у Эммы дымом пропахли космы,
улыбка белая, как чеснок.
у Джо под ребрами — целый космос,
но Джо пронзительно одинок.
из Джи безудержно космос хлещет,
улыбка белая, как чеснок.
у Джо под ребрами — целый космос,
но Джо пронзительно одинок.
из Джи безудержно космос хлещет,
переливается через край,
и Джо, рисуя простые вещи,
вдруг создает на бумаге рай.
рисует сотню неровных линий,
а в них — пронзительный Млечный путь.
и мир вокруг глубочайше-синий,
но Джо не может никак уснуть.
он обнимает себя руками,
но рассыпается на куски
[мечтал порой обратиться в камень,
до гробовой только чтоб доски].
однажды Джо захлебнулся этим
и рассказал обо всем врачу,
а тот [не зная всего на свете]:
\»голубчик, _это_ я не лечу\»,
и Джо вернулся домой, к картинам;
хлестал по-прежнему из него
седой космической паутиной
поток вселенского Ничего.
Джо страшно, что разорвет на части
его шальной, но прекрасный свет.
Джо размышляет — а что есть счастье?
или такого и вовсе нет?
и вдруг… у Джо на пороге — Эмма.
и Млечный путь лег к ее ногам
[осталась только одна проблема:
каким \»спасибо\» кричать богам?].
и ветер Эммины треплет космы,
а Джо боится (чуть-чуть) понять,
что это больше не хладный космос,
а их, их общий уютный космос…
\»эй, Джо, уже обними меня\»
