Четвертый побег от голода, назад в Екатериновку.
Весной в нашем поселке началось оживление. К нам приехали жить западные белорусы. Скорее всего их выселили, но с большими льготами на…Четвертый побег от голода, назад в Екатериновку.
Весной в нашем поселке началось оживление. К нам приехали жить западные белорусы. Скорее всего их выселили, но с большими льготами на каждую семью. Для транспортировки дали вагон-теплушку, и они привезли коров, свиней, овец, лошадей, весь сельхоз инвентарь, запас продуктов. Им выделили по три гектара земли, целины, и по пять гектаров для заготовки корма скоту. А также они на два года освобождались от налогов с условием , что один человек из семьи должен работать в колхозе. Я подружился с белорусским мальчиком Володей Сац, он часто тайком приносил мне хлеб.
Многие из первых поселенцев уехали от голода, а некоторые вымерли. На семейном совете порешили вернуться в Екатериновку. Поселились жить в тот же дом за оврагом Солончихин.
Сестра Евдокия уехала на родину, работала учительницей. Вышла замуж за пожилого учителя. Молодые мужчины все погибли на войне.
Марфа завербовалась в Подмосковье, работала на Люберецком кирпичном силикатном заводе, сначала жила в общежитии,затем вышла замуж за вдовца, и им дали от завода двухкомнатную квартиру.
Вскоре и Аня от нас уехала на северный Кавказ, вышла замуж, родила мальчика Сашу, часто меняла сожителей и места проживания.
Сестра Мария, глухонемая, после окончания специального семиклассного образования была направлена на работу в освобожденный Ростов. Там она познакомилась и вышла замуж за глухонемого Ягодника Василия. В последствии они проживали и работали на знаменитом конезаводе имени Буденного.
Таким образом мы остались с мамой вдвоем. 1946 год был неурожайным, нас выручила наша коровка Малинка. В1945 году сестры помогли заготовить перекатиполе на топливо, траву на сено я опять косил, сушил и возил на своей корове,легкую арбу брал у бывшего хозяина квартиры.
Километрах в трех была Кумо-Маныческая долина — впадина шириной до двух-трех километров. И там петляла ручейком и лиманами речушка Маныч. Вся долина густо заросла травами. Во время косовицы я заметил в мелком лимане крупных сазанов, он как раз нерестился,и рассказал однокласснику Паше. Он днем помогал мне переворачивать валки, а к вечеру мы бродили по лиману, мутили воду, сазаны иногда с разогну выскакивали на мель и прыгали, стараясь вернуться. В это время мы втыкали вилы, вдвоем прижимая ко дну, тащили рыбу на сушу. Каждый сазан весил пять-шесть килограммов! Нести было тяжело. Вот это были праздники!
В этой впадине было очень много уток, гусей, бакланов, цапель, чаек. В небе часто пролетали косяки дичи, слышалось разноголосье. Забегая вперед, скажу, эта впадина начиналась в предгорьях Кавказа, вблизи реки Кумы и Кубани, ее протяженность около 200 км. В Калмыцких и Сальских степях ручеек испарился. У станции Пролетарская в узком перешейке была построена высокая дамба, по ней проходила железная дорога и шоссе Ростов-Волгоград. Соединив каналами Куму и Кубань с впадиной, заполонили ее водой, и где раньше были солончаки и соленые озера, теперь растет кукуруза, пшеница и другие сельхоз культуры. В водоеме очень много сазана, карпа, щук, судака, леща и воблы, постоянно работают рыболовные бригады, станции рыборазведения.
Пневмония, суслики.
В марте я заболел двусторонней крупозной пневмонией, это воспаление легких. Обычно от этой болезни не выживали, но мне повезло. В доме культуры, в здании сельсовета и в палатках был развернут тыловой госпиталь для долечивания раненых.
Сестра Евдокия упросила военврача осмотреть меня на дому. Я был очень слаб, беспрерывный кашель, ознобы, беспамятство, противный пот, вставать с постели не мог.
Доктор послушал грудную клетку, постучал пальцами, что-то пошептались на кухне, и ушел. Днем и вечером мне дали две разных таблетки. Говорят, я все время бредил, а на четвертый день лечения пришел в себя. Глазами я видел, но не осознавал, жив я или это тот свет. На душе было так легко. Я лежал, не чувствуя тела. Попробовал встать, получилось по стеночке, качаясь как новорожденный теленок.
Я открыл дверь в кухню и начал падать, но сестра успела меня подхватить. Я попросил посадить за стол, мне укутали ноги, по бокам обложили подушками, мама крестилась на икону.
На столе стоял пасхальный кулич, в миске – творог, это был праздник ПАСХА. Запивая чаем, я съел кусочек пирога и ложку творога, уморился, и меня уложили в постель. В эту ночь, думали, я умру: бредил, метался и к утру затих,не шевелился. Днем пришел врач, послушал и сказал: «Будешь жить!» И посоветовал съедать каждый день по два суслика, их можно ловить около дома. Убедил меня, что мясо их очень вкусное, что они чистые, едят только зерна злаков. Оставил еще на два дня таблеток и ушел, от платы отказался.
Евдокия купила пять капканов. Около дома я нашел норы сусликов, замаскировал капканы, и к вечеру попалось три штуки. Мама потушила их, получилось объедение.
Уже через месяц я настолько окреп, что купил двадцать капканов. Повесил «суслятники» как бусы на шею, на лямках за спину — котомку с пышкой и бутылкой молока, и с саперной лопаточкой за поясом отправлялся в окрестную степь на весь день. Меня сопровождал черный маленький лохматый и очень умный пес по кличке Жук.
За день попадалось от пятидесяти до ста сусликов. Всех нужно было ошкурить, растянуть шкурки на земле иглами, колючками от дикой акации, они были длиной от 7 до 10 см. К вечеру шкурки высыхали. И так каждый день. На жаре, ветру и солнце.
Работали мы в обществе по борьбе с грызунами, по договору шкурки сдавали на приемном пункте: 60 коп за одну сусликовую, 1 руб за хомячковую, тушканчиковую и слепыша, за хорьковую — 2 руб. В конце сезона с нами рассчитывались.
На заработанный рубль приходился 1 см шерстяной ткани, я точно не помню, сколько сахара, муки, крупы. Но в итоге я получил ткани на два костюма, мешок сахара, по мешку муки и крупы и в придачу ружье 16 калибра, порох, дробь и пыжи.
Однажды, когда я возвращался через село домой, около церкви, где был элеватор, меня остановил пожилой мужчина и очень вежливо просил: «Если можно, заносите мне пять жирных тушек сусликов, а я с вами расплачусь зерном, берите с собой маленькую сумочку». И так он стал лечиться от туберкулеза легких, а мы от голода.
Ловить сусликов приходилось все дальше, пешком до станции Шаблиевка, а потом на товарняках Ростов-Сталинград, за 30-50 км. Соскакивали и садились на поезд на ходу, там где падала скорость — это подъем в гору или на крутом повороте. Самое неприятное в нашей работе — это змеи: черная гадюка, медянка, полозы и ужи. В день приходилось саперной лопатой убивать до 10 змей, каждый миг находишься в напряжении.
1946 год опять выдался голодным, пшеница не уродилась, на трудодни ничего не дали…
Я закончил 7 классов. Мама очень соскучилась по Родине и говорила, что надо ехать умирать домой, у нее был порок сердца.
В 1944 г нам пришло извещение, что отец пропал без вести, мы удивлялись, как без вести, если он находился на лечении в городе Кунгур Алтайского края! Отец писал, что раны заживают, и его лечат от кахексии. Потом мы узнали, что это истощение. Евдокия написала запрос в Сургутский госпиталь, и в ответном письме написано, что раненый Тарасов М.З. выписан из госпиталя. Как это, выписали человека в истощенном состоянии?! А может, это для сокрытия смертности? На этом круг замкнулся, пропал без вести далеко в Сибири.
В войну без вести прогадали обычно на фронте, и на родственниках лежало клеймо недоверия. Семье погибшего государство ежемесячно платило денежное пособие, а те, кто вернулся с фронта живым, поднимал свою семью. Наша семья осталась неприкаянной.
Дядя Андрей вернулся раненый домой и вскоре умер.
Дядя Митя перед приходом немцев не явился на приемный пункт военкомата, дезертировал, и с1942 по 1947 год скрывался у любовницы в погребе, до самой амнистии дезертирам.
Семья дяди Андрея уехала жить в Таганрог, связи с ними нет.
Не знаю, наверное, голодная жизнь меня надоумила подать заявление в кулинарный техникум города Дзауджикау, столицы северной Осетии, сейчас город Владикавказ. Пришел ответ, что нужно выслать копию метрики, а не справку о возрасте. Метрика была утеряна во время оккупации, и я с двоюродными братьями ездили в Сальскую врачебную комиссию для определения возраста. Родители мальчиков 27, 28,29 и 30 годов рождения «омолаживали» своих детей на два года,а вдруг война затянется?.. Мише дали справку с 1930 г, Мите с 1932 г, мне с1932 года.
Летом, продав корову Малинку, мама, Нюся и я вернулись на Родину, в село Большой Хомутец. Уехав от голода в Ростовской области, мы попали на ужасный голод 1947 года, Г ОЛОДОМОР, на Родину в Большой Хомутец.
Пятый побег от голода. Сельхозтехникум.
Начинался новый этап мученической жизни.
Мы приехали в августе. Со слов местных жителей, лето было очень засушливое, на полях колхоза, да и на огородах все посохло, и только в низинах и на заливных местах уродилась картошка.
Деньги у нас были от продажи коровы. Пока шла копка картошки, на телеге с сестрой Евдокией мы ездили по селам и скупали ее в селах Каликино, Чечоры, Отруба и Стеньшино, и сделали запас на зиму. Купили так же капусту и засолили. На оставшиеся деньги купили плохенький домик, но жить в нем без капитального ремонта было невозможно. Временно и бесплатно нам разрешили жить в доме зятя дяди Даниила, у Дяди Гриши, он с своей семьей проживал в нашем бывшем доме.
Учеба у меня не выходила из головы. Мне удалось порыться в Добровском районном архиве, там я нашел книгу учета рождений и смертей, в том числе и дату своего рождения, на основании чего мне выдали свидетельство о рождении и копию.
Жалею до сих пор, что не записал сведения о своих предках! В 60-х годах при укрупнении, затем разукрупнении районов, архив нашего района был утерян.
Посоветовались и решили, что мне лучше не ехать на учебу в Сев Осетию, а поступить в Плехановский сельхозтехникум, всего в 12-ти км от дома. Вот так я стал студентом ветеринарного факультета. Питание в столовой было очень плохое, приходилось ходить домой за картошкой.
До учебы мама, сестра Аня и я ходили в лес сгребать граблями игольник, сосновую опавшую хвою вместе с мелкими сучьями и шишками. Кашолками (это круглые большие корзины, сплетен ныне из хвороста) таскали, носили в одну кучу, затем на телеге возили домой и складывали в стог. Это замечательное топливо по сравнению с перекатиполе. Во время зимних каникул я, как и многие, воровал на дрова ольху. Своими руками сделал салазки и поздним вечером или ранним утром уходил в лес. Он был в километре от дома. Топором и ножовкой (ручная пила) на замерзшем болоте валял ольху, резал ствол на двух-трех метровые отрезки, увязывал на салазки и по снегу, по кочкам тащил домой.
В то время за порубку леса сажали в тюрьму, и если у лесника дяди Кости хорошее настроение, то он без огласки рубил салазки и отнимал топор. Слава БОГУ, я не попался ни разу!
Сестре, как учительнице, бесплатно дали на дрова шесть кубометров сосновых бревен. Поставив магарыч — бутылку водки, — леснику Косте, договорились привезти не двух, а шестиметровые бревна, годные на распиловку.
Весной мы наняли пильщиков, и они долевыми пилами напилили доски для пола, толщиной 5 см. Сначала они сделали стан высотой два с половиной метра, и по наклонным слегам закатывали бревно наверх и с торца вдоль пилили. Один стоял наверху и двумя руками тянул пилу за ручки вверх, другой стоял внизу и тянул на себя.
Летом мы приступили к ремонту дома. В лощине за огородами протекал ручеек, туда я привез возок старой соломы. Грунт был глинистый. На расчищеной от травы площадке насыпали глину, поливали водой, добавляли солому и ногами мяли глину до тестообразной консистенции, затем накладывали в опоку (это ящик без дна, размером стандартного самана), утаптывали и снимали ящик. В день делали до ста саманов и так всю неделю.
Труд очень тяжелый! Болели руки и ноги, а питались мы одной картошкой да конским щавелем, крапивой и лебедой… Через 10 дней на телеге свозили к дому готовые кирпичи.
Мой новый друг, дальний родственник Коля работал на МТС -машинотракторной станции, на деревообрабатывающем станке рейсмусе.
Этот станок делал сразу три операции: обрезал и фуганил доску с двух сторон.
В выходной день, с разрешения мастера, на этом станке обработали все доски и полбоковины от бревен, сразу порезав их на потолочины. Там же в столярной сделали четыре длинных болта с гайками и прокладками, они потребовалось для подвески балок к стропилам, так как концы балок подопрели, а новые были очень дороги.
Еще зимой я предусмотрел и наворовал дубовые бревна на перерубы, за три дня мы с другом уложили перерубы, настелили пол и забрали потолок. Полы и потолок получились ровные, плотные, вот что значит станочная обработка досок ! Стены были подштукатурены и побелены известью, на стропила и на решетник лесник Костя разрешил нарезать слежек. Во время уборки ржи колхоз дал соломы для крыши.
Вместе с Колей и его братом Леней, разобрав завалившиеся стены сеней и расчистив фундамент, мы из самана сложили новые стены. Наняли плотников и кровельщиков, они обновили стропила и решетники. На следующий день до вечера крыли соломенную крышу. Мы с друзьями подавали вилами с очень длинной рукояткой солому кровельщикам. Там на крыше солому граблями расчесывали вдоль стеблей и клали под ногу, затем следующую порцию и так ряд за рядом.
Ходили по кругу по периметру, самый верх крыши, князек, заплетали соломенной косой. Наружу торчали только корешки соломы. Во время дождя капли стекали вниз с корешка на корешок, такие крыши служили 10-15 лет. Нижний край крыши, стреха, ровненько подстригли и получился прекрасный по тем временам домик . В сенях от уличной до дворовой дверей пол застлали досками от старого пола. В сенях хранили игольник, дрова, сорняк и сено для козы, ее тогда называли «сталинская корова». С козы не брали налог.
Воду брали из колодца на улице, рядом с домом к «журавлю» был при креплен багор с ведром, его опускали в колодец, зачерпывали воду и налегке поднимали вверх. На втором конце журавля крепился груз.
Туалет во дворе отгорожен плетнем из хвороста. В доме — русская печь, отгороженная тесом. Кухня: на полках чугуны, сковороды, блюда, деревянные тарелки и ложки, в углу стояли рогачи и чапли для ухвата чугунов и сковородок, в левом переднем углу — стол и две скамьи, у стен в углу над столом — божница с иконой и лампадой, в заднем левом углу — Мамина деревянная кровать с соломенным матрасом. Мы с Аней спали, кто на печке, кто на лавке. Вот и весь наш уют.
В августе мы вселились в СВОЙ Дом. Вот так прошли мои каникулы.
Субботними вечерами с друзьями ходили в клуб на танцы или в кино. Кино было черно-белое, часто немое. Электричества еще не было, и для показа вручную крутили динамо-машину. Делали это ребятишки, у которых не было денег на билет, а чтобы ребята не убежали, механик снимал с них шапки или фуражки.
Среди недели и по праздникам молодежь собиралась на дому. Почти на каждой улице, — летом у дома, зимой внутри, — играли гармошки, балалайки, под которые плясали парами «матаню», «цыганочку», «русского».
Чтобы меньше было пыли, землю сбрызгивали водой. Девчата, одетые в вышитые кофты, юбки или сарафаны, в больших цветных платках, обутые в хромовые сапожки или ботинки, а кто победнее — в тапках или лаптях. Ребята -в вышитых косоворотках с поясом. Все пели и плясали, крутили бутылку и играли в другие игры. Иногда эта веселая орава с песнями шла на другие сборища, из-за ревности или ради куража возникали драки и даже уличные кулачные бои. Ходили ребята драться даже село на село, но спиртное в то время не пили, коноплю не курил, хотя у всех на огороде она росла.
Многие ребята дружили и встречались с девушками, я же пока адаптировался, для меня все были незнакомцы. Речь моя была хохлацкая, а не Рязанская, да и сам я был невзрачным и маленьким, ростом 1 метр 47 см.
С первого сентября началась учеба на втором курсе. В выходной день под лопату выкопали на огороде картофель.
Из Большого Хомутца со мной на одном курсе учился Николай Шуленин, кличка Помятый. Он был из зажиточной семьи отец работал сторожем в сельпо, а в магазине его старшая сестра была бухгалтером. Он ездил на дорогом немецком велосипеде, задирал нос и был жаден, в его чемодане всегда был хлеб и сало. Еще учился и жил снами в общежитии Макин Витя из соседнего села Горицы. Николай чемодан и велосипед замыкал на замочки, мы с Витей иногда пропускали урок, гвоздиком отмыкали чемодан и велосипед, отрезали тоненький кусочек сала и хлеба, и по коридору учились ездить на велике.
На втором курсе изучали кроме общеобразовательных предметов латинский и греческий языки и анатомию домашних животных. Учеба мне давалась легко, я получал повышенную стипендию, увлекся фотографией, подешевке с рук купил подержанный фотоаппарат. Он был большой, раздвижной, как гармошка, с черной накидкой на голову. Накрывшись, выдвигая объектив, я наводил объект на резкость на матовое стекло, затем вместо стекла вставлял кассету, выдвигал задвижку кассеты, и рукой снимал крышку с объектива. Считал от одного до двух или трех раз, в зависимости от освещенности, в темное время на металлической полочке на корпусе аппарата насыпался порошок магния и поджигался, он горел ослепительно-ярко и выдержка была на счет один. В то время чувствительность пластинок была низкая. Размер фото был 12 на 24 или 9 на 12 см. Проявление кассет и закрепление производилось в темноте при красном свете. Это была нудная, но увлекательная забава и небольшая подработка для меня. Да, аппарат укреплялся на прочной треноге. В последствии я покупал более современные аппараты, у нас в семье хранится объемный фотоальбом, картонный ящик с фотографиями тех лет.
На зимних каникулах я продолжал украдкой возить ольху на дрова, на болоте заготовил разного диаметра лозу хвороста и краснотала и сплел красивую узорную этажерку для книг, с шестью полками, она прослужила 14 лет и была единственным украшением избы.
На 3м курсе изучали болезни животных, их симптомы и диагностику. Асептику и антисептику, фармакологию, микробиологию и ее раздел вирусология, автор учебника Бошьян. Он был в числе мировых пионеров по открытию вирусов и характеристик вызываемые ими болезни. Внезапно запретили изучение вирусологии, учебники были все изъяты и уничтожены.
В те послевоенные годы в СССР процветала лженаука. Академию наук возглавил академик Лысенко, он подверг оклеветанию труды Вавилова, Мичурина и других видных ученых, в том числе профессора Бошьяна, и только в 50-е годы восторжествовала истина, но, к сожалению, наша наука далеко отстала от мировой!
На летних каникулах я, в основном, бил баклуши. Из Донбасса приехал в отпуск сосед Валентин, шахтер-забойщик, на два года постарше меня. Денег у него куры не клевали, за двухмесячную зарплату он мог купить авто «Победа». Водка нас сдружила, и мы каждый день на природе в березовой роще за огородом пили, закусывали консервами да болтали ни о чем. Пьянка продолжалась в течение месяца, до самого его отъезда.
Там опять учеба на последнем 4 м курсе. Мы стали заниматься практикой, с куратором обследовали больных животных, ставили диагноз и лечили. По заявкам обслуживали вызовы на дом. В основном делали кастрацию поросятам, бычкам, баранам. За работу часто расплачивались магарычом, так что и здесь была пьянка каждый день. Лечили мы и колхозный скот. И мне довелось видеть ужасные картины. Приходим на ферму, коровы худые прихудые, кожа и кости, некоторые не могут стоять и подвешены на лямках. Зима, холод, кормить их нечем, соломенная крыша давно съедена! А доярки выполняют план, доят бедных коров!
Я задумался и сделал вывод: систему мне не изменить, а сам стану алкоголиком, поэтому стал искать выход, но как выйти из этого круга?! Колхозникам и сельским жителям не давали паспортов. А без бумажки, как известно, ты букашка. Только вдумайтесь, что значит, не иметь паспорта: это значит, что ты как крепостной, и это в свободной Советской стране!
Служба в армии.
С 4-го курса меня все же взяли в армию, по росту не хватало до 150 еще два сантиметра. Пришлось встать на цыпочки! У меня болели оба уха, из них выделялся гной, перед комиссией я тщательно портер слуховые проходы. Грудная клетка спереди была вмята — это след рахита. Я был очень рад, что меня признали годным. В те времена считалась позорным негодность к службе.
Попрощался я со своей девчонкой Валей и друзьями. Нас с курса призвали четырех студентов, в том числе Шуленина Николая. Дома провожали все родственники.
Первый сбор призывников был в Грязях, тогда мы были Рязанской области. Второй распределительный сбор — в Касторном. Всех распределили по родам войск и местам службы, наконец дошла очередь и до меня. Офицер выкрикнул десять фамилий, построил в шеренгу и объяснил, что мы резервная команда, что нас разберут офицеры разных частей. Назначил меня старшим, вручил личные дела и приказал стоять на перроне и ждать. Удивительно, резерв — это значит, что мы годны в любой род войск, ну и дела.
К платформе причалил пассажирский поезд, минут через двадцать к нашей группе подбежал офицер в летной форме, куртка, погоны с самолетиками. Убедившись, что это резерв, велел мне передать дела другому, а со самому идти за ним. Провел в вагон, посадил на место у окна и сказал никуда не уходить. Поезд отправился и вскоре пришел мой офицер, вынул из вещмешка банку мясных консервов и хлеб, принес кружку кипятка. За ужином он сказал мне, что служить я буду в авиации.
Курс молодого бойца в течение 4х месяцев будет проходить в Сеще, так называлось место в Курской области, где располагались авиационные части. На второй день к вечеру нас выгрузили и повели сразу в баню, там остригли, наголо раздели, вещи каждого уложили в мешочек и привязали бирку с инициалами. Сказали, что после службы отдадут. Помазали жидким дустом головы и волосистые места и впустили в душевую. На выходе в смежную комнату обмеряли рост, размер головы и стоп и выдали солдатскую форму: рубашку с кальсонами, гимнастерку, галифе, онучи и кирзовые сапоги, ремень с медной бляхой, погоны голубого цвета, шапку с красной звездой. Выйдя из бани, мы не угадывали себя и знакомых. Форма пока что сидела на нас колом. Разместили нас в казарме на двухэтажных нарах. На них лежало постельное белье. Нам сказали взять матрас и наволочку и повели к куче соломы. Вернувшись, мы заправили постели соломенными матрасами и подушками, затем в столовой поели котлеты с пшенной кашей и чаем. В 20 часов объявили отбой. Завтра начиналась служба.
В 6-00 нас разбудил голос дневального «ПОДЪЕМ!». Старшина ходил по проходу между нар и командовал «одеться в течение минуты и построиться у казармы». Конечно, пока в одну минуту мы не успели одеться, выскочили на улицу, нас построили по ранжиру. Из-за роста я оказался в самом конце. Сделали перекличку, перестроили пореже и провели зарядку. На каждые десять солдат дали устав Советской Армии, зачитали распорядок дня.
До 8ми утра личное время, умывание, туалет, подшивание белого подворотничка, бритье, написание письма и прочее.
В 8-00 построение в три шеренги и под счет «раз, два, три, левой» маршировали к столовой. Зал был большой. Всю роту, сто солдат, рассадили по 10 чел за стол. Дежурный по столу носил подносы с едой, крайние передавали дальним. На завтрак дали кашу и одну котлету, кусочек сливочного масла на булочке и сладкий горячий чай в чайнике, в кружки разливали сами. Затем в классе политрук комиссар читал лекцию о положении в стране и мире. Изучали историю ВКПб, армейский устав на зубок:
Солдат службой живущий
Читай устав на сон грядущий
И ото сна восстав опять читай устав
После занятий строевая подготовка до 14-00, кто не умел наматывать портянки-онучи, натирали кровавые мозоли. Это была настоящая муштра. Выше ногу, тяни носок, шагом, бегом, ложись, встать. Наконец команда «вольно, разойдись, перекур!»
Кстати на неделю выдавали пачку махорки и курительную бумагу. Я курить начал в пятнадцатилетнем возрасте. Это придавало ощущение взрослости,мы брали пример с взрослых. Официально, не скрываясь от мамы, стал курить в 17 лет.
В14-00 обед: суп или щи, рассольник на первое, на второе — каша перловая, пшенная, картофельное пюре с котлетой или гуляш мясной с соусом, на третье — кружка компота из сухофруктов.
С15 ти до 16 ти мертвый час, затем опять строевая подготовка до 20-00, и до отбоя личное время.
Вот так каждый день. Кто нарушал приказы, старшины поручали наряды вне очереди, убирать туалет, подметать территорию части или чистить картошку на кухне.
Питанием я был доволен, во взлетных частях вообще нормы рациона лучше чем в других родах войск. Я почувствовал улучшение здоровья, перестали течь уши. Надоедала муштра, и тут помог случай. На утреннем построении старшина спрашивал, кто плотник, кто каменщик, стекольщик, кто умеет рисовать, — выйти из строя. Я тоже вышел. Комиссар в своем кабинете собрал редколлегию, я был назначен художником-оформителем полковой стенгазеты. Комиссар разъяснил методы работы, назначил корреспондентов. Газета выпускалась два раза в месяц. На оформление номера уходило 3 или 4 дня. Мне пришлось в начале туго, а потом навострился рисовать самолеты, шаржи, карикатуры, обрамление вензеля и прочее, зато шесть -восемь дней мы освобождались от строевой подготовки и могли без строя передвигаться по территории части.
Через 4 месяца провели торжественное принятие ПРИСЯГИ, нас всех расформировали в другие части. Я попал в радиотехническое училище в город Смоленск. Та же казарма, только почти все время уходило на изучение радиоприемников, передатчиков. Два часа — один час на политзанятия, три часа на изучение азбуки Морзе и работе на радиоключе, передатчике, а также на чтение радиошифровок. И только два часа отведено на строевую подготовку. Теперь в воскресение стали давать увольнительную на 8 часов, за дисциплинарные нарушения могли отказать.
Зима была холодная, снежная, с частыми вьюгами и метелями. Два раза ночью нашу часть поднимали по тревоге и с лопатами по сугробам строем шли расчищать железнодорожные пути. В увольнение я ходил два раза, ознакомился с Кремлем и крепостью, один раз смотрел кино.
Однообразные короткие зимние дни, хандра и скука да, наверное, нехватка витаминов. Обострилось заболевание ушей, снова появились выделения, снизился слух. Я стал болезненно переносить звук зуммера при работе на ключе, в больном ухе слышался скрежещущий звук. Теперь-то я как ЛОР врач понял, что это был серьезный симптом рекруитмен, приводящий к серьезным последствиям. Обращаться к врачам я боялся, вдруг спишут по негодности на гражданку. И тут мне помог его величество СЛУЧАЙ или Ангел хранитель.
Однажды ночью в два часа подняли всю роту, построили в коридоре в три шеренги. Перед нами встали командир роты, начштаба и незнакомый лейтенант Комроты сказал: «У кого среднее образование, выйти из строя!»
У меня в голове молниеносно возникла мысль рискнуть. Вышли шесть солдат, в том числе и я, всем сделали отбой, а нас отвели в красный уголок, опросили инициалы. Начальник отдела кадров принес наши дела. Лейтенант опять почему-то мне (может, у меня было выражение надежности) дал в руки пакет с делами и железнодорожные билеты, проинструктировал нас, где пересадка и компостирование билетов, сообщил, что выйти нужно на станции Вирбалис, городок Кибартай, Литва. Там нас встретят. Посадил в поезд, и мы тронулись в неизвестность. На дорогу нам выдали суточный сухой паек. Что нас ждет?
Городок Кибартай, Литва.
Через сутки рано утром на перроне нас встретил старшина, по паролю и на джипе привез в штаб части, сказал располагаться на диванах до прихода командира полка. До восьми утра снаружи и внутри штаб охранялся часовыми. Мы даже вздремнули. Пришел денщик, начальник штаба, командиры рот и другие военные, наверное, на доклад. Писарь отнес наши дела и командировку в кабинет командира полка. Часом позже, когда все вышли, поочередно стали нас вызывать. Их всех зачислили в летное училище. Скрывая волнение, по стойке смирно стоял перед полковником.
Он предложил мне сесть в кресло и, листая мое дело, спросил: «Как вы сюда попали? У вас неза конченое среднее образование». Я ответил, что меня призвали с четвертого курса и что на третьем курсе была закончена общеобразовательная программа. «Да, но у вас нет аттестата и диплома, что мне с вами делать? Отправить назад? Или у нас через месяц открывается годичное техническое училище наземных специалистов по обслуживанию самолетов: механики, радисты, электрики,оружейники, прибористы и др специальности.
Я с радостью согласился. Он спросил, по какой специальности я хотел бы учиться. «На прибориста», — сказал я. «И еще, — спросил он, — Вы чертить не можете?» Я ответил, что был художником полковой газеты. «Ну, и хорошо», — сказал он. – Научитесь. Надо успеть подготовить наглядные пособия, чертежи устройства авиа приборов». Вызвал писаря и дал поручение обустроить меня и зачислить в часть. Я не ожидал такой доброты, и от радости был на седьмом небе.
Дальше служба пошла по-другому. После завтрака, — а кормили здесь как на убой, в летной столовой четыре раза в день, на ночь стакан кефира, — я шел один, без строя, к 9ти часам в училище. Нас было 12 солдат, чертежников. Руководил нами пожилой майор, преподаватель по приборам. Мы разбирали учебный прибор и на ватмане чертили во взаимосвязи все детали. А внизу писали текст, названия деталей.
Я быстро освоил кульман — это чертежный прибор. Во время работы беседовали между собой, что-то рассказывали. Наш майор был такой добрый дядька, он не мог командовать, он жил как в гражданке с семьей на квартире. Он рассказал нам кое-что из личной жизни.
Удивительная история майора.
«Меня призвали на службу в 1904 м году, направили воевать с Японией. Ехали более месяца в вагонах по одноколейной железной дороге. В Хабаровске я заболел, две недели не проходил кашель, в госпитале на рентгене обнаружили туберкулез легких, открытая форма. По болезни меня списали и иди куда хочешь и живи как знаешь. Стал я возвращаться домой, но в поезда не сажали: война, перегрузки да и хаос. Пришлось идти пешком.
На Дальнем Востоке и в Сибири плотность населения низкая, населенные пункты на большом расстоянии друг от друга.
Однажды на собачей упряжке на нартах охотник вез шкуры соболей, белок, горностаев сдавать перекупщику и предложил подбросить. К ночи добрались к заимке, собак покормить и дать им отдых.
А меня, — говорил майор, — весь день бил надсадный кашель и знобило.
Хозяин заимки, старик, радушно встретил нас, вскипятил чай с травами, настругал мяса кабана. Несмотря на горячий чай, меня трясло от горячки. Утром хозяин сказал: «Ехать тебе нельзя, будешь зимовать со мной, я тебя подлечу барсучьим жиром и травами». И проводил нарты с охотником.
Дней 10 я не вставал с постели из хвойного лапника. Заимка – это маленький, рубленый из толстых бревен, сруб. Между бревен — прослойка мха. В левом углу – стол, лавка; справа — вешалка из оленьих рогов; в центре из камней сложен очаг, над которым — на цепи крюк, на который цепляли котелок или чайник. Трубы не было, топилось по-черному. Хозяина звали Федором, он ежедневно на лыжах и с ружьем уходил в лес, проверял капканы, силки, самострелы и стрелял белок. Он жаловался, что здоровье уже не то, что не всегда попадает белке в глаз. Вечерам он снимал шкурки с лисиц и соболей. Ходить далеко стало трудно, а рядом добычи мало. При лампаде мы коротали вечера.
Постепенно я окреп и стал помогать старику. Рубил дрова, носил из родника воду. Как-то вьюга три дня завывала за стенами, окошечко застекленное слюдой замело снегом, старик порылся в сундучке и вынул сверток ,положил на стол и развернул. Это была большая старая книга в кожаном переплете, с тисненым названием ХИРОМАНТИЯ. Эта книга досталась ему по наследству, но ни отец, ни сын не увлеклись и зарабатывали охотой. Говорит, я тут подумал и решил подарить ее тебе, путь у тебя далек, она будет тебя кормить, и пока еще до весны время есть, почитай, поучись.
Оказывается, это целая наука — читать и видеть судьбу человека, его характер, что было и что будет. Весной мы с Федором с добычей пришли к нему домой, где его ждали жена-старушка да больной отец на печи. Поблагодарив стариков, я окрепший пошел на запад, домой. За плечами в сидоре лежала книга.
Постепенно я на практике освоил гадание по ладони. Желающих погадать было много. В качестве оплаты я брал только продукты, курево, лапти, холстинные штаны, рубаху, на собранные деньги покупал зимнюю одежду. На здоровье не жаловался, про кашель забыл. Мне даже нравилось путешествие, встречи с жителями Востока Сибири, Зауралья.
Через три года я добрался на родину в Сасово, Рязанской губернии. Родители не верили своим глазам, думали, что я пропал. Обрадовались, что в семье прибавились рабочие руки. Военком посмотрел на мой белый билет, на меня, пышущего здоровьем, направил на врачебную комиссию, где мне сделали рентген и признали здоровым и годным к военной службе».
Воевал он в первую мировую войну, в 20е годы летал на кукурузниках, да так и прирос к авиации. Закончил Авиационное училище, по специальности приборист, и до сих пор работает преподавателем. Вот, говорит, после вашего выпуска в свои 70 лет уйду на отдых.
Я приборист, служба.
Закончили мы чертить схемы как раз к началу занятий, к 1 сентября. Тот год учебы был для меня самым светлым и легким, хотя предметов обучения было много. Основной — это материаловедение, сплошная химия и физика, и сопромат, пайка, сварка, термическая обработка, вибрация и усталость и износ металлов и прочее, строение фюзеляжа, двигатели, шасси, управление самолетом, устройство электронного автопилота (этот прибор при длительных полетах, сам управляет самолетом и дает возможность отдыхать пилоту), изучение гироскопа, кислородные дыхательные маски, монтаж трубок к рабочим местам всех членов экипажа, вооружение, радио связь, высотомер, указатели скорости и поворота…
Приборная доска напротив пилота напичкана сотней приборов, их монтаж и ремонт входит в обязанности прибориста.
Всего 17 предметов и по всем пятерки. Это не бахвальство, а просто легко давалась учеба. За время учебы мне пришлось четыре раза стоять на посту часовым. Первый раз охранял штаб полка. Ночь, дождь, ветер, где-то ветви дерева скребут крышу, что-то хрустнуло, — обходишь здание и думаешь «вот сейчас из-за угла кто кинется с ножом — не успеешь и автомат направить!» Страхи были небезосновательны. Были случаи нападения на караулы скрывавшихся нацистов и бывших эсэсовцев. В напряженном состоянии при нулевой видимости два часа тянулись очень долго.
Второй раз охранял знамя полка. Оно стояло на втором этаже в зале, а рядом я. Трудно было стоять по стойке смирно два часа. Всякие движения запрещены, можно только переступать с ноги на ногу. Порожки были деревянные, скрипучие. Как только заскрипели порожки, кричишь «СТОЙ, кто идет?» И когда услышишь пароль разводящего и сдашь пост сменщику, начинаешь успокаиваться.
Третий и четвертый разы охранял боевые самолеты на аэродроме. Днем еще ничего, а ночью тревожно. Самолеты стоят в две линии друг напротив друга. На одного часового — двенадцать самолетов. При обходе на флангах встречаешься с часовым, соседом. Ночью заметить диверсанта очень трудно. Вдруг я заметил в хвостовой части самолета движение, нечеткий силуэт. Я окликнул и сделал одиночный выстрел, нарушитель быстро побежал на территорию соседнего часового. Я услышал оклик и короткую автоматную очередь, подбежав, мы увидели бившуюся в судорогах лошадь. На выстрелы прибежали начальник караула с солдатами, нас с соседом сменили на посту.
В караульном помещении начальник позвонил и доложил о случившемся дежурному по штабу, нас заставили написать рапорт. Через два дня нам объявили благодарность, ну а лошадь пошла на питание солдатам.
Наша часть располагалась на территории Литовской республики, железнодорожная станция называется Вирбалис, а городок Кибартай. Он стоял на границе с бывшей фашистской Германией. Маленький ручеек, речушка разделяла литовский город Кибартай и немецкий город Эйткунен.
В 50 е годы он, город Черняховск и город Нестеров входили в состав Калининградской области. Кстати мне довелось побывать в Кенингсберге. Посылали за запчастями на грузовой машине. Город предстал сплошными руинами, его можно по разрушениям сравнить со Сталинградом. Переселение, русские семьи жили в подвалах домов, изредка на первом этаже, на площади стоял искореженный, весь в пробоинах памятник Бисмарку. Железнодорожный вокзал так же был разрушен, а вот перрон длиной метров100 был накрыт аркадной стеклянной ажурной кровлей, многих стекол не хватало.
В выходные дни часто давали увольнительные на 4 часа, но перемещаться по городу разрешалось только группами и не меньше двоих. При себе носили холодное оружие, кинжалы для самозащиты. Смотреть в этих городках почти нечего, в основном бегали в Эйдкунен пофлиртовать с девушками, после чего некоторым пришлось лечиться в лазарете уколами.
Итак, занятия кончились, вручены дипломы за отличную учебу и дисциплину, мне дали отпуск на 10 суток не считая дороги.
Так как наше училище было всесоюзного значения, на наше распределение приехали «купцы» — так называли представителей частей, где нуждались в авиационных специалистах. Всех выпускников собрали в актовом зале, рассадили группами по специальностям, офицеры-«купцы» подходили и агитировали. Ко мне подошли двое: один из порта Дальний на Дальнем Востоке, другой с Украины. Каждый хвалит свое место службы. Я рассудил так: на востоке сырость, холода, питание консервированное, гиповитаминоз, обострятся мои болезни, а у другого явный перевес! Он говорил: «У нас тепло, хрущи над вишнями гудять, а яки овощи, фрукты, кавуны та дыни, та девчата гарни!..» Конечно, я согласился ехать в Украину.
Замечу, такая льгота выбора места дальнейшей службы предоставлялось только отличникам.
Украина, Кировоград.
Поездом мы прибыли на ж/д станцию Шевченко, а город Кировоград.
Учебный авиационный полк дальней авиации расположен был рядом с чертой города. Конечная станция городского автобуса. Тут же размещался КПП, контрольно пропускной пункт, нашей воинской части.
Казарма типовая, только не нары, а двухэтажные кровати, не тюфяки — а ватные матрасы, перьевые подушки. Моя кровать нижняя, между кроватей две тумбочки, одна на двоих, для личных вещей. Вместо махорки выдавали папиросы «ТРУД» или «БЕЛОМОР», 15 пачек на месяц.
Вначале мы обслуживали самолеты ИЛ12, Ли2 и штурмовики бомбардировщики ИЛ 4. Один приборист обслуживал 6 самолетов, т.е. два звена. Меня сразу же отправили в отпуск. Только теперь я понял роль политзанятий в сознании солдат: нам внушили, что мы и наш народ живем лучше и обеспеченнее, чем в капиталистических странах.
Под грифом «СЕКРЕТНО».
Как посмотрел я на жизнь наших селян и понял, что никакого улучшения нет, паспорта не выдавались, уехать жить и работать в город невозможно, только по вербовке, как сестра Марфа. Трудодень так и не оплачивался, то труд был невольным, бесплатным. Население питалось только со своего огорода!
Государство остро нуждалось и выпускало ценные облигации займа и каждый совершеннолетний должен подписаться на займ в 100 и более рублей, но откуда у колхозника деньги?! Продать поросят или теленка нельзя, обязательно сдать в закотконтору по госцене, ниже рыночной. Вывести на продажу излишки картошки в город нельзя — это называлось спекуляция. Моя Мама не могла подписаться на займ, спасибо сестре Евдокии: учителям платили зарплату, и она выручила, а у самой семья, двое маленьких детей.
В общем люди жили в социалистическом лагере. Хлеб по корточкам.
Отпуск пролетел быстро. Наведался я в городок Грязи, домой к девчонке, с которой в техникуме влюблялись. Мать сказала, что она вышла замуж за железнодорожника и живет в городе Воронеж, и дала мне ее адрес. Я огорчился, но быстро упокоился: разве можно 4 года ждать?
Мама провожала, опять плакала. В Харькове пересадка. В ожидании поезда часа четыре знакомился с городом. Он почти весь, кроме центра, был одноэтажным и намного километров раскинулся в степи, как большая станица.
Прибыл в часть — и снова служба. Васька Хлющов, мой друг и сосед по койке, поинтересовался, какая там жизнь, на гражданке? Я все ему рассказал и опечалился.
Он, в свою очередь, рассказал о себе. Родом из подмосковных Мытищ, призван в армию с 3го курса МГУ им.Ломоносова, философский факультет. Он имел постоянный доступ в библиотеку имени Ленина. В то время абонент мог расхаживать среди полок хранилища и выбирать книги или материал для работы в читальном зале. Он подружился с молоденькой библиотекаршей, и она часто разрешала ему зайти в архив с грифом «Секретно». Он на многое раскрыл мне глаза.
Что Ленина ,секретаря РСДРП, направило делать революцию в России правительство Германии, оказывая большую финансовую помощь, якобы от С-Д партии Германии.
Лидеров РСДРП и Ленина на специальном поезде привезли в Питер, где Ленин свою знаменитую речь и лозунги «Вся власть советам рабочих! Пролетариат гегемон революции! Крестьянам – землю», — в России начались волнения, был заключен позорный Брестский мир, к Германии отходила большая территория запада России…
Что И.В.Сталин — это его кличка, как и Сосо, и Коба, — он сын еврея и грузинки, бросил учиться с 3 курса духовной семинарии и вместе с шайкой бандитов, в Грузии их зовут абреки, грабил на горных дорогах купцов и богатых грузин, впоследствии стал членом бюро РСДРП и секретарем ВКП б всесоюзной комм партии большевиков. Он втерся в доверие к Ленину и его жене Н.К.Крупской и часто превышал свои полномочия. Ленин стал все чаще недомогать, и тут Сталин взял на себя полномочия главы государства. Есть подозрения, что Ленин умер от хронического отравления.
В России процветала диктатура пролетариата, при жизни начал менять политический курс и ввел новую экономическую политику НЭП влачишься разрешена частная собственность, бизнес, торговля, — страна быстро становилась на ноги, прекратились голодовки, крестьянам дали землю, и они накормили страну!
НЕП длился до 1928 года, затем Сталин ввел общественную пользу на землю, отнял ее у крестьян, согнав их в колхозы, разорил помещиков и богатых крестьян, «кулаков», выселил их обживать глухие места Сибири.
Еще друг рассказал, что Сталин расправился со всеми ленинцами, начались репрессии, тюрьмы, каторга, расстрелы. Были расстреляны все члены политбюро и даже весь состав депутатов первых съездов. Погибли такие вожди, как Блюхер, Рыков, Каменев, Троцкого рука КГБ достала в эмиграции в Чили. Периодически сидели в тюрьмах жены Молотова, Ворошилова, Кагановича, были расстреляны все родственники жены. В стране было создано управление лагерями Гулаг, заключенные добывали золото, руду, уран, строили железные дороги, БЕЛОМОР канал и даже железную дорогу в Заполярье, где до сих пор лежат искривленные рельсы со шпалами.
Сталин выбрал неправильную стратегию наступательной войны: только на вражеской территории. У нас не было укреплений на границе с Европой, не было тыловых укреплений. Перед началом войны была проведена чистка командного состава в войсках, и вместо опытных командиров назначены молодые офицеры. Не было надлежащего технического военного вооружения, рядовые солдаты вооружены длинной однозарядной винтовкой с штыком 1891 года выпуска, карабинов не хватало, автоматов совсем не было, против бронетехники — у нас была конница… И только массовая гибель и патриотизм красноармейцев смогли сорвать план Гитлера BLI T S k R I G и остановить фашистские войска под Москвой!
Все члены политбюро во главе с Лениным подписали распоряжение о расстреле бывшего царя России (он отрекся от трона в 1917 г), Николая II и его семьи.
Во время репрессий под списками лиц, подлежащих расстрелу, были подписи всех членов бюро, в том числе и Н.С.Хрущова, вот почему было тяжело осудить Культ Личности Сталина, потому что у всех рыльце в пушку.
Рассказы Хлющова изменили мою психологию и мышление.
Новые самолеты. На краю ов
В 1953 году наш полк переведен на обучение курсантов летать на новых реактивных самолетах, вначале на ИЛ 28. Винтовые самолеты военных лет были списаны ИЛ 4, ПО2. И мы их уничтожали после снятия приборов, цветных металлов и моторов, фюзеляжи разрезались автогеном на куски, прессовались и отправлялись на переплавку.
За ИЛ 28 поездом выехали 6 летчиков, уже обученных летать на них, и два инженера-механика для осмотра исправности, комплектации самолетов и подписи акта приема-передачи. Решили не маяться на поезде. Во время вылета инженеры спрятались в бомбовый отсек, где лежали чехлы самолета, закутались в них и полетели. Наш полк на радости выстроился для почетной встречи новых самолетов. Поле посадки и подгонки их на разметку стоянки выключились двигатели, к самолетам поставили лестницы-трапы, из открывшихся плексиглазовых кабин спустились летчики, их обнимали, подбрасывали в воздух, кричали «ура».
Самолеты были совершенно новой формы, серебристо белого цвета, раза в четыре больше прежних. Шасси с тремя колесами, одно спереди, фюзеляж в хвостовой части заканчивался прозрачной вращающей кабиной, для стрелка и радиста, и турелью с двумя пулеметами.
Когда шум поутих, кто-то услышал стук в бомбовом отсеке. Летчик быстро из кабины открыл люк,и оттуда извлекли двоих офицеров-инженеров. Они не могли двигаться и говорить. В лазарете их удалось разморозить и оживить, оба они перенесли воспаление легких. На ИЛ 28 герметичные кабины и на высоте полета 6 тысяч метров в отсеке было минус 40 градусов.
При переучивании пилотов на новый самолет случались казусы из-за увеличении скорости полета Ил4 с 300 км/ч до 900 км/ч.
ИЛ 28 взлетно-посадочная скорость со 120 км/ч до 260 км/ч. И вскоре одному пилоту не хватило посадочной полосы, самолет выехал на свекольное поле, подломил шасси и на брюхе прополз метров 300, оставляя за собой глубокую борозду. По тревоге выехали пожарные и аварийные машины, на грузовиках обслуживающий персонал, и пешком все бежали к самолету. Из бензобаков в канаву вытекал керосин.
Чтобы не допустить пожара, командир полка отдал команду засыпать самолет и топливо в канаве землей, лопатами и голыми руками мы быстро засыпали самолет, а пожарные машины поливали водой. Тогда еще не было пеногасителя. Затем раскопали кабину и с помощью резаков и домкратов освободили прижатые, с переломами ноги пилота и курсанта, радист пулеметчик Виктор Чикунов не пострадал.
Через неделю случился второй казус, пилот не сумел набрать взлетную скорость, полоса кончилась, затем метров 500 пшеничное поле, а дальше -крутой овраг. Дело в том, что в кабине стрелка-радиста в тесноте вместе с радистом Чикуновым сидел я!
Накануне Витя согласился взять меня полетать минут за 30. До полета тайком я забрался в кабину. Во время взлета Виктор сидел в кресле за турелью, а я у него на коленях лицом вперед,и мне видно было, как из сопел вылетал дым с огнем. Оглушающий рокот двигателей, скорость нарастала, назад все быстрее убегали бетонные плиты полосы. И вдруг пропал звук слева и из левого сопла не вылетал огонь, самолет едва оторвался от бетона, опять приземлился, но уже в пшенице.
Этот короткий промежуток времени по ощущениям длился долго, все происходило как при замедленной съемке. Тут же завизжали тормоза, из шасси посыпались широким пучком искры, от резкого торможения нас сплющило и вмяло в спинку кресла. Самолет сильно накренился вперед, хвост самолета с кабиной радиста задрался вверх. Загоралось правое шасси, самолет остановился… Решение было молниеносное: открыли люк и, чтобы хоть немного сократить высоту падения, я ухватился за кислородную маску с гофрированной трубкой и прыгнул вниз. Мне повезло, руки-ноги не переломил, сначала ползком, затем на четвереньках я убегал налево, к дороге, проходящей около аэродрома.
Из вышки наблюдательного пункта за склоном оврага был виден лишь край кабины. По дороге, — она шла внизу долины, — я добежал до мастерских. Некоторые из любопытства садились в грузовик, я тоже. Самолет стоял на краю обрыва, два тягача закрепили тросы и медленно тащили его вверх, на безопасное место, где поменяли шасси и измерили расстояния.
(…продолжение следует…)
