Я помню старый барский дом,
В России их уже немного,
Хранивший меж столетних лип
И женский смех, и детский страх.
За ржавым, высохшим прудом
Лежала…Я помню старый барский дом,
В России их уже немного,
Хранивший меж столетних лип
И женский смех, и детский страх.
За ржавым, высохшим прудом
Лежала пыльная дорога,
И слышался скрипучий всхлип
Дверей на темных этажах.
Мне было грустно в этот час
И от увиденного больно,
И чудилось, как будто я,
Птенец, упавший из гнезда,
Душою в прошлое умчась,
Ищу потерянный невольно
Свой кров, где дружная семья
Живет счастливые года.
Не оттого ли я люблю
Следы имперского величья,
Что красота дворянских гнёзд
В них так печальна и тиха?
Я боль свою не утолю,
Поскольку боль моя – не птичья,
Но в прошлое построю мост
Из строк прощального стиха.
_______________
* Иллюстрация – современный вид усадьбы князей Оболенских
в селе Березичи Козельского уезда Калужской губернии.
Вот и всё, что осталось от старой России…
\»Я НЕ МЫСЛЮ СЕБЯ БЕЗ РОССИИ…\»
Интервью с князем А.Н.Оболенским было записано мною летом 1998–го года в его родовом имении Березичи, под Козельском. Я, тогда репортер областного ТВ, выехал в составе съемочной группы на встречу с Алексеем Николаевичем, в очередной раз прибывшим на родину из Америки, насколько помню – по приглашению директора Национального парка «Угра» В.П.Новикова. Подготовленный мною газетный материал был вскоре опубликован на страницах «Мецената» (литературного приложения областной газеты «Весть»). По моей просьбе публикацию передали князю, и, как мне рассказывали, нареканий она у него не вызвала. Вторично я встретился с А.Н.Оболенским через два года там же, в Березичах. Бросалось в глаза, что здоровье князя сдаёт. Ходил он, заметно сутулясь, глядел хмуро и был не расположен к общению. В 2004 году, во время последнего приезда в Россию, Алексей Николаевич умер. По желанию князя, похоронен он в своей фамильной
усадьбе, на русской земле…
Этой жизни нелепость и нежность
Проходя, как под теплым дождем,
Знаем мы – впереди неизбежность,
Но её появленья не ждем.
Георгий Иванов
* * *
Кто в России не знает фамилии Оболенских! На протяжении веков этот древнейший княжеский род составлял опору русской государственной власти. Прямые потомки Рюрика, князья Оболенские проявили себя и в военном деле и на дипломатическом поприще. Под знаменами Димитрия Донского рубились они на Куликовом поле, по воле Иоанна III ходили на Литву и Польшу, вместе с Иоанном Грозным брали Казань, а позже, став жертвами его гнева, ложились на плаху…
К концу 19–го века род Оболенских являлся одной из самых крепких и многочисленных династий Империи, кровно связанной с большинством других знаменитых фамилий, в том числе и с царской. «Судьба русского дворянина – шпага, книга или крест! На одном из сих трёх путей должен он служить Отечеству, не пачкая рук торговлишкой и душу оборотливостью не смущая…», – эта фраза, дошедшая до нас из петровской эпохи, многое объясняет в судьбах представителей княжеского рода. За редким исключением все они были людьми военными, но и те, кто выбрал статскую службу, чести фамильной не уронили, более того, приумножили.
Один из таких людей – Алексей Дмитриевич Оболенский, сенатор, член Государственного Совета, в 1906 – 1908 гг. обер–прокурор Святейшего Синода. Жизнь его была тесно связана с Калужским краем, а если точнее – с Козельским уездом, где у Оболенских находилось родовое имение Березичи.
И теперь ещё воображение случайных посетителей старинного княжеского парка поражают огромные липы и лиственницы, посаженные в 90–х годах прошлого века. Ну а обгорелые развалины дворца Оболенских – свидетельство советского варварства – отзываются острой болью в душе всякого, кто хоть на миг сможет себе представить красоту ещё не разоренного дворянского гнезда.
Обожавший свое имение А.Д.Оболенский заказал петербургскому зодчему Адольфу Гавеману необычный проект главного здания усадьбы: в нем причудливо совмещались разные стили восточной и западной архитектуры, было что–то средневековое и в то же время неуловимо присутствовал модерн. Этот сказочный дворец был построен к 1905 году.
Дата символическая! – «вихри враждебные» уже вовсю веяли над страной. Не мог владелец усадьбы предполагать тогда, что через два десятка лет княжеский парк, по аллеям которого ходил некогда гость Оболенских граф Л.Н.Толстой, придет в полное запустение; вековые деревья слышавшие игру на фортепиано Рубинштейна и Римского–Корсакова, будут внимать голосам советских работников, устроивших здесь свой санаторий. Ещё через полвека случайный пожар уничтожил остатки дворца Оболенских. Загаженная территория перестала считаться санаторной зоной. А рядом с обугленными руинами был установлен гипсовый памятник Володе Ульянову (маленький Ленин с книжкой) и открылся детский интернат.
Сам же последний хозяин имения после Октябрьского переворота спасся каким–то чудом. Существует рассказ, что рабочие Стекольного завода, основанного А.Д.Оболенским, не дали приезжим комиссарам расправиться с князем и помогли ему перебраться в Москву. Ну а потом – эмиграция, жизнь в Германии и смерть в середине 1930–х годов в предчувствии новых бед для России.
Оболенские, Трубецкие, Голицыны – все эти древнейшие фамилии, пропущенные через горнило 1–й мировой (Великой) войны и мясорубку Гражданской, теряя виднейших своих представителей, встали на грань полного исчезновения. К счастью, свеча не погасла! Род Оболенских сохранил даже свою прямую линию. И ныне внук А.Д.Оболенского, князь Алексей Николаевич, гражданин Соединенных Штатов Америки, в прошлом – дипломат, служащий Госдепартамента США, получил возможность приехать на землю предков, прикоснуться к останкам родового гнезда…
* * *
Удобный американский автобус прибыл в Березичи в жаркий августовский полдень. Два десятка туристов, весело переговариваясь, двинулись по центральной аллее. Их ждал обед и диковинное зрелище – развалины княжеского дома. Сам же князь, опираясь на тяжелую трость, шел чуть–чуть в стороне от группы. В свои семьдесят девять лет глава рода Оболенских держался вполне уверенно и твёрдо. С 1992 года родовое имение навещал он уже четвертый раз, и чем–либо новым удивить его было трудно.
Взгляд князя из–под набухших век казался насмешливым и острым. Русская речь его отличалась какой–то изысканной правильностью и в то же время была насыщена образными выражениями и поговорками, которые можно встретить теперь разве что в словаре Даля. Обращаясь к своим спутникам, он, естественно, переходил на английский, но затем с видимым удовольствием продолжал беседу на родном языке. Со встречавшим гостей директором Национального парка «Угра» В.П.Новиковым князь был явно на дружеской ноге, во всяком случае, общался с ним вполне по–приятельски.
Надо заметить, что, в общем–то, ничего такого сверх–аристократичного в облике Алексея Николаевича Оболенского не наблюдалось. Одетый достаточно скромно он не приковывал внимания какой–то особой осанкой, барственными манерами. И лишь ряд крупных перстней, сверкавших на пальцах, говорил о принадлежности их владельца к богатому и древнему роду.
На этот раз в Россию князь приехал вместе с супругой Евдокией Владимировной. Никто бы не подумал, что эта милая пожилая женщина, так похожая на множество русских бабушек – урожденная американка! Но об этом чуть позже… А пока – о главной цели княжеской поездки.
Туристы из Америки, сопровождающие князя, – люди состоятельные, так или иначе имеющие отношение к бизнесу и готовые вложить средства в «русский проект» при соответствующих гарантиях. Лучшая гарантия, что деньги не будут разворованы, а пойдут действительно на важное и нужное дело, это – княжеское слово! Князю верить можно, князья не обманывают…
Сам же Алексей Николаевич мечтает – ни больше ни меньше – о восстановлении дворца Оболенских, о реконструкции имения и превращении его в исторический музейный комплекс. К счастью, это еще возможно! Существует даже проект реставрации, разработанный родственником князя берлинским архитектором Герздорфом. Что же касается денежных средств, – то, видимо, приезд американской группы связан отчасти и с проблемой их получения.
Но всё это – перспектива. А вот – суровая реальность. В интернате, расположенном на территории имения, около ста тридцати детей. Надо ли говорить о том, что живут они отнюдь не богато? В течение ряда лет Алексей Николаевич оказывал им серьёзную помощь, а в нынешний приезд «тряхнул» и американцев: раскошеливайтесь, господа, на благое дело…
Не зря Оболенских в свое время любили жители окрестных сел и рабочие Стекольного завода, – хозяева они были хорошие. А на Руси добро помнят. Оттого–то и дед Алексея Николаевича не был выдан на комиссарскую расправу, да и его самого встречают в Березичах с особым уважением.
И всё же, общаясь с князем, невольно испытываешь чувство некой неловкости: шутка ли – потомок Рюрика, осколок прежней Великой России, и в то же время – американский дипломат, жизнь которого связана с самыми трагическими событиями ХХ века. Вот сидит он за маленьким деревянным столиком в своём родовом парке, чуть поодаль – руины дворца и гипсовый Ленин с отколотым носом, вокруг – столетние лиственницы. Князь ждет вопросов, ему приятно говорить на родном языке.
– Как Вам, стопроцентному эмигранту, удалось сохранить русскую речь в такой чистоте?
– Это, знаете, длинная история. Мое детство и юность прошли в Италии, во Флоренции, где я попал в среду русских, которые жили там с середины 19–го века. Во Флоренции образовался настоящий петербургский двор, только не на Неве, а на речке Арно. Я вырос там, хотя учебу начал еще в Берлине, в русской гимназии. Ну а в среде «флорентийцев» я прожил тринадцать–четырнадцать лет, решающих лет в любой жизни. Жил по–русски, со всеми русскими обычаями и замашками. Женился тоже в Италии, в Риме, почти полвека тому назад. Жена перешла в Православие. Она американка, с юга. Кстати, певица. До сих пор поет. И у нас трое детей – две дочери и сын. Дети православные и жена православная, и я православный… (Алексей Николаевич смеется, а я вспоминаю рассказ сопровождающего группу интуристов о том, как во время ужина в столичном ресторане князь, подойдя к поющим на эстраде цыганам, выдернул шнур аппаратуры из сети со словами: «В России цыгане под фонограмму не пели! А ну–ка, пойте живьём…» Петь живьем «цыгане» не решились. Ситуацию спасла Евдокия Владимировна, исполнив для друзей романс в классической русской манере).
– А своих детей Вы воспитывали тоже в русских традициях и обычаях?
– В традициях, поскольку это возможно, да! В смысле языка, к сожалению, нет. Америка всё же берет своё. Да вот хотя бы моя жена… Она объясняется по–русски и всё понимает, а после трёх стопок водки говорит на языке моих предков не хуже меня. Но – нужны три стопки водки, и просит она их по–английски, а не по–русски!
– Вы, вероятно, помните своего деда, Алексея Дмитриевича Оболенского? Расскажите немного о нем, ведь он был ярким представителем той России, которую мы, увы, утратили…
– Вы утратили, не я! Простите, но это важно! Вас интересует личность моего деда? Он был последователем Победоносцева, обер–прокурором Синода, и считал одним из своих жизненных назначений добиться отделения церкви от государства. Ему это удалось. На Поместном Соборе в 1917 году (назначение даты ничего общего с революцией не имеет) в России было восстановлено Патриаршество и упразднена, следовательно, власть Святейшего Синода как некой иезуитской канцелярии, которая заведовала всей религией.
– Ваш дед пытался вернуться из эмиграции на родину?
– Нет. Никогда. Мой дед выехал из Совдепии в 1920–м году. Он выехал в Германию, в Дрезден. И я лично помню, как дед говорил, что он в Россию никогда больше не вернется. А это можно понимать и так и сяк: не вернется, потому что не пустят или потому что не хочет… Тут уж я не берусь судить.
– В нашей стране очень популярна песня про корнета Оболенского… (Князь смеется, видимо, понял, о чём идет речь.) Ваши родственники участвовали в Белом движении?
– Да. Мой отец был поручиком в 4–м гвардейском Стрелковом полку Императорской фамилии, и вместе с полковыми товарищами он организовал заговор, чтобы освободить Государя и Его Семью в Екатеринбурге. Это один из малых заговоров, к сожалению, не удавшийся… Они прибыли в Екатеринбург слишком поздно, опоздали где–то на сутки. Брат моей матери, князь Борис Александрович Урусов, был убит большевиками в годы гражданской войны. Подробностей я не знаю. Из других Оболенских, по крайней мере, трое или четверо были арестованы и расстреляны.
– Как Вы думаете, возможно ли в России восстановление монархии? Хотя бы в перспективе?
– Вы знаете, это бабушка надвое сказала. Восстановление монархии… Строго говоря, она ведь никогда не прекращалась. Коммуно–большевицкий режим – это же, в сущности, повторение самодержавия, только вульгарное, в виде кровавой пародии. А если вы спрашиваете насчет восстановления династии Романовых, то, я думаю, что их песня отпета. Но у нас другие династии есть, исторические династии… В частности – Рюриковичи. Я вот – Рюрикович, но я не лезу на Престол, поверьте. А вот среди наших семей есть те, кто могли бы…
Исторически же говоря, Россия, как государство, начиная со времен призыва варягов – «Земля наша велика и богата, но порядка в ней нет…» – и кончая 1917 годом, иного никогда не знала. Включая то, что я сейчас сказал о большевизме… А президент Ельцин? Это ведь такое явление, которое не приноровишь ни подо что, кроме наших сумбурных российских представлений о государственности!
– Алексей Николаевич, Вы сейчас подданный Соединенных Штатов Америки…
– Гражданин! Подданным я был бы, если бы родился чуть пораньше, Государя Императора Николая II.
– Может ли наступить такой момент в Вашей жизни, что Вы всё–таки примете гражданство России?
– Не знаю. (Глубокий вздох). Гражданство, видите ли, мне косвенно предлагалось – ещё, правда, в годы холодной войны – личностью, о которой вы, наверное, слыхали – Анатолием Федоровичем Добрыниным, советским послом в США. Я с ним дружил. Он мне намекал, не предлагал! Но я просто не знаю, как на это ответить… Мне представить себя гражданином России как–то, простите, не выходит. Но если говорить о подданстве, то коли случится так, что будет восстановлена Царствующая Династия, а значит – будет Престол (чей бы он ни был, включая Романовых), то тогда этот вопрос даже не поднимается! А гражданин… Как я могу быть гражданином России, когда я русский? Позвольте, но это такая же несуразица, как, например, мокрая вода…
– Вы в прошлом – дипломат. Ваша работа как–то пересекалась с Россией?
– Ох, а вы думали?! Пересекалась. Но вы, видимо, хотите меня спросить, не находились ли интересы Соединенных Штатов и мои ощущения, которые вы довольно ясно поняли, на перепутье или одно против другого? Конечно, да! И это было очень жестокое противоречие.
– Вы сказали, что дружили с Добрыниным. Но возможна ли дружба между монархистом и коммунистом?
– А почему бы нет?
– И всё же это нонсенс…
– Ну, почему же? Я, видите ли, несколько лет назад, будучи в России, попал в одну деревню и там встретился с моим ровесником, заядлым коммунистом, бывшим НКВД–шником. Он совершенно ясно и точно говорил, что стрелял, убивал белых и тому подобное. И мы с ним, так же, как я с вами, довольно ясно, честно и коротко объяснились. Я этому человеку пожал руку, потому что он не отказался от своей сути, не переворачивал – да, но… Хотя, конечно же, если бы мы столкнулись с ним лет шестьдесят назад, он бы меня не моргнув глазом застрелил, зарезал… И это была бы крупная неприятность. Но, собственно, в чем его винить? Иное дело – Иосиф Виссарионович или Владимир Ильич, давшие ход таким процессам, результатом которых стали миллионы человеческих жертв. Вот против этого я воевал, стоял и, если это должно, не дай Бог, повториться, снова буду стоять. С коммунистами же можно общаться вполне по–дружески, если окажетесь, в известной степени, один на один…
– Давайте вернёмся к цели Вашего приезда. Вы действительно собираетесь воссоздать дворец Оболенских?
– Я очень надеюсь, что это удастся. Конечно, Березичи – не Останкино, не Петергоф и не Гатчина. Но всё же это уникальное имение с уникальным дворцом, настоящее дворянское гнездо России, той самой, что теперь уходит в далёкие времена. Я думаю, что дворец будет восстановлен и это произойдет в память деда, который его построил. И нужно это вовсе не для моего блага, – хотя, поверьте, если бы дворец стоял, я бы очень насладился, – но чтобы нынешние и будущие дети не росли вне русской культуры и истории. И если восстановление усадьбы и дворца Оболенских поможет им прикоснуться к чему–то прекрасному, то тогда, возможно, душа моего деда сказочным образом вернется сюда и будет (князь смеется) гулять здесь каким–нибудь привидением. Праздники устраивать… Он конфеты любил, будет давать всем конфеты, дед мой…
– И всё же, Алексей Николаевич, что для Вас наша страна в её нынешнем состоянии? Не ощущаете ли Вы себя русским в Америке и американцем в России?
– И здесь, и там я ощущаю себя очень даже русским. Настолько русским, что, я думаю, мне без России, без её веры, культуры, литературы, истории, невозможно было бы существовать семьдесят девять лет, шестьдесят девять лет, двадцать девять лет, девять лет, и вообще… Я не мыслю себя без России. Но я также думаю, что и России без меня невозможно было бы существовать.
Князь поднимается. И мы идём к выходу из парка, где уже слышится весёлый гомон туристов.
– Американцы.., – улыбается Алексей Николаевич, – я их называю толстолобыми и тупоумными. Они все такие. Пожизненно. Не удивляйтесь, я знаю, что говорю, не даром ведь столько лет прослужил им верой и правдой. Ну а вам, да и вообще всей молодой России, я хочу пожелать во что бы то ни стало сохранять интерес к своему прошлому, этакое детское любопытство… И, насколько это возможно, не совращайтесь той современностью, которая больше всего бросается в глаза. Подчас то, что не сразу видно, оказывается гораздо более важным.
Прощаясь, князь шутливо бьёт меня по плечу: «Полегче на поворотах!», и вот уже автобус с американской группой едет в сторону Оптиной пустыни. Затем – Москва, перелёт в Вашингтон, где у Алексея Николаевича, по его словам, квартира, напоминающая петербургский салон начала 20–го века. Далее – неизвестность… Или – неизбежность? Но я вдруг вздрагиваю от странного ощущения – старый княжеский парк как будто лишился чего-то очень важного, без коего и сама жизнь как–то тускнеет. И дальним эхом вспоминаются слова князя:
– Я не мыслю себя без России. Но я также думаю, что и России без меня невозможно было бы существовать.
