Мне всегда тяжело, если я ощущаю вину свою,
Только снова в своей правоте становлюсь на колени я.
Не имеют значения голод, усталость, давление.
Я не ставлю на кон, а как…Мне всегда тяжело, если я ощущаю вину свою,
Только снова в своей правоте становлюсь на колени я.
Не имеют значения голод, усталость, давление.
Я не ставлю на кон, а как будто сама на кону стою.
Что там сердце – я голову, голос, гордость и пульс сдаю,
Не дождавшись – дожив до глобального потепления.
…А потом хоть святою водою на раны лей меня:
Я тебе обещаю, ты боли уже не почувствуешь.
Через всю мою жизнь непрерывными вереницами
Люди тянутся вдаль: привлекают при встрече внимание,
А потом, расставаясь, прощаются всё спонтаннее,
Проходя по спине то котурнами, то колесницами.
Эти лица и после ухода не могут не сниться мне.
Иссякают забота, привязанность, ласка, мания,
Но уже никуда не деваются воспоминания,
И теперь они пахнут таблетками. И больницами.
Ты ещё упадёшь на мой путь кожурой банановой,
Чтоб сломать мне зажившие крылья притворными стонами.
Станешь центром земли и лукаво уйдёшь в сторону,
Только мы, не дойдя до разрыва, начнём заново.
Режешь грудь мне, вися оберегом на нити вольфрамовой.
Если мы станем бредить победами или престолами
Или пренья прервём и начнём говорить о простом на миг,
Я прошу об одном: никогда меня не обманывай.
Подожжённая солнцем вода отливает оранжевым.
Я теперь наслаждаюсь, ходя босиком по; мели.
Жаль, что вы в наступившем молчанье ни слова не поняли:
Мне и правда стало неважно, где были раньше вы.
Ты оставь эти шрамы: их легче теперь с утра сшивать.
Если я отрешённо смотрю в твоё небо бездонное
И целую потом, обнимая лицо ладонями,
Не жалей меня и ни о чём не пытайся спрашивать.
Ведь у чутких людей и в улыбке глаза грустные.
Им под стать хохотать, что завидуют даже комики,
А потом по ночам хорониться на подоконнике…
Да не бойся, мне вовсе не больно, а просто пусто мне.
Я боюсь это тёплое пламя в себе чувствовать.
Я боюсь, как боятся астматики и гипертоники.
Я боюсь и пытаюсь соврать всем, что я «в домике»,
Но опять опускаюсь на это ложе прокрустово.
И потом эти бури прольются стихами усталыми,
Чтоб заставить подняться оставленных и осмеянных,
Когда губы бессильно ползут к подбородку змеями,
А лицо обрывается вяло щеками впалыми.
Для других это рифмы, а мне это муки танталовы,
Что с опаленных крыльев летят на бумагу перьями.
Только был бы хоть раз, чтоб во мне они боль развеяли.
Чтоб от этих стихов хоть немножечко легче стало бы.
