(из записей Марка Неснова)
Часов в шесть утра меня разбудил нетрезвый сержант и сказал, что за мной пришли два конвоира.Сейчас они завтракают.
Я…(из записей Марка Неснова)
Часов в шесть утра меня разбудил нетрезвый сержант и сказал, что за мной пришли два конвоира.Сейчас они завтракают.
Я спустился из вагона и сел на мешок, дожидаясь конвойных.
Когда они появились в дверном проёме, я приуныл. До этого я надеялся, что они понесут мой тяжёлый мешок, а, поглядев на них, понял, что добраться до зоны будет непросто, если вообще удастся.
Они пошли, обнявшись впереди меня, волоча автоматы прикладами по земле, а я с мешком на плече и папкой со своим делом в руках тяжело поплёлся за моими охраниками.
Когда мы с трудом одолели железнодорожный мост и вошли в прилагерный большой посёлок, они затянули во весь голос боевую песню.
Вьётся в поле речка,
Через речку мост,
На мосту овечка,
У овечки хвост.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь,
Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один….
В конце песни, где овечка по сюжету умерла, один из солдат сел на землю и в голос заплакал.
Я забрал у них автоматы и, спрашивая у прохожих дорогу, поплёлся к зоне.
Воины метров за сто тянулись за мной.
На вахте сержант уложил конвоиров спать в подсобку, а меня прапор отвёл к дежурному для обустройства.
К вечеру я уже определился, нашёл знакомых и получил информацию о зоне.
Зона была гиблая и голодная. Менялся режим с усиленного на строгий. Большесрочников с первой судимостью (людей серьёзных) убрали, а завезли народ с двумя, тремя, а то и десятью судимостями. Отбирали их начальники предыдущих зон по принципу «На тебе Боже, что мне негоже».
Но для меня это было спасением, потому что кроме меня с этим кошмаром разобраться, похоже, сейчас было некому.
Дня через три, уже после отбоя, штабной шнырь позвал меня к хозяину.
Капитан Бобровничий уже готов был к снятию с должности, а потому был прост и доступен:
—
Не буду от тебя скрывать, Марк Михайлович, что дела у меня плохи, и как их разрулить, я не знаю, потому что в производстве ничего, не понимаю. План, и то не по всем показателям выполняется, только на сорок процентов. Пьянки, драки, карты, наркотики. Мне докладывали, что ты облазил всю зону десять раз, скажи есть хоть какой-нибудь шанс? Ребята в Управлении говорили о тебе серьёзно.
—
А дело вы моё читали?
—
Плюнь и забудь! Я и сам грешен, писал подобное. Ты мне лучше скажи, возьмёшься ты навести на производстве хоть какой-то порядок? Ну хоть дотянуть план процентов до семидесяти.
—
Для начала нужно, чтобы Вы меня выслушали и постарались отнестись с доверием.
Он облегчённо вздохнул, придвинул стул и лёг толстым животом на стол, выпятив и без того большую, брезгливо оттопыренную, нижнюю губу.
Урки говорили, что хозяин мужик толковый и незлой, а потому я сразу начал деловой разговор:
—
Сейчас самое главное для вас — это производство. Будет отлажено производство, будут заработки, режим потихоньку сам собой наладится. Да и за плохой режим ещё никого с должности не снимали.
Пётр Иванович внимательно слушал.
—
У нас сегодня третье, — продолжал я, — если будете мне помогать, то к концу месяца выполним план по всем показателям.
Он смотрел на меня как на марсианина.
—
Вы согласны мне довериться и стать майором, или, оставив всё, как прежде, стать дежурным капитаном навечно.
Он кивнул.
—
Ну тогда дайте лист бумаги, ручку и наметим Ваши первоочередные задачи.
Первое! С завтрашнего дня вы ведёте себя со всеми так, как будто Вы уже майор, а десятка на первом месте в Управлении.
Меня вы назначаете приказом старшим мастером, а всем вольным мастерам запрещаете вообще заниматься производством, пусть пьют, как пили. Им всем, чем хуже, тем лучше.
—
Но у нас нет единицы старшего мастера — пытался вставить он.
—
Это ваши проблемы, тем более, что оклад мне не нужен, я буду закрываться по лучшей бригаде. Это просто бумажка, чтобы меня узнавали. И вообще, давайте слово «нет» на производстве пока забудем.
Второе! Будьте внимательны!
За месяц на лесобиржу привозят восемь-десять тысяч кубов леса. Это грубо семьсот машин. После разделки леса на сортимент, объем каждой машины увеличивается на три куба — такая в стране система замеров.
Но вольные приёмщицы приписывают эти три — четыре кубометра знакомым шоферам, не задаром, естественно. Всем эти приписки выгодны, так как, чем больше приписок — тем больше выполнение плана. Всему начальству хорошо. Кроме нас с Вами. Потому что вместо двух тысяч излишков в месяц мы имеем каждый месяц две тысячи недостачи, а то и больше.
Ваша задача — завтра с плановиками и оперчастью провести контрольные замеры, сверить с журналом и передать уголовное дело в Управление. Везде под регистрацию.
—
Но это же скандал! Там же жёны офицеров — напрягся Пётр Иванович.
—
Ну во-первых, никто их не посадит, во-вторых, скандал с ними, а не с вами. А, в-третьих, для скандала и стараемся.
Если и будем нарушать законы, то только мы и только для победы в социалистическом соревновании.
Третье! Вдоль запретки за зоной лежит пятьсот, а то и тысяча машин хлыстового леса, который не смогла принять разделка.
Создайте из бесконвойников минимум три звена, всем пообещайте свободу, химию, поселение после окончания, и не забудьте выполнить обещание. Приставьте к ним на помощь с крючками и рукавицами самых толковых офицеров. Нет пока денег, пусть работает система поощрений.
Значит, имеем: две-три тысячи с приёмки, минимум пять-шесть тысяч кубов от бесконвойников, да напилят раздельщики пять-шесть. А постараемся, так и восемь. Сто пятьдесят процентов имеем, то есть два месяца по главному показателю есть!
Четвёртое! Пригласите сейчас электриков и слесарей. Мне завтра к концу дня нужно иметь вдоль железнодорожного тупика подключенных десять торцовых пил на мощных моторах и крепких столах. Начнём перерабатывать эти сумасшедшие горы горбыля, которые уже занимают полбиржи.
Там же половина доски. Она по ГОСТу от полуметра. Никто только ГОСТы не читает. Я с ними сам объяснюсь и рассчитаюсь, а вы попросите по-человечески.
Вас производственники должны любить и уважать. Без этого дела не будет. Так что план по доске тоже выполним. Тарная дощечка отдельный разговор. И вот ещё что, возьмите повышенное обязательство по культбыту. Партия требует, а выполнять никто в Управлении не хочет.
Будем пилить штакетник и дранку,а то станки ржавеют. Пойдём впереди паровоза. Нет! Мы и будем отныне этим паровозом.
—
В отделении подумают, что я сошёл с ума.
—
А чтобы не подумали, пусть с понедельника выписывают всем желающим дранку и штакетник. Мы теперь передовики, если, конечно, у Вас ещё не пропало желание стать генералом. Ну, пока всё. Вот вам записи.
Бобровничий встал и торжественно заявил:
—
Марк, я даю тебе слово офицера и как родному сыну, если мы это сделаем хотя бы через три месяца и я останусь начальником, ты уйдёшь на поселение.
—
Нашему поросяти да вовка б зъисты.
Я протянул ему руку и пошёл спать. В дверях я обернулся и попросил:
—
Пётр Иванович, у Вас в БУРе сидит Женя Шведов — картёжник. Я его хорошо знаю. Отпустите его на зону, он нам достроит и запустит новый тарный цех.
—
Надо будет с Кривенченко, моим замом по режиму, поговорить.
—
Вот вы и вытащите его сейчас из тёплой постели. Пусть сразу почувствует новые времена. Да, обрадуйте новым назначением на разделку леса с бесконвойниками. Пусть отвечает за работу пил и тракторов на вывозке. И вообще за план и качество. За нарушителями и сержанты побегают. Запрягите всех офицеров работать только на производство, нечего объедать родное государство.
Наутро я уже как старший мастер собрал возле конторы всю лагерную шелупонь: обиженников, петухов, безнадёжно проигравшихся и прочую опустившуюся мелочь.
Всё это были голодные, запуганные и неприкаянные люди, У них не было даже своих будок, чтобы зимой обогреться, а летом заварить чайку или кемарнуть перед съёмом.
—
Вот что я скажу тем, кто с сегодняшнего дня хочет жить при чае, еде и сигаретах, а иногда и водочке.
Видите эти горы горбыля, и те, дальше, за зоной? Вот что я вам предлагаю.
К вечеру вдоль железной дороги будет десять торцовых пил. Трактора будут вам подвозить горбыль, а вы от него будете отпиливать доску от полуметра до двух с половиной и складывать в разные штабеля у полотна.
Остальное — на дрова по сорок сантиметров, а берёзу всю на дрова и колоть. Одна машина дров ваша, одна моя. Вольные дают за сосну пять пачек чая, за берёзу десять. Хватит всем и поесть и выпить. Кто меня обманет, удавлю.
За особо отличившихся заплачу или выкуплю долги.
Старшим над вами будет Дима Рыжий. Все вопросы к нему. Вперёд!
Уже к обеду работа сама собой организовалась и пошла без моего вмешательства.
Электрики и слесаря получили от меня за каждый станок по десять пачек чаю и по бутылке водки.
К концу месяца было напилено из горбыля, который гнил без пользы годами, девятьсот кубометров короткой доски, которую я добавлял в вагон потребителям четвёртым сортом, что их нисколько не огорчало. Четвёртый сорт стоил в три раза дешевле, а использовался также. Особенно радовались толкачи, так как за приём большого количества короткой доски их грузили первыми.
Все мои бывшие бездельники были рады и счастливы, а их звенья потихоньку обрастали помощниками. Естественно, ни о какой зарплате не было и речи, но они были сыты и при разных лагерных прибытках за счёт подсобного производства дров, потому что потребителям в городе дрова нужны были готовые к употреблению, а не двухметровое гнильё и хвосты.
Эти девятьсот кубов доски я распределял по пилорамам, где закрывался сам и закрывал ещё несколько нужных людей. Пилорамщики же впервые получили сорок процентов премии и шансы на досрочное освобождение, а также всякие льготы.
А раз есть девятьсот кубометров доски, то необходимо оприходовать полторы тысячи кубов круглого леса, иначе откуда же доска взялась?
А значит эти кубы в лесу кто-то свалил, обрубил сучья, погрузил на машины, на бирже распилил и уложил в штабеля. Лесовозы всё это хозяйство перевезли.
В зоне запахло большими заработанными деньгами. А раньше были только игровые.
Ко мне деньги тоже потекли со всех концов быстрыми ручейками. Конечно, что-то я тратил на себя, но основная часть шла на раскрутку и поддержание производства, создание прочных связей с железной дорогой, ремонтными мастерскими и ещё массой смежников без которых производство не работает даже на воле.
Кое-что перепадало в БУР и изолятор друзьям, приятелям и всякой другой босоте.
Пётр Иванович в это время работал сутками. Он навёл порядок с приёмкой леса, ночами вместе с офицерами помогал бесконвойникам разделывать лес. Сам цеплял стропы крана при погрузке вагонов. Его офицеры все были или в лесу, или на лесобирже.
Все трудились вместе и на равных с зэками.
Попасть в изолятор стало проблемой. Куму поручили связь с ЦРММ, который был за три километра от производства; и он ловко обеспечивал производство запчастями и быстрым ремонтом оборудования.
Разделка леса наладилась сама собой, потому что добавляемые мной кубы вытягивали звенья на премии, и работяга мог теперь помочь маме и получить обратно через вольных сто рублей чистыми. А сто рублей получал в стране начинающий врач.
За такие деньги стоило работать, а не сидеть по изоляторам. Всем засветили льготы. Пошли из дому посылки, родные поехали на свидания. Почти все получали доп. паёк (триста грамм хлеба, пятнадцать сахару и кашу). Зона зажила нормальной рабочей жизнью.
К середине месяца мы, по сводкам, в процентном отношении, были на третьем месте в Управлении, и Бобровничий затыкал рот каждому, кто пытался нам помешать. А таких при любом хорошем деле навалом.
Несколько забитых мужичков пилили, за две пачки чая в день, дранку и штакетник на самодельных станках. Станки были дрянные, но для выписки по квитанциям хватало, а чтобы по сводкам выглядело лучше, я просил покупателей из города доску оформлять дранкой и штакетником, а за это чего-нибудь им подкидывал.
К концу месяца у нас эта позиция закрылась на двести процентов, что и было конечной цифрой по всему Управлению.
Тяжелее решался вопрос с тарной дощечкой. Два старых цеха почти не работали, потому что всё напиленное, у звеньев забирали на восполнение недостачи, а новый огромный цех ещё не работал, хотя был принят гос.комиссией, и немалый план на него спускался.
Я собрал оба звена в старом цеху и предложил следующее: сырьё и ремонт я беру на себя, каждый день буду давать по три пачки чая на звено.
Один месяц оба звена работают на полную катушку бесплатно, но в конце месяца по человеку со звена хозяин отправит на наблюдательную комиссию, для досрочного освобождения, а двоих на бесконвойку. С хозяином договорено, вечером он подтвердит.
Навсегда я запомнил фамилии звеньевых, ушедших первыми на свободу: Миша Котелевич и Гарик Амбарцумян.
С новым цехом было посложнее чисто в технологическом плане. Там были новые незнакомые пилорамы для тарной доски. У них часто ломались пилы и слетали приводные ремни. Но, главное, по штатному расписанию не полагалось двух единиц для уборки отходов и вывозки опилок.
Выпущенный из БУРа Женя Шведов сколотил бригаду из двенадцати играющих парней, которые числились и получали зарплату, а работало в цеху человек двадцать, а иногда и тридцать карточных должников.
Бесконвойные пилоточи и слесаря ночью готовили цех к работе; и сразу по разводу всё уже работало под надзором дневных специалистов без сбоя до вечера.
Цех находился в отдалении, поэтому обед приносили к станкам, чай подавали к рабочему месту, по нужде никто не уходил без подмены. В субботу на троих работяг в жилой зоне Женя давал по пузырю водки с хорошей закуской.
В три часа дня Женя с компанией, одуревшей от картёжной игры, выходил проветриться, и если не вытанцовывалось сто пятьдесят процентов, то все, во главе с Женей впрягались до съёма. В воскресенье бесконвойниками делалась профилактика оборудованию.
Мне давно было известно, что оценка и учёт нашей работы и всего тарного производства идет в кубометрах, а принимающая нашу тару сторона (в колхозах и пищекомбинатах) все расчёты ведёт по количеству комплектов ящиков в вагоне. Кубометры они не считают.
Поэтому в документах на отгруженный вагон я приказал писать на пять-шесть кубов больше, точно соблюдая количество комплектов.
Таким образом недостача быстро покрылась, так как от шести отгружаемых в месяц вагонов мы имели тридцать-сорок левых кубов, а значит ещё сотню кубометров круглого леса и премии для членов бригады и нужных людей. Это мог быть бригадир электриков, кузнец, а то и просто уважаемый человек.
К первому числу у нас с Петром Ивановичем был выполнен план по всем основным показателям на сто пятнадцать процентов, а ширпотреб на двести. Причём вообще дранку и штакетник (так называемый культбыт) выпускали только мы из всех четырнадцати подразделений.
Имелся ещё и запас в пять тысяч разделанных кубов леса на следующий месяц.
Этот запас я посоветовал предложить генералу, если тому не хватит до плана. Обычно начальники подразделений и отделений придерживали заначки для себя.
Генерал поступок оценил, и с тех пор всегда поддерживал капитана Бобровничего (а через год майора и слушателя Московской академии МВД).
Со временем его, уже подполковника, генерал забрал в Управление замом по хозяйству. На пенсию Пётр Иванович ушёл в полковничьих погонах и папахе.
Конечно, я описал только схему работы, а в жизни всё было и тяжелее и опаснее. Но описывать это не имеет смысла, когда речь идет о таком важном деле, как социалистическое соревнование.
Вообще же лагерная жизнь (как и любая другая) — это бесконечная цепь конфликтов и приключений.
Через три месяца «десятка» стала самой передовой в Управлении колонией, а по количеству преступлений и нарушений плелась в хвосте многие годы с большим отрывом.
Попасть же на «десятку» считалось большим счастьем, так как из неё, без разных ментовских примочек, можно было легко уйти на свободу или химию.
На то, чтобы меня отправить на поселение, Петру Ивановичу потребовалось два года нелёгких забот.
Когда уже были готовы документы на наблюдательную комиссию, а комбат охраны Болдин Василий Николаевич утряс все вопросы с Председателем райсуда, начальник планового отдела Отделения подняла скандал. У нас была самая низкая средняя цена доски в Управлении. Мы объясняли, что это, выпиленная из отходов доска четвёртого сорта сажает цену.
Мы ведь получаем уже выброшенные на свалку деньги, а цена всего лишь условный показатель но при социализме боролись не за деньги, а за показатели и требовали всё оформлять первым и вторым сортом, что грозило нам ненужными рекламациями по качеству. Никто ничего слушать не хотел.
Пришлось доводить потребителей до отчаяния, задерживая отгрузку, для отправки к нам толкачей, и проводить отгрузку под их расписку о согласии с количеством и качеством, подкидывая за это представителям десяток — другой отборных досок и дранки со штакетником для дачных дел. Скандал потихоньку затих, но время ушло.
За время работы я распорядился построить огромную столярную мастерскую, где, кроме нужных производству изделий, изготавливалась неплохая мебель из дерева и ДВП, обдираемого от обшивки «крытых» вагонов. При общем дефиците мебели в стране, наша недорогая и вполне приличная мебель шла нарасхват, принося приличные доходы Отделению и несметные запасы чая и водки мне.
Как-то осенью, под вечер, в кабинет на промзоне зашли две городские женщины в годах.
У них были выписаны дрова, но десятник отпускал им только хвойные хвосты трёхметровой длины, что и было по правилам.
Раньше аптека и книжный магазин ютились в подвале большого дома, где было центральное отопление.
А теперь для них специально построили большой рубленый дом, но отопление было печное.
—
Кто же нам будет пилить? Такие дрова вообще не горят! — возмущались клиентки.
Они, конечно, живя в этом городе, знали что и почём, но где им брать чай или водку при их зарплатах? И как заносить в зону? Кто-то им и посоветовал разжалобить меня.
Я взял у них квитанции на восемь машин, и пообещал, что сам, на своей машине буду подвозить берёзовые колотые дрова. Они не поверили в такую благотворительность, но накладные отдали.
За зиму я отправил им машин пятнадцать. Но зато, по моему звонку можно было купить любую книгу и любое лекарство, а это давало уже связи на любом уровне. Кроме того, моим клиентам аптека отпускала медицинский спирт по семьдесят копеек за литр, что раз в десять дешевле и чище магазинной водки.
А однажды Ухтинский железнодорожный техникум заказал нам книжные шкафы и полки. Приехал зам. по хозяйству Николай Павлович. За неделю, бросив все остальные заказы, я выполнил весь его перечень и своим вагоном отправил в Ухту. Оформили по минимуму и ещё поили Николая Павловича ежедневно. Он уезжал, влюблённый в меня, как в родного сына
Я продолжал выполнять их заказы по мелочам, всегда отправляя своим вагоном, что при северном бездорожье и вечной нехватке вагонов было крайне важно. С тех пор я мог запросто устраивать в техникум наших сотрудников и их детей, а ещё и помогать им учиться.
Железнодорожную ветку Котлас-Воркута, более тысячи километров, ремонтировало специальное управление. Его начальник (будущий предисполкома) Лындин как-то приехал ко мне, заручившись звонком комбата.
Его управление богатое тепловозами, вагонами, рельсами, шпалами не имело годами досок, гвоздей и кирпича, не говоря уже о более дефицитных вещах. Я сразу помог ему, чем сумел и предложил сотрудничество, что его, человека абсолютно не авантюрного, очень обрадовало.
Так я стал распоряжаться огромным вагонным парком, платформами и тепловозами через их диспетчера. При вечной нехватке вагонов в стране, я рассылал вагоны и платформы налево и направо, получая взамен кирпич и цемент, электроды и трубы, шифер и фанеру, а также краски, лаки, автозапчасти и многое другое из того, о чём Управление только могло мечтать, В том числе и продукты.
Лындина я тоже завалил дефицитом, который он использовал для нужд производства и давно запущенного, быта.
Потом было поселение, свобода и другая жизнь, но это уже мало кому интересно.
Остаётся только отметить важность и содержательность социалистического соревнования в СССР, помогавшего ему в успешном состязании с проклятым империализмом.
