Ценитель деталей и
вычурных слов,
ты видишь: под листьями
старой сирени — пара.
Он, будто завзятый паук,
ткущий сети изящных пассажей
без…Ценитель деталей и
вычурных слов,
ты видишь: под листьями
старой сирени — пара.
Он, будто завзятый паук,
ткущий сети изящных пассажей
без рук,
лишь движением рта,
лет полсотни из ста,
растянул уже клейкую нить
силлогизмов.
Ты скажешь, —
наверное, даст.
Попадётся киска
арахне на ужин.
Ты смотришь на них
в обрамленьи увядших цветочных кружев:
он — холост, нестар, энергичен. Она,
в коричневой кофте,
едва приподнявшейся на груди,
говорит: уходи.
Ты чувствуешь, что влюбился.
Дела-с.
Испытанный диссонанс нелепо
старит, как личный выпад.
И ты, подобрав колени, сидишь,
похожий на эмбриона в момент
любовной утехи родителей.
Она говорит, — уходи,
я более не могу.
Не могу, я умру. Я умру
от смеха. Или описаюсь.
Вот, говорит, куда
от любви возвыситься впору,
а не в виски — похотью. Тычет
пальчиком вверх —
в сиреневость неба,
в сердечную негу твою
сквозь ветви,
вослед облакам, идущим
канатоходцами по проводам
в лучший мир
из лучшего мира.
Ты — тоже вослед,
уже представляя, кем станешь,
снова родившись. И то,
что любимым цветом станет
коричневый.
