Девять часов вечера! За окном давно стемнело, все друзья Ренаты наверняка вернулись с дополнительных занятий и сидят себе дома, попивают чай с лимоном и смотрят сериалы. Так чем же она хуже?! Она что,…Девять часов вечера! За окном давно стемнело, все друзья Ренаты наверняка вернулись с дополнительных занятий и сидят себе дома, попивают чай с лимоном и смотрят сериалы. Так чем же она хуже?! Она что, весь день валяла дурака и не сделала ничего полезного? Или, может быть, она получила худшие оценки за полугодовые контрольные по всем предметам? Или разбила окно в кабинете директора футбольным мячом? Нет, нет и ещё раз нет! Весь день… нет, полгода Рената только и делала, что таскалась из кабинета в кабинет, из одного школьного здания в другое: на уроки в девять часов, потом на дополнительный английский, после этого на занятия французского, опять на английский… Но ничто из вышеперечисленного не вгоняло её в ярость с такой силой, как занятия на фортепиано в музыкальной школе. Рената никогда не была поклонницей музыки, в особенности, классической. Но, как часто бывает в семьях, родители успели решили всё за неё. Так как занятия в музыкалке проходили обычно в конце дня, когда Рената успевала полностью вымотаться, всю свою злость она вымещала на музыкальном инструменте.
Почему она не может вырваться из этого пропахшего сыростью здания для пыток детей? Разве она не заслужила чашки горячего чая и тёплого пледа, как и все остальные дети после школьного дня? Разве она не… Взгляд Ренаты в очередной раз упал на широкое окно, наполовину занавешенное шторой. Снег опять пошёл. На фоне тёмно-синего неба кружились крупные снежные хлопья.
Нет, ну это уж слишком! В горле Ренаты застрял ком. Они ещё и дразнятся! Эти мерзкие, бледные мухи у которых, в отличие от Ренаты, гораздо больше свободы действий! Кружись себе в воздухе сколько угодно, и никто не заставляет тебя по стопятьсотому разу играть один и тот же фрагмент в очень медленном темпе. Ну и что, что они через пару минут опускаются на землю и заканчивают своё путешествие! Рената для себя уж лучше предпочла бы такой исход событий.
Учительница тоже хороша! Всё-таки есть в этом мире люди, которым на всех и всё наплевать. Эта Марина Грегорьевна загнала Ренату в концертный зал (приближался школьный концерт в честь Нового Года, в котором участвовала девочка), несколько минут понаблюдала за её игрой, а потом, вместо того, чтобы дать несколько дельных советов, она небрежно махнула рукой, сказала потренироваться одной и уходит из зала! Какова! Сама, небось, сидит в учительской, греет руки о чашку кофе и поедает кокосовое печенье.
— Ну надо же! До чего эгоистичными бывают люди! — Рената ещё раз сыграла неполучавшуюся часть пьесы и продолжила предаваться размышлениям о бренности бытия. — Самые мерзкие существа на земле! Эти самые эгоисты…
— Ему не нравится! — раздался вдруг чей-то голос в глубине зала. Рената побледнела и резко отдёрнула руки от клавиш. Голос был совсем не похож на голос Марины Грегорьевны. И, кажется, она его уже слышала раньше…
Во всём концертном зале горела всего одна лампа — та, что была над сценой. Поэтому дальние зрительные места погрузились в полумрак, а дверь находилась почти в самом конце зала, поэтому её тоже было очень плохо видно. По всей видимости, кто-то незаметно пробрался в зал, пока Рената философствовала на тему такого человеческого порока, как эгоизм.
Девочка напрягла зрение и вгляделась в дальние ряды зрительных мест. Точно, там кто-то сидел! Бледное, почти белое лицо выделялось из общей чёрно-коричневой массы, как снежный сугроб на мёрзлой земле.
Жуть! Не будь Рената так зла на учителей, на родителей, на музыкальный инструмент и всю музыку в целом, она бы точно испугалась. Но в теперешней ситуации она гордо вскинула голову и вместо вопроса «Кто ты» крикнула в темноту:
— А мне нравится!
— Так ничего не выйдет, — тихо произнёс знакомый голос, и белое пятно, придвинувшись к проходу, начало увеличиваться в размерах. Рената судорожно сглотнула. Честно говоря, всё это сильно напоминала начало фильма ужасов.
— Надо играть так, чтобы это нравилось и ему, и тебе!
Так вот чей это был голос! Мальчишка, которого Рената видела примерно раз в неделю на хоре, ходил в ту же группу, что и она. Часто опаздывал на занятия и всё время виновато улыбался. Как будто ждал, что его вот-вот приговорят к казни. Хотя… вряд ли человек, ждущий казни, стал бы улыбаться. Он скорее хмурился бы и пытался бы испепелить всех в суде своим взглядом… Или, нет, он бы постарался скрыть свои эмоции, напустил бы на себя выражение лица — «каменная маска».
Рената предпочла бы, чтобы этот мальчик, вместо того, чтобы всё время улыбаться, тоже напустил бы на себя такое выражение. Мерзко, когда люди постоянно улыбаются. Не может быть, чтобы у них всегда было хорошее настроение. Таких людей в природе не существует. Значит, это улыбка с другим подтекстом — хитрая, настораживающая, улыбка собственного превосходства. В любом случае, не следует ожидать ничего хорошего от человека, который лыбится без причины, решила Рената.
— Дебюсси? — спросил мальчик. Как же его звали?.. Кажется, Марк.
— Что? Где? — встрепенулась Рената. Она так основательно погрузилась в размышления о мерзких улыбках, что перестала воспринимать окружающее. — А-а-а, ты про пьесу? Да, он самый.
Не успела Рената произнести первые два вопроса, как бледное лицо мальчика очутилось прямо перед ней, на сцене. Да, всё-таки жутковато…
На самом деле, во внешности мальчика не было ничего отпугивающего. Низкий ростом, слегка лопоухий, он выглядел гораздо младше Ренаты, хотя, она была уверенна, что он в этом году, как и она, выпускается из музыкальной школы. Ещё больше комичности предавали каштановые кучеряшки на голове и мелкие веснушки, особенно бросающиеся в глаза на бледной коже. А эта странная улыбка… Раньше Ренате не представлялась возможность рассмотреть Марка вблизи и ей не приходило в голову, что он, быть может, на самом деле и не улыбается вовсе. Есть люди, у которых уголки губ слегка опущены вниз, в следствие чего окружающим кажется, будто они находятся в ужасном расположении духа. Таких людей обычно все донимают вопросом: «Почему такой грустный? Что-то случилось?» Вполне вероятно, что есть люди, у которых уголки губ, наоборот, слегка приподняты, от чего кажется, что они всё время улыбаются.
В таком случае, парню крупно не повезло, решила Рената. Если грустные люди вызывают у окружающих жалость, то улыбающиеся — раздражение, злобу и зависть, особенно если у тебя самого настроение не ахти.
— Я играл эту пьесу в прошлом году, — Марк говорил довольно тихо и едва шевелил губами. — Ты… не против?
Мальчик придвинулся поближе к инструменту и осторожно протянул руку к клавишам. Как ни странно, у него были очень тонкие и длинные пальцы, как у настоящего пианиста.
— Ну вот ещё! — вспыхнула Рената, уцепившись руками в края табурета, тем самым показывая, что она не собирается уступать место. — Я здесь репетирую! Моя учительница скоро вернётся. Когда зал освободится, можешь играть, сколько хочешь!
— Как скажешь, — Марк пожал плечами, но, вроде бы, не обиделся. Во всяком случае, уголки его губ не опустились. — Но у тебя всё равно не получится. Ему не нравится, как ты играешь.
— Ч-что? — Рената прямо таки обомлела от гнева. Конечно, только этих слов ей не хватало в конце трудного дня. — Да ты… да ты просто мелкий самовлюблённый прыщ! Дебюсси уже давно мёртв, и мне, знаешь ли, до лампочки, нравится ли ему, как я играю!
— Я про рояль, — Ренате показалось, что она услышала тихий смешок. Теперь жутко захотелось ударить наглого пацана. — Ты колотишь по нему, будто это ударная установка. Будто от силы, с которой ты жмёшь на клавиши, ты ускоришь наступление момента, когда тебя отпустят домой.
— Неправда! — Рената пихнула Марка в плечо, чтобы тот отошёл подальше от инструмента. — Я играю, как мне нравится. И я лучше знаю! Могу обойтись и без твоих гадких советов…
— Ты выпускаешь звук наружу, и он почти сразу умирает, — Марк, кажется, пропустил всё сказанное Ренатой мимо ушей. — Он вылетает из-под крышки рояля, устремляется к концу зала и врезается в стену. Потом падает и рассыпается, как песочный замок.
— Зато он хотя бы долетает до противоположной стены, — возразила Рената. — Значит, меня хорошо слышно.
— Да, но… звуки мёртвые.
Ну это уж слишком! Ещё десять минут назад Рената думала, что её настроение — хуже некуда. Оказалось, есть куда. Сейчас ей даже надоело сердиться, стало до того тоскливо, что девочка готова была расплакаться.
— Можешь проваливать отсюда! — Рената поправила ноты и подняла локти, показывая, что собирается начать играть. — Ты мне мешаешь!
— Эй, что ты… — засуетился Марк. Неужели наконец дошло, что его слова звучали слегка оскорбительно. — Не обижайся, я не имел в виду ничего плохого… Я просто проходил мимо и услышал, как ты играла. Я только хотел тебе помочь!
— Ты окажешь мне большую услугу, если уберёшься отсюда, — Рената крепко сжала зубы.
— Ну позволь мне остаться всего на пять минут! Я постараюсь тебе помочь, правда! — Марк теребил девочку за рукав.
Он ещё и умоляет. До чего же странный пацан. Чудак чудаком. От таких не жди ничего хорошего. Но иногда, пожалуй, лучше не сопротивляться. Иначе время его пребывания здесь только затянется.
— Всего пять минут, — отступилась Рената, всем своим видом показывая, насколько ей тяжело и неинтересно слушать поучения Марка.
— Звук! Звук должен не просто зажечься и потухнуть. Он должен вспыхнуть и поделиться своим светом со всеми остальными, последующими за ним нотами, понимаешь? Зажечь их! — Рената недовольно кивнула и тихо фыркнула. — Ты играешь так, будто у тебя каждая нота живёт своей жизнью, каждая нота по отдельности. А я уже говорил раньше — если нота живёт отдельно, она долетает только до стены и рассыпается! От неё не остаётся ни следа. А надо, надо, чтобы след остался, это самое важное! Вот ты уже закончила играть, положила руки на колени — а зал всё ещё наполнен гулом, зрители сидят и не смеют шелохнуться, потому что им не вериться, что музыка уже закончилась, понимаешь? Когда тысяча нот сливается вместе, они живут долго, бесконечно долго… Они живут вечно!
— Вечно, значит… — хмыкнула Рената, дабы лишний раз дать почувствовать Марку, что ей совершенно неинтересно слушать его болтовню.
— Да, да! — глаза мальчика загорелись. — Ты ведь знаешь, что рояль тоже живой?
— Живой?.. — Рената с трудом подавила смешок. — Также, как и все эти звуки, которые живут вечно?
— Именно поэтому к нему надо относиться бережно, и не бить по клавишам из-за всех сил. Вот ты, скажи, ты ведь гладила кота когда-нибудь?
Наконец-то хоть один вопрос, на который Рената могла совершенно честно ответить «да».
— Скажи, ты ведь не станешь делать коту, который лежит у тебя на коленках, тайский массаж? Тогда он расцарапает тебе всё лицо и никто из вас не останется довольным. Нет, ты будешь гладить его бережно, нежно и только вдоль шерсти. С роялем то же самое!
— Знаешь, рояль пока что не показывал признаков агрессии. Думаю, он вряд ли стал бы царапать мне лицо. Тем более, что у него даже когтей нет.
— А как же мёртвые звуки? Разве тебе не больно слышать вместо музыки набор грубых, неотёсанных, кричащих нот?
— Нет, — ответила Рената совсем тихо, так, что Марк её не услышал. Или притворился, что не слышит.
— Ещё… ты немного путаешься в ритме. У тебя получаются корявые триоли.
— Ах, значит, не нравятся мои триоли?! Ну, об этом мне бы и учительница могла сказать.
— Она, видимо, и сказала. Ведь поэтому ты уже полчаса играешь один и тот же фрагмент произведения. Ты… позволишь?
Рука Марка опять потянулась к клавишам. Что тут поделаешь?.. Если только таким образом можно от него отвязаться…
— Только если после того, как ты сыграешь, тебя здесь больше не будет!
— Обещаю, — сказал Марк и сел за рояль. Он слегка прикрыл глаза и глубоко вдохнул, будто собрался нырнуть в воду.
Рената уже слышала, как он играет, на многих школьных концертах. Его технику нельзя было назвать идеальной. Причём, учитель Марка всегда давал ему несложные произведения, которые даже с сильной натяжкой нельзя было назвать виртуозными. Поэтому её так сильно уязвило его замечание о неправильных триолях. Он сам постоянно путался в ритме! И нередко ошибался в нотах на концертах.
Несмотря на это, он завораживал зрителей. Ученики музыкальной школы и их родители слушали мальчика, раскрыв рты, и не замечая недочётов в его игре. Он умел оживить музыку, он мог сыграть несложное и не слишком динамичное произведение так, чтобы все ахнули и зааплодировали, встав со своих мест. Он никогда не ездил на конкурсы фортепианной игры, потому что проваливался на самом первом отборочном туре. Но, в то же время, многие учителя восхищались его игрой и любили повторять, что он «дышит в такт музыке».
Рената нередко думала, что на самом деле этот мальчик мог бы многого достичь, если бы захотел. У него есть то, чего нет у многих виртуозных исполнителей. И если бы он побольше времени уделил технике, он смог бы стать профессиональных пианистом, может даже мирового уровня. Раз он действительно «дышит в такт музыке», что ему стоит позаниматься ей усерднее?
Марк выждал пару секунд и опустил руки на колени.
— Знаешь что! Ты тоже неправильно сыграл триоли, — съязвила Рената. — Так что не тебе меня судить.
— Правда? — Марк, кажется, был слегка ошарашен и даже расстроен. — Мне казалось, я сыграл чище, чем обычно.
— Ну-ну! Ты успел налепить кучу ошибок даже на первой странице! — Ренате показалось, что в коридоре раздаются чьи-то шаги. Неужели уважаемая Марина Грегорьевна допила свой кофе и соизволила вернуться к ученице? — И вообще, ты обещал, что исчезнешь! Я запомнила твои наставления: зажечь все ноты… или что-то типа того. Иди, иди!..
Спустя месяц наступили долгожданные новогодние каникулы. Вот он, желанный плед, горячий чай и тихие вечера в компании одной только новогодней ёлки (пока родители были на работе).
— Не знаешь, как там поживает мальчик… этот… из твоей музыкальной школы? — мама только что вернулась домой и принялась готовить ужин. — Который ещё болен ДЦП?
— ДЦП? — нахмурилась Рената. — Не, мам, ты что-то путаешь… Я таких не знаю.
— Ну как же! Ты сама про него рассказывала! Этот… Боже, всегда забываю это имя… — мама нахмурилась и помассировала пальцами виски. — Марк! Вспомнила!
— Что?! Марк не болен никаким ДЦП! — Рената резко вскочила с дивана и уронила с себя плед. — Он же… он бы тогда не смог… нормально играть на пианино.
Так вот оно что! Вот почему Марку никогда не удавалось в совершенстве овладеть техникой игры на фортепиано. Скорее всего, он всё свободное время посвящал именно этому занятию и не сдавался, даже осознавая, что его занятия не дают особых успехов. Бедняга…
Рената села обратно на диван и в задумчивости помешала чай ложечкой, хотя весь сахар в нём давно растворился. Пить больше не хотелось.
— Удивительно, что ты только теперь об этом узнала! — продолжала мама. — Даже мне давно было известно… Да не суть дело. Он же около месяца назад попал в аварию, бедняжка. Стоп… Неужели и об этом ты не слышала? — спросила мать, заметив то, как округлились глаза её дочери, а тёплый плед опять оказался на полу. — Будто мы с тобой в разных мирах живём! Ты успокойся, успокойся… Он жив-здоров. В некотором смысле, ему даже повезло. Выписали из больницы очень быстро, сейчас он в прекрасном состоянии здоровья, насколько мне известно. Разве что… Бедняга повредил руку, левую. Я пока точно не знаю, насколько серьёзно… Во всяком случае, ампутировать её никто не собирается, вот только работать, как раньше, она не сможет. Что-то вроде паралича. Но, насколько я знаю, он правша, так что особенных проблем это ему… Рената! Что случилось?
Мама подошла в дочери и присела на корточки, чтобы видеть лицо Ренаты. Девочка сжала голову руками, а глаза были влажные от слёз.
Не может быть, думала она. Почему именно он? Почему не она сама, которой даром далась эта игра на пианино, которую тошнит от музыкальной школы и всех музыкальных инструментов?! Мальчик, который столько лет не сдавался, несмотря на свою болезнь шёл навстречу своей мечте… Что же теперь с ним будет? Ведь игра на фортепиано — это то, чем он жил!
— Рената, девочка моя! — мать прижала дочь к себе. — Ну что ты так?.. Я не знала, что вы с ним были так дружны… Ты с такой неприязнью рассказывала, как он пришёл однажды и стал тебя поучать…
— Знаешь, мама, — Рената перестала плакать и выпрямилась. — Я не могу поверить, что Бог может быть таким жестоким. Я, конечно, слышала, что он посылает всем нам испытания, чтобы нас проверить… Но Марку и так было достаточно испытаний! Что стоит одна его болезнь, из-за которой он и без того не смог бы стать полноценным пианистом. А теперь ещё и это… А ведь Марк всего лишь ребёнок!.. Нет, Бог не стал бы так поступать.
Узнать адрес было нетрудно, через учительницу по хоровому пению, которая хорошо общалась со всеми своими учениками. Теперь Рената, полная решимости, направлялась к дому того чудаковатого, самовлюблённого (каким она любила называть его раньше) Марка. Может быть, отчасти чувство вины было инициатором её действий. Но, главное, мысль о том, как Марк справится со своей бедой, и сможет ли он чем-нибудь заменить свою любовь к игре на пианино? Что, если эта травма совсем его сломает?..
Рената нервно стучала костяшками пальцев по стене. Больно долго не шли открывать дверь.
— Добрый вечер! Вам… кого? — на пороге появилась молодая женщина. Мать? Или, нет, скорее старшая сестра Марка. На её лице было недоумение.
— Мне… я… к Марку. Я его… одноклассница, — Рената смутилась и опустила взгляд. И правда, с какой стати её должны впускать в квартиру к чужому человеку? Если о ней здесь даже не слышали.
Но её худшие опасения не оправдались. Молодая женщина распахнула дверь и, с нескрываемым любопытством рассматривая Ренату с ног до головы, впустила девочку в дом.
Дрожа от волнения, Рената направилась в комнату Марка медленным, черепашьем шагом.
У стены стояло фортепиано. Хороший знак, решила Рената. Значит, он не пытался избавиться от инструмента, который будет напоминать ему о том, чего никогда не сбудется. Значит, всё может быть не так плохо. Но вот что странно: крышка инструмента была поднята. Неужели он играл одной рукой?
Марк по-турецки сидел на полу и то ли писал, то ли рисовал что-то простым карандашом на пожелтевшем листе бумаги. Кажется, он даже не заметил, что в комнату зашёл кто-то посторонний.
— Э-э… Здравствуй, Марк! — Рената осторожно ступила через порог. — Ты вряд ли меня помнишь… Меня зовут…
— Рената! Как же, разумеется помню! Ты недооцениваешь мою память, — Марк резко повернулся, но не стал вставать с пола. — Садись… садись, куда тебе удобно.
В комнате был жуткий беспорядок. Кровать была завалена исписанными листами, карандашами и тому подобным хламом, а на стуле грудой была свалена одежда. Так что, выбор был невелик — табурет перед музыкальным инструментом.
— Я… прости… наверное, тебе кажется немного странным… — только теперь к Ренате пришло осознание того, как на самом деле нелепо и странно выглядят со стороны её действия. Заявляться в дом к почти незнакомому человеку, с которым она обмолвилась словом всего пару раз! Не дай Бог, ему придёт в голову что-нибудь…
— Расслабься! Чувствуй себя как дома, — Марк отвернулся и, к удивлению Ренаты, продолжил строчить что-то карандашом.
Главное, твердила про себя девочка, ни в коем случае не напоминать ему про травму! Говорить о чём угодно, только не об этом. Только не об этом!
— Марк… я недавно узнала, что ты… В общем, про руку. Как ты… себя чувствуешь?
— Лучше не бывает!
Рената слышала о поведении людей, с которыми приключалась беда. Наверняка, он старается не показывать виду, скрывает свои чувства. Любой бы так сделал. Или занимается самовнушением. Странно только то, с какой интонацией он это сказал. Будто на самом деле у него потрясающее настроение.
— Но ведь… но ведь ты больше не сможешь…
— Нет, я серьёзно! Это лучшее, что произошло со мной за последние несколько лет, — лицо Марка прямо таки светилось от счастья.
Неужели мальчик совсем сошёл с ума от горя? — ужаснулась Рената.
— Но ведь… но ведь ты не сможешь… — опять начала она.
Марк не дал ей договорить и протянул лист бумаги, на котором он только что писал. Ноты, так вот что он записывал! Неаккуратные, кривые и беглые они сползали с нотного стана, будто собирались куда-то сбежать.
— Ты пишешь музыку?
— Вот именно! Ты не представляешь, как я сейчас счастлив… — похоже, Марк всё-таки говорил правду. — Столько лет мне и в голову не приходило попробовать написать что-нибудь самому. Я был весь поглощён желанием научиться играть. Уму не постижимо, как я раньше был так бестолков?! Столько времени было потеряно впустую. Понимаешь, эта авария — знак! Я ни каплю о ней не жалею, потому что, если бы не она, я, быть может, так и оставался бы слеп до конца жизни.
Рената поставила ноты на пюпитр и попыталась сыграть.
— Но как же ты слушаешь то, что записал? — спросила она.
— Я прошу у сестры. Она отлично играет! Вообще, я очень долго думал о всём этом… Знаешь ведь, что Бетховен потерял слух под конец жизни? Ну так вот, у меня, в отличие от него, есть и слух, и зрение. Рука — сущая мелочь по сравнению с этим! И, если честно, я сам пока не знаю, выйдет ли из этого что-нибудь путное. Главное, что я счастлив.
Марк отвернулся и продолжил записывать ноты, бормоча что-то себе под нос. Рената молча наблюдала за ним.
Всё-таки это была улыбка, решила она. Именно улыбка, а не особенность лица, из-за которой уголки его рта всё время приподняты.
