Взглянув на собственную жизнь,
впадаю в черную депрессию.
Нечем с потомством поделиться —
один разврат и мракобесия.
Начав себя осознавать
впадаю в черную депрессию.
Нечем с потомством поделиться —
один разврат и мракобесия.
Начав себя осознавать
отдельною [на]личностью,
взялась барьеры сокрушать:
асфальт — пометом птичим.
Создать решила культ души,
сломать привязку телом.
Себя же — верностью душить
взялась так, между делом.
От пола \»сильного\» обид
глотнуть отрекшись сразу,
дискриминацией их вид
накрыла — медным тазом.
Потом же встретила того,
кто — эталон абьюза,
и подсознанья моего
открыл шлюх… пардон, шлюзы.
Склоняя к строгости рассудка,
нырнула в хаос с головой,
одно и то же выла сутками:
«Хочу быть только под тобой!»
В грязном бельишке закопавшись,
философом себя взомнила,
однако ж кроме \»поебаться\»
в вопросах — ни ухом, ни рылом.
Наклонности скрыть изощрением —
о, в этом я, бесспорно, ас,
с насилья, догоняясь трением,
кончать горазда по сто раз,
взопив: «Порнограф — не маньяк!
Вертитесь в кадре так да сяк,
мне что? — я просто наблюдатель,
дрочитель и ****острадатель».
Взглянув на собственную прозу,
держу желание стреляться:
горячий шоколад навоза
не красит, сколько ни пытаться.
Даже приделав кремом роз,
лепешкам не изменишь поз.
Питая слабость небылую
к субъекту одному уж год,
оправдываюсь: «Им — рифмую,
без музы лирика нейдёт».
Неважно, что Орфей, услышав
сей ужас, лиру поломал,
а Уилл Шекспир под грудой книжек
\»не быть\» во скорби прошептал.
Взглянув на собственное физио,
мечтаю скрыться в одеяле.
Какие школьники впоследствии? —
соседи б зренье не теряли.
