Сейчас я рад прохладе белой ночки,
Облокотившись на немой диван,
Да только помню день глухой, истошный,
Когда сам разум заключил, что я болван.
Случилось…Сейчас я рад прохладе белой ночки,
Облокотившись на немой диван,
Да только помню день глухой, истошный,
Когда сам разум заключил, что я болван.
Случилось это раннею зимою,
Иль засидевшимся у нас осенним днём.
Тогда и холод был хоть не промозглый,
Но и светило уж не жгло своим лучом.
Бродя опять тогда по серым мукам,
Я вновь по улице предлинной дальше шёл,
А там — у сквера с тощим переулком
Церквушка возрождённая разбила двор.
И не было там праздничных хоралов,
Цыган на паперти с протянутой рукой —
Как и обычно солнце всё сияло,
Да только я был, точно,побеждён судьбой.
Прошёл к иконе я, известной с детства,
На коей был усталый старец Серафим,
И начал изливаться чуть не песней,
Слова которой разрезали свечек дым:
— Пусть, я не свят, в грехах утопший,
И вместо райских кущ прописан на земле,
Но, как учили, одинаков всем свет божий,
А посему я обращусь теперь к Тебе.
За что не любишь сотворённых прежде
Из лоскутов подобия с небес, того
Что мы зовём отцом своей надежды?
И отчего ж Ты вечно к нам, как враг, суров?
Зачем Тебе коленопреклоненье,
Коль в случае беды во слабости винишь?
Не Ты ль, отец, уж многие столетья
От бед в своём подобии бежишь?
Зачем же нас творить, нам не мешая,
Но слать при этом своры самых страшных бед,
Как будто бы, нас ими закаляя,
Ну, а на деле, лучшим причиняя вред?
И я всё так стоял, чуть ли не плача,
Давно переведя наверх свой дикий взор,
Где свой триумф праща свершила ярче —
Где краской свежею был выписан узор.
Вокруг лампадки каруселью взвились
И свечек шёпот слышался уже ясней,
Но это быстро всё опять забылось,
Когда устал я отвлекаться на елей:
— Зачем же и меня во тьме не ловишь
Своею ясною спасительной рукой,
Которой словно в холода ты топишь
Заместо дров обычной человеческой судьбой?
Зачем несбыточным нас кормишь снова,
Виня в обжорстве страшном после только нас?
Зачем же силой сеют слово божье
И для чего же ограждён от всех Парнас?
Неужто состязания боишься,
Великий из Великих о Создатель наш?
Во множестве свидетели мы лиха,
Но вместо взора твоего лишь блики чаш.
Ты в горести бросаешь так же смело,
Как оступившимся в пути шлёшь отворот.
Неужто нас затем Ты только сделал,
Чтоб унижать и прогонять от злых ворот?
Зачем себя зовёшь непогрешимым,
Далёким от людских грехов, забав и вин,
Тогда как в сим сравнении премило
Тебе не уступает даже древний Дир?
И я был многое сказать уж в силе —
Гасил и свечи даже мой остывший взор.
Я видел не иконы, а картины,
А разговор закончил вслух с самим собой:
— И бог молчал, но отвечали беды,
Что он на нас зачем-то ниспослал.
И от отца я отрекаюсь в вере,
Ведь вновь отец меня забвению предал.
