Камин в моем доме горит, не остывая. В моем камине живет саламандра.
Уже много лет я засыпаю каждый вечер здесь, в этой комнате, тщетно пытаясь не уснуть. Я вижу, как ее гибкий хвост ворошит…Камин в моем доме горит, не остывая. В моем камине живет саламандра.
Уже много лет я засыпаю каждый вечер здесь, в этой комнате, тщетно пытаясь не уснуть. Я вижу, как ее гибкий хвост ворошит угли, чтобы горели ярче. Иногда она поднимает на меня свои черные, как зола, глаза, и в этот момент мне кажется, что она читает меня, будто открытую книгу. Я просыпаюсь, когда к треску пламени в камине добавляется еще один звук. Легкий, шелестящий, похожий на трение чешуи о песок: звук ее шагов. Я не шевелюсь, только чуть приоткрываю глаза, но она всегда улавливает движение ресниц и резко поворачивает ко мне голову, всматривается, напряженно щурясь. Я терпеливо жду, когда она успокоится, выравниваю дыхание, и она, тихо кивая, продолжает свое движение.
У каминной решетки блестит тонкая алая шкурка, а она, теперь уже женщина, распутывает пальцами длинные черные волосы и смотрит на огонь. Он отражается в ее глазах, придавая лицу особенное, безумное и счастливое выражение. Она слышит в огне какую-то музыку, иногда мне кажется, что я тоже ее слышу, и спустя время, когда большие часы в гостиной отбивают два удара, саламандра начинает подпевать. У нее тихий, мурлыкающий голос, она поет, расправляя складки невесомых огненных одежд, подается ближе к огню и утыкается лбом в горячий камень. Глубоко вдыхает раскаленный воздух, улыбается и стремительно, беззвучно взлетает на ноги, вскидывает руки, запрокидывает голову, она похожа на язычок пламени — неустойчивый, непостоянный, не имеющий возможности принять одну форму дважды. Она танцует и я едва могу удержать свое дыхание спокойным, а глаза — прикрытыми, я хочу впитать в себя этот образ, и мое сердце колотится, как бешеное. Дикая, острая, огненная красота.
В какой-то миг я перестаю понимать, что происходит, и чуть подаюсь навстречу, и тут же жалею об этом. Саламандра замирает, обернувшись на меня, щурит черные глаза и стремительно изменяется: ее тело превращается в черную тень, огненные одежды сворачиваются вокруг нее яркими горящими полосами, сжимаясь и направляя, и тень опускается на пол погасшим огоньком свечи, чтобы наполнить изнутри блестящую шкурку. Саламандра открывает глаза и шустро забирается обратно на угли.
Следующим вечером я снова смотрю на нее. Она спит, ее глаза закрыты. Я смотрю на нее и понимаю, что так больше продолжаться не может. Я поднимаюсь из кресла, сделав пару шагов, опускаюсь перед камином на колени и протягиваю в огонь ладонь. Впрочем, тут же ее отдергиваю: пламя смыкается и хищно клацает зубами, а саламандра поднимает голову и смотрит на меня с удивлением. Я закусываю губу и снова протягиваю руку, на этот раз позволив огню облизать мою кожу. От боли запрокидываю голову, пламя гудит и впивается в руку до кости, переползает на манжет и рукав. Мне больно, безумно больно, но я держу ладонь, я чувствую, что так правильно, так и должно быть, и в миг, когда я нахожу в себе силы снова взглянуть на нее, боль отступает. Я вижу Саламандру на своей ладони, и она смотрит на меня с уважением. Я вижу, как под вздувшейся кожей на моей руке алое превращается в черное, и это ползет по моим венам вверх, до самого сердца. Что-то горькое пронзает его раскаленной иглой и я, вскрикнув, падаю в темноту.
Я просыпаюсь, когда большие часы в гостиной отбивают два удара, и по привычке не спешу открывать глаз. \»Какой странный сон\», — думаю я, и удивляюсь, отчего даже сквозь смеженные веки мне так светло. Я чувствую тихое дыхание на своем плече и открываю глаза. Подо мной пышут жаром угли, вокруг меня стеной стоит пламя, кресло там, за пределами камина, пусто и холодно. Моя кожа покрылась золотыми перьями, похожими на чешуйки, я теперь хвостат, когтист и четырехлап, а под моим крылом спит моя саламандра, похожая на диковинный драгоценный камень. \»Мое сокровище\» — думаю я, впервые за много лет засыпая счастливым.
