный центр круга;
металл блестит тоской слюды.
как потеряла сущность друга…
49
Открыта дверь: овальный зев —
застывший, в грозном рыке лев,
манит искристым полусветом,
струит не познанным секретом…
Но видим этих струй поток,
как пеленой металл окутан:
паук незримый кокон спутал,-
виток вплетается в виток.
А пустота и звень покоя
землянам смелость придают,
и вот они к дверям идут,
в виток сторожевого слоя.
Немая дверь уж в трех шагах:
богач шагнул в струистый кокон,
но пал, откинутый потоком.
Лежит и бедный на камнях.
И лишь бабенка устояла:
она в руках браслет держала,-
он загорелся, как огонь
не обжигающий ладонь.
Прикрывши рот, явилась дама:
в хмельных глазах немой восторг;
шагнула в зев, вскричала: — Мама!
…Удар: мадам слетела с ног.
Бабенка — прыг, за вязь защиты…
Бедняк вскричал: — Отдай браслет!
Та тычет фигушку в ответ:
— Сама слетаю на орбиту!
50
— Вот, дура баба,- взвыл бедняк,-
там пропадешь одна,- верняк!
…В мольбе и дама в просьбе млеет:
— Возьми нас,- будет веселее!
…Бабенка: — Ладно, вот рука:
браслета пальцами коснитесь;
кучней, кучней, кучней толпитесь,-
чай дверь не так уж широка.
…Вершины скал горят свечами;
набухли тени чернотой,
и вся четверка за чертой,
и мир иной перед глазами…
Четыре кресла. Зыбкий час.
Бликует в центре полусфера
и света призрачная мера
в браслете вскрыла огнеглаз.
Вот глаз моргнул и, дверь закрылась,-
телами овладела стылость,
но разум равнодушно чист.
Браслет свеченьями искрист.
Качнулись занятые кресла;
с окон исчезла пелена:
ширь панорамная видна
и притяжение исчезло.
Браслет над креслами поплыл.
завис над бедным огнеоко,
умы сливаются с потоком,
в полет без мыслей и без крыл.
51
Сердца у всех наполнил скукой
белесый жиденький туман.
Мелькнет где лучик, — тут же Бука
зевотный выбросит аркан…
Натянет мороку, да хмари,
и заснуют в тумане твари,
и что цветное, где найдут,-
тоскою серенькой затрут.
Иль ворохнется подсознанье
и явит мысленный предмет,
тут, пошлой мысли выползанье,
растлит его в пустой сюжет.
И нет предмета, лишь обломки,
как прах на жизненной тропе,-
судьбы кандальные постромки
сокрыты в родовом пупе…
Тот пуп — тоннель в конце тумана,-
черно, как дуло у нагана;
и пуповину не порвать,
и свет в тоннеле не догнать.
Невежество — залог маразма,
лишь перед смертью дверь мелькнет,
но лень, оскалившись, зевнет,
и нет души,- сплошная язва.
То, на земле, как приговор,
и эти путы очень носки:
скорее запакуют в доски.
чем избежишь тюрьмы, как вор.
51
О, нищета,- сродни бродяги
и всяк юродивый ей брат:
душа свободна, как дворняга,
которой кто-то пнул под зад.
Да только та ли то свобода,
себя не помня, вить на даль?
На бедных снова нынче мода:
вот, демократии медаль!
Медаль висит на антиподах:
бедняк — богач, противовес;
чтоб уравнять их, вот свобода,-
пока мир в злобе не исчез!
Вот, зависть вышла из тумана,
как меч, в зените острие,-
эх, рубанет меридианом,
и загорланит воронье…
…Браслет завис над богатеем,
и меч уперся в горизонт,-
явили недра странный терем,
в ответ на суетный экспромт.
Из черепов сложен фундамент,
от безымянных мастеров.
На стенах каменный орнамент,
в самих себя влюбленных слов.
Собачьи будки вместо окон
и в каждом злобится по псу.
Округу колобродит роком
под ритмодолбную попсу.
53
Она так души растлевает,
довлея ритмом на интим…
А терем стены ввысь вздымает,
где тесно башенкам глухим.
И чья-то тень в плаще крылатом,
во фраке черном, как смолье,
туда-сюда, подводным скатом,
шныряет в странное жилье.
Таскает в терем утварь, шмотки;
притащит и в подвал снесет,
потом на крышу заползет,
из тьмы бойниц в бинокль смотрит.
Как коршун местность сторожит,
следит: где плохо, что лежит.
Узрит: хозяина обдурит
иль зельем импортным обкурит…
Иль гнусно выпросит в залог,
вживляя в ум тлетворный слог,
иль просто, вещь уносит силой,
смирив хозяина могилой.
Таскал, таскал, таскал и вдруг,
у горизонта дрогнул круг,-
округа сделалась водою,
водою мертвой, не живою…
И терем выкинул кульбит:
перевернулся, но не тонет;
на дне богач под башней стонет…
И меч над теремом висит.
54
