Посвящаю Татьяне Возиян
У Доры Кадсон была необъятная грудь.
Если бы она была большая, или очень большая, то автор бы придумал соответствующий обстоятельствам…Посвящаю Татьяне Возиян
У Доры Кадсон была необъятная грудь.
Если бы она была большая, или очень большая, то автор бы придумал соответствующий обстоятельствам эпитет.
Но она была необъятная, поэтому придётся довольствоваться именно таким термином.
Кто-то может подумать, что автор несколько вольно понимает слово
“необъятная”. Но другого слова, которое хоть как-то могло бы помочь читателю приблизить своё воображение к оригиналу автор не знает.
Окружающим всегда казалось, что Дорина грудь живёт сама по себе,
а Дора уже к ней прилагается, как необходимая часть обслуживающего
механизма.
Сначала появлялась грудь, и все понимали, что это уже и есть событие, которым можно завершить текущий момент.
Но вслед за грудью появлялась Дора и момент становился ещё более драматичным.
Где –то там между грудью и самой Дорой в её необъятных одеждах мог скрываться Дорин муж, которого вся округа называла Гавриловичем.
Как его звали по имени знали только некоторые избранные счастливцы.
Известно было, что Дора своего мужа поколачивала при каждом удобном ей случае.
А случай этот бывал часто и повсеместно.
Дора не могла простить Гавриловичу своей загубленной жизни и вымещала на нём гнетущую неудовлетворённость от своей несостоявшейся мечты, пренебрежением, унижением и рукоприкладством.
И хотя руки её и вся прилагаемая к груди фигура не соответствовали
главному органу её тела, всё-таки они были достаточно велики, чтобы побои были чувствительны и неприятны.
Отец будущего Дориного мужа Гаврила Вилкул был знаменитым херсонским мясником, и бедные родители Доры видели в родственных отношениях своих семей залог будущего благополучия.
На фоне крепкой и грудастой Доры сын Гаврилы был несколько щупловат,
но не так, чтобы уж очень. Однако на протяжение их долгой совместной жизни эта разница становилась всё более заметной, пока не достигла абсолютного несоответствия.
Дора с годами становилась всё крупнее, а её муж всё щуплее и тщедушнее.
Мясника из Николая не вышло, потому что он, как всем говорила Дора:
“Ни украсть, ни покараулить”.
А мясное хозяйство требует большого ума и изворотливости.
Вскоре после их свадьбы началась война и все заботы о семье в эвакуации взяла на себя Дора.
Она познакомилась с одним пьяницей молдаванином и они вместе делали дело.
Молдаванин воровал на фабрике трикотажную тесьму и, добавляя к ней наконечники, сделанные из консервных банок, превращал её в шнурки, которыми Дора торговала на рынке.
Кто бы мог подумать, но шнурки всю войну шли нарасхват, а Дорина семья не бедствовала, как многие другие семьи.
После возвращения из эвакуации Дора продолжала, как она говорила, делать гешефт.
В три часа утра ежедневно она бежала на рынок и покупала прямо с машин
четыре живые курицы. Дома она их быстро ощипывала, разделывала и снова бежала на рынок уже продавать куриные тушки в ассортименте.
Прибыль была стопроцентная и плюс ещё подушки из куриного пуха.
Дора “держала” семью.
Гаврилович же, а его теперь только так и называли, никогда серьёзно не работал.
Он трудился при разных мелких конторах, то помогая геодезистам носить рейку и теодолит, то разматывал с электриками кабель, то помогал сантехникам прокладывать трубы.
Но долго его нигде не держали, поэтому он часто менял место работы, всегда говоря при этом знакомым одно и то же о своём новом месте:
-Да вот позвали на пекарню в заготовительный, а то совсем там “засрались”, понимаешь ли.
Всегда было одно и то же. Без него там везде “засрались”.
Народ себе посмеивался, но Гавриловича любил, потому что он “ и мухи не обидит”.
В очередной раз, когда его выгнали с очередного места работы, Гаврилович долго ходил без дела, а устроившись куда-то, уже не говорил, что там “засрались”, и это настораживало.
Наконец всё прояснилось. Мужики во дворе узнали, что Гаврилович ездит на ассенизаторской подводе с бочкой и наполняет эту бочку содержимым дворовых уборных.
Дора такого унижения вытерпеть не могла и отправила Гавриловича жить в летнюю кухню.
Гаврилович обосновался на новом месте и привёл туда жить доставшуюся ему по наследству на работе огромную кавказскую овчарку по имени Тарзан. С гордостью он рассказывал, что его лошадь зовут, как и другую героиню фильма, Джейн.
Несмотря на демарши Доры, Гаврилович, наконец-то, был доволен жизнью.
Он подкалымливал в частном секторе, поэтому у него в летней кухне постоянно собирался коллектив, потому что у Гавриловича всегда было и выпить, и закусить.
Постепенно Гаврилович стал во дворе центральной фигурой, о чём он втайне мечтал всю жизнь. Так бы всё и продолжалось, но в его упорядоченную и одухотворённую жизнь вдруг ворвался Злой Рок в лице его законной супруги Доры:
-Шоб собаки мине тут завтра не было. Завтра обварю кипятком.
Зная крутой нрав своей супруги, Гаврилович впал в панику.Уходить ему было некуда, а без собаки он жить уже не мог.
Собравшиеся после работы мужики, крепко выпив, решили Дору проучить.
Они убедили Гавриловича повеситься назло Доре.
Мы тебя сразу снимем, а ей будет позор и наука. Так и порешили.
Мужики вышли за дверь ,чтобы через минуту вернуться.
Но в это время безногий Ванька, на костылях и одной ноге,с сапожным ножом в зубах, гнался за своей Нюркой, которая орала на весь двор.
Мужики кинулись его крутить и успокаивать, а когда их захмелевшие мозги вспомнили о договоре, спасать Гавриловича было уже поздно.
Его ещё пытались откачивать, но ничего не помогло и он остался лежать
под дверью летней кухни рядом с собакой.
Собрался народ.
Появилась и Дора. Она молча легла рядом с покойным мужем на землю и так пролежала до самого утра, когда участковый с санитарами забрал тело в морг.
Женщины увели её домой, но она молча сидела на кровати и смотрела перед собой.
За ночь она стала совсем седой.
В похоронах она не принимала участие, потому что безучастно просидела почти неделю.
Мужики привезли с завода зелёную пирамиду со звездой и установили на Колиной могиле.
Дора так и сидела одна, пока до неё не дошло, что собака Тарзан ничего не ест уже неделю и лежит возле летней кухни.
Она будто проснулась и пошла кормить собаку. К удивлению соседей
Тарзан взял из дориных рук кусок курицы, потом поел ранее налитый соседями суп и улёгся возле Доры.
Теперь их всегда видели вместе. Дора могла часами вычёсывать собаку,
разговаривая с ней негромко и задумчиво.
Во дворе все жалели Колю (теперь его называли только так).
Каждое воскресенье мужики ехали на кладбище “до Коли” выпивать.
У женщин язык не поворачивался им запрещать.
Дора на могилу к Коле не ездила никогда. Вся её нереализованная материнская любовь перешла на Тарзана.
Они вместе ходили на базар, хотя Дора сократила масштабы своей деятельности до минимума. И всё остальное время они были неразлучны.
Больше Дора ни с кем не общалась, подозревая, что все её осуждают за несправедливость и смерть мужа.
Так прошёл год. Дора из крепкой здоровой бабы превращалась в
седую, больную и одинокую старуху. Многие говорили, что ей едва за пятьдесят.
В больницу её забрали с рынка и почти два месяца во дворе её не видели.
Сердобольные старушки хотели её навестить, но так и не собрались.
Тарзан лежал у дверей летней кухни и умирал. Он ничего не ел. И никто не мог его ничем соблазнить. Так он и умер, то ли от голода, то ли от старости.
Закопали его у дворового забора, и мужики притащили с завода точно такой же памятник, как у Коли, только без красной звезды.
На нём неровным почерком было написано красной краской:
“Тарзан — друг человека”.
Теперь мужики стали собираться, чтобы выпить у памятника Тарзану, и бабы опять не возражали.
Пили они и за Тарзана, и за Колю, и за здоровье Доры.
После смерти Тарзана, ей всё простили, и когда она вышла из больницы, все наперебой выражали ей свою приязнь.
Но Дора была безучастна. Она сидела на лавочке возле Тарзана и плакала.
Плакала всегда.
Однажды зимой утром её нашли мёртвой. Она замёрзла. Ночью было двадцать три градуса, шел снег, видимо, она заснула, и на месте, где она сидела образовался сугроб.
Похоронили Дору рядом с мужем в надежде, что смерть их помирит и в другом мире они проживут более счастливую жизнь.
