Здесь царство рыб. И таинство воды,
как отраженье божьего наместья,
как предвкушенье сумрачной беды
и жиданье судьбоносной вести.
Здесь жизнь гремит волною…Здесь царство рыб. И таинство воды,
как отраженье божьего наместья,
как предвкушенье сумрачной беды
и жиданье судьбоносной вести.
Здесь жизнь гремит волною о причал,
здесь боль дрожит горланьем альбатросов.
Здесь он искал, бродил, курил, скучал,
здесь отвечал вопросом на вопросы…
Он разгадал извечный лабиринт,
пройдя своей тропой в немую осень.
И, запивая граппом аспирин,
он русским был. Как истинный Иосиф.
Не тот — отец. А этот — блудный сын,
что стал скитальцем, отпрыском опасным…
Из тесной лампы выпорхнувший Джин,
он шагом в вечность ринулся лампасным.
Санкт-Петербург… Нью-Йорк, Стокгольм и Рим —
как точки приземления Галактик.
А здесь причал — и разум исцелим,
и от теорий — жизнь, как шаг — до практик.
Здесь осязаем Космос бытия —
в глухих кафе и задымленных барах.
Пусть не бывало в них, увы, меня,
но я люблю их сердцем антиквара,
душой музейщика — с дрожаньем над хламьём,
теперь хранимым в скромных интерьерах…
Здесь тлевший пепел стал его быльём,
здесь стих картавый помнят секретеры…
И, выходя, вдоль набережной той
он здесь бредёт в плаще, очках и шляпе —
как отраженье в заводи густой,
где затонул акафист эпитафий…
И потому его тянуло к ним —
к заблудшим этим водам океана,
что здесь стихом и голосом тугим
встревожен Ихтис был в глуби Мурано.
И оттого нетленная эта явь,
и вторят ей колокола Сан-Марко:
он эту жизнь, воспев и осмеяв,
обрёл бессмертье в авторских помарках.
Не опустив смущённо головы,
не преклонив белёсые колени,
взашёл он в озимь стылой синевы,
чтоб отразиться в судьбах поколений…
