Родные и близкие Евгения.
Малая родина Дмитриевых – Григорьевка. Распространённое название. Есть такие в Беларуси, на Украине, в Молдове и Абхазии, в Казахстане и …где только нет….Родные и близкие Евгения.
Малая родина Дмитриевых – Григорьевка. Распространённое название. Есть такие в Беларуси, на Украине, в Молдове и Абхазии, в Казахстане и …где только нет. А сколько их в России! Об одной из них, маленькой деревушке в несколько домов, затерявшейся в лесах Псковской области, примерно в двухстах километрах от Санкт-Петербурга по киевскому шоссе, и пойдет речь. Потому что именно эта Григорьевка – единственная для Дмитриевых.
Однажды прадед посадил десяток дубов напротив дома, вдоль дороги.
Они достигли своих дубовых высот и продолжали расти вширь. В непогоду шумели и гудели особенно мощно. А люди возле них шумели всё тише и реже. Со временем дубы привыкли оставаться на зиму в полном одиночестве.
По переписи населения 2000 года в Григорьевке постоянных жителей 0.
В 2004 ничего не изменилось.
Десять лет назад в летний период туда ещё приезжали дачники.
Как там дела сегодня – не знаю.
***
Осталось в памяти.
Высотный дуб-старик. Он жив случайно,
неподалёку от большой воронки.
В ней, выше человеческого роста
крапива, самый стойкий квартирант,
всех пришлых по-простому привечает.
Хотя «ура» звенит предельно громко,
атаки нет – за тем бурьяном просто
войнушка длится, вечная игра.
А дом сгорел – лишь греется фундамент
на солнце, и пересыпает камни
воспоминаний в равнодушную траву.
У той свои причины волноваться –
хранить гнездо пугливой куропатки,
запутать стебли, чтоб наверняка
ушли вихрастый «Холмс» и «Ватсон»,
и щекотать царапанные пятки
настырного мальчонки-чужака.
У всех свои причины волноваться…
Через дорогу – крохотный домишко.
В нём бабушка любимая живёт.
Одна. Ей девяносто с лишком,
и время по родным стреляет влёт.
Но память молода
и цепко держит годы
прошедшей, но не сгинувшей войны…
Бабушка Фёкла.
В войну при ней её близняшки были – Лена, Шура и Ниночка, приёмная. Бездомных беженцев, сирот полным-полно повсюду, да все свои, неважно, кто, откуда. И живы дети, слава Богу, живы. А значит, и Григорьевка живёт. Сожгли зимой – в лесах спасенье было. А потеплело – вышли к пепелищам. Домишко, как смогли, так и срубили. Всё сами, сами. Так они взрослели. Она старела. Дом скрипит, на месте… А муж да первенец на фронте и остались… После ухода немцев Шурка вместе с подружками в сапёры подалась. 16 тогда стукнуло в апреле. А сколько мин взорвали на полях! Не перечесть. Убило командира на подрыве. Малюхонькая дырочка в виске. И всё! Затих на полуслове от осколка. А Шурочка – жива, в чести, в наградах. Лександра Осиповна – нынче ей почёт!
Училась в Ленинграде, отучилась, уехала работать на Урал.
Но в Питер через много лет вернулась.
СтаршАя Ольга, а за ней и Нина – уехали, кто в Питер, кто в Москву. А Лена далеко не уезжала. Потом влюблялись, замуж выходили и рожали…
Теперь внучата роют «катакомбы», фундамент-крепость надо отстоять.
Все лето на руках родная стая. Галдят, смеются, шкодят каждый миг.
Сашок и Верка – рядом подрастают. А Женюшка, проказник – из Перми.
Шура.
Зимой Григорьевку сожгли. Что немцу выполнить приказ?! Пришёл и буркнул дважды «шнель», и показал рукой как раз на ту глубокую воронку, где в рост крапива разрослась…Тогда был снег по грудь девчонкам. Беду не долго объяснять – метались в дом и выносили муку, зерно, узлы с одёжкой. Всё, что могли, то и тащили: морковку, лук, а вот картошку всю не смогли перетаскать. Фриц отошел и закурил, смотрел на снег внутри овина, а руки, будто от сохи, такие руки сразу видно – крестьянин, с вражеских земель. Он всё курил, они таскали, курил, молчал, бубнил «шнель, шнель», краснел от кашля и охрип, кричал и нервничал сильнее. Махнул рукой в который раз.
И стало ясно, им пора… давно залечь в свою воронку. У стенки жухлая солома была облита, занялась. Стреляли окна, крякал дом. Они лежали и смотрели. А запах гари был знаком (не брал ни ветер, ни метели). По всей округе запах плыл. Метались искры по двору, овин и дом трещали, выли. Соседи в той же суете сновали в поле, выносили…У них побольше форы было и только – свой черёд для всех.
Солдат ушел, не оглянувшись. Стрельнул в огонь из автомата. Был чёрный снег. Спина солдата. Они смотрели ему в спину. В оцепенении, без страха. Надеясь, что переживут с харчами и одеждой зиму. Придёт спасенье, дай то, Бог. Ведь есть же Бог на белом свете…
Спасло ещё, что был февраль, и время шло уже к весне, и главное, что не фашист был исполнитель – просто немец…
Наутро дым от пепелища смешался с запахом картохи, что в подполе спеклась в огне пожара. Морозы были. Сохранялась. Её всю съели.
Сильная сладкая горечь – вкус той картошки. И запах … «На всю жизнь» – говорила Шура своему Женюшке, как любила называть его бабушка Фёкла.
«Люди добрые, помните» (с)
Февраль 1944 года помнит не только семья Дмитриевых, другие тоже не забудут никогда. В деревне рядом не случилось такого счастья, как в маленькой Григорьевке, где сгорели только дома. Деревня неподалеку была значительно больше, хотя и называлась – Малые Льзи. Там в два амбара согнали жителей. Детей, стариков и женщин. Тоже выполняли приказ. Один амбар охранял немец. Другой – полицаи.
Ночью немец открыл двери и люди успели уйти в лес.
Но полицаи свой амбар охраняли слишком хорошо.
Поэтому назавтра было, кого жечь. И сожгли.
Всего, по воспоминаниям переживших, сожжено было – 87 человек.*
Женщины, старики, дети. Останки жертв захоронены у р.Плюсса.
Установлен скромный монумент.
Постоянное население в 2000 году – 16 чел. В 2012 – 6 чел.
По умыслу или по иронии судьбы, в одночасье, дубы маленькой Григорьевки и вековые дубы огромной Беловежской пущи, оказались по разные стороны границы. Страны разные. Дубы – те же. Навряд ли их волнуют подписи, печати, разные демаркации. Сколько их было, сколько их будет. Пока двуногим неймется, перелетные птицы все также передают приветы от Григорьевских Беловежским. Земля то одна. Такие границы и между людьми то невозможно провести.
Сгорели сотни деревень и тысячи жителей одной большой страны. Их уже не разделить никому. Один большой спекшийся чёрный ком горя. Один на всех.
И
Малые Льзи – Хатынь не разделить. Пока мы помним.
Не немецкие солдаты сожгли жителей д.Малые Льзи . Их сожгли фашисты, каратели, полицаи.
Как это все похоже на белорусскую Хатынь, которую вместе с жителями(149 чел, из них – 75 детей) тоже сожгли не немецкие солдаты. Цинично, странно и жутко ,но…
Хатынь сожгли каратели 118 полицейского батальона, сформированного в Киеве. В Киеве! в июне 1942 года из числа членов Буковинского, Киевского куреней Организации украинских националистов (ОУН) и тех из военнопленных, кто перешёл на сторону врага. Начальником штаба был Григорий Васюра.**
Есть, правда, разница в трагедиях деревни Малые Льзи и Хатыни – «беларускай вёски». Хатынь так и не возродилась…
.
Зато возродилась украинская ОУН – УПА. Многим нравится. Идеи, лозунги, марши, символика, и то, что во имя идей творится сегодня.
Волынская резня, или белорусская Хатынь, или сотни других деревень нашей бывшей общей страны были забыты. А прошлое такого не прощает. Всего-то чуть больше двух десятков лет прошло – и горят и гибнут снова многие те, кому не нравится такое возрождение.
А вместе с ними горят и гибнут от зверств женщины, старики и дети.
Помолчим, что ли.
* информация о Больших и Малых Льзях:
http://bolshielzi.web-box.ru/v_sovetscoe_vremja
** Ссылки не вижу смысла приводить, потому что на вопрос «кто сжег Хатынь» можно найти информацию на любой вкус на многих сайтах, в том числе и украинских.
О том , что творится на Украине и Донбассе, тем более …
