(поэма)
1
… Свой цвет меняет мыс Хамелеон
и, как в калейдоскопе, солнца блики
дрожат и, превратившись в сердолики,
бегут…(поэма)
1
… Свой цвет меняет мыс Хамелеон
и, как в калейдоскопе, солнца блики
дрожат и, превратившись в сердолики,
бегут к волне, скользящей под уклон.
И вечные гекзаметры волны
бредут на мыс, с его углами резкими.
Фантазии пейзажей Богаевского
реалиями здешними полны.
Сам Айвазовский, устремив на гладь
холста свой взор,
открыл нам сонмы истин.
Не зря его магические кисти
смогли морскую душу передать.
Вглядись: когда, рыдая и грозя,
чугунной мощью закипает влага,
трагические скалы Кара-Дага
в его полотнах не узнать нельзя…
2
Один учёный описал тюльпан
с двумя, с тремя бутонами на стебле,
он не на клумбе цвёл, а в самом пекле,
на осыпях, где солнце пьёт туман,
и, как под зажигательным стеклом,
сквозь линзы капель травы выжигает,
здесь лишь тюльпан упрямо выживает
и над обрывами горит огнём.
Легенда есть, мол, кто его найдёт
и загадает главное желанье,
иль поднесёт предмету обожанья –
пусть смело от судьбы удачи ждёт.
Ещё, гласит легенда, что вулкан,
как грозный страж, хранит к цветку дороги,
и назван коктебельским сей тюльпан,
поскольку нет в природе аналогий…
3
Лучи веранду делают прозрачной
в лиановом сплетении глициний.
Столичный мот, закоренелый циник
иронию скрывает ленью дачной.
Потом идёт глазеть на рыбаков
на вулканических застывших глыбах,
и спиннинги выхватывают рыбу
из замутнённых рябью облаков…
Я подошёл, взял спички прикурить,
послушал пару анекдотов сальных
и по тропе кремнистой к синим скалам
опять пошёл.
О чём нам говорить?
Вот-вот, о чём?..
Я знал людей иных,
я возмужал, но далеко не старый.
Здесь, у костра, под перебор гитары
о многом было споров дорогих.
Я эти тропы знаю наизусть.
Я так хотел, чтоб наступила зрелость.
Когда-то здесь смеялось мне и пелось.
Куда всё делось?..
И осталась грусть…
4
… А помнишь, много лет тому назад
нас было трое, мы не знали горя,
мы дружбой дорожили и, как море,
был чист и ясен твой весёлый взгляд.
Была весна. И прямо возле скал,
как звёзды, рдели горные тюльпаны,
вино просило песен и стаканов,
и колдовал над пловом аксакал.
Я думал, он татарин, но когда,
как древний щит, взошла луна над Крымом,
назвал себя он странно – караимом…
У ног дремала древняя вода,
и выползали крабы из воды,
как марсиане на своих рессорах,
и огненные стрелы метеоров
вдруг исчезали на зубцах гряды.
Мерцал экраном необъятный свод
небесный и куда-то плыл, мерцая…
Кто мог сказать, что это всё пройдёт,
исчезнет, словно бабочка ночная?..
Ну, а тогда – всё было так легко:
стихи, рыбалка, белых чаек крики.
Теперь тюльпаны эти в Красной книге
и счастье дней тех страшно далеко…
5
Ну, а тогда…
«Покей!» – бросал нам Стас,
брал маску, ласты и спешил на берег.
Его рассказам невозможно верить,
охотники не могут без прикрас,
тем более, подводные! Вот сплав
охотника и рыбака. Умора!
Я ждал его до вечера у моря,
от солнца и волнения устав.
Но вот он выходил, неся кукан,
и слитки рыб мелькали в мутном свете,
забыв волнения, в минуты эти
молчал я и молчал со мной вулкан.
Зато наш Стас кипел, как соловей,
дрожа, и зуб на зуб не попадая:
– Вот эту пеламиду взял из стаи!
Ну, а кефаль паслась между камней.
Я к ней, а там, смотрю, встаёт горбыль,
и, словно ток по нервам, аж робеешь,
я выстрелом одним беру обеих… –
И кто поймёт, где вымысел, где быль,
когда дорожка лунная уже
легла к ногам и рядом твой товарищ.
Мы всё от жизни брать тогда старались
и ни один не думал о душе…
6
Сегодня я на все на сто подкован
по экологии, по дорогим утратам.
Гонюсь за прошлым с фотоаппаратом,
за чудом коктебельским двухцветковым.
Не помню кто – Софокл? иль Геродот?..
но кто-то рёк из древних без усмешки:
– Не потерять бы только в этой спешке
живую душу, И она спасёт…
7
Опять меняет скальная гряда
расцветку
к изумлению туристов.
Ещё хранят следы контрабандистов
укромных бухт и галька, и вода.
Забудешься – и тень мелькнёт фелюкой,
гортанный вскрик, то феска, то чадра…
Мне кажется, я этот край всегда
носил в душе и мучался разлукой.
В тумане брезжит холм сторожевой.
Кому служил он?
Таврам?
Скифам?
Готам?
Мерцает небо в крупных каплях пота
и на луну летит шакалий вой.
Гремит на плитах выжженных арба.
Молчат невольники.
Надсмотрщик садит глотку!
Ах, Кафа, Кафа, не моя ль судьба
здесь продавалась за металла горстку?..
Горчит полынь. Хрипят, все в мыле, кони.
Блестит колчан. Сверкает рукоять…
Очнись, очнись!
Что толку от погони?
Ушедшие века нам не догнать.
Хотя, как знать!..
Недаром ведь, недаром
хранит душа о днях прошедших грусть,
и лишь толчок, совсем случайный пусть, –
как тут же полыхнет она пожаром…
8
И вот сейчас брожу здесь неустанно,
со скал отвесных всматриваясь вдаль.
Что потерял?
О чём моя печаль?
Я видел коктебельские тюльпаны!
Нет, что-то есть, судьба там, или рок,
о чём в «Метаморфозах» пел Овидий.
Я, может быть, последний, кто увидел
легендами овеянный цветок.
Куда идём?..
Как слаб он, век мой, где
несут ракеты к звёздам тонны грузов,
бензиновые пятна, как медузы,
колышутся на девственной воде…
9
За Лисьей бухтой Крабий мыс сереет.
Топонимы здесь, только сделай шаг –
Персун-Кая, Бальбуга, Эчки-Даг… –
воображеньем тут же завладеют.
Неандертальцев дикие стоянки
террасы горные в пыли веков хранят,
хазары и аланы рядом спят
и тут же эллины, и римские останки.
И мне не странно, если вдруг мелькнёт
мужчина рядом, с посохом, в хитоне,
поэт, дитя, художник, полиглот –
чей профиль
горный кряж хранит на небосклоне.
И лунный лик,
всплывая в вышине,
свой луч, в его власах оставив лентой,
царицу Таиах напомнит чем-то,
наверно, светом, что живёт во мне…
10
Дыханье мира слушает наука.
Вдруг прянет академик, поражён,
неведомым потусторонним звуком,
которым бредил ночью микрофон.
О чём он?
Где?
Что звукам тем причина?
Как объяснить нам,
с кем вошли в контакт?
Прихлынет к скалам водная пучина
и тут же звёзды колыхнутся в такт.
Из недр остывших выползет туман,
вздохнёт вулкан – иначе кто? – негромко,
и кажется, небесный океан
впадает в кратер, словно бы в воронку.
А на заре, когда туманы тают,
увидит сокол, взмыв из-за гряды:
на гальке, высыхая, исчезают
неясные и странные следы…
И, онемев,
едва придя в сознанье,
уходишь ты, тоскуя и скорбя,
вдруг осознав песчинкой мирозданья,
космической былинкою себя…
11
… Со спиннингами,
сумками,
кефиром,
по скифским валунам Тавриды,
тропинкою, бегущей под инжиром,
несёмся к катерам – на лов ставриды.
Кто вышел в море, ну хотя бы раз,
тот не осудит наших душ устройство,
тот мне простит и вычурность прикрас,
и хвастовство, и мнимое геройство.
Тот сам, как я, наверное, искал
ответ, как превзойти повадку рыбью.
Нас не пугает море мёртвой зыбью
и не пугает острых скал оскал…
Когда наш катер повернёт домой
и горизонт подёрнет дымкой синей,
дельфинов лакированные спины
вдруг замелькают
прямо
за кормой…
12
… Хрипит динамик. Меркнет день на склонах.
Бурлит бурун. Сигналит катерок.
Утёсы Кара-Дага, видит Бог,
несовместимы с веком электронным,
но и неотделимы…
И скупые
слова не в силах выразить подчас,
как скалы эти, завлекая нас,
звучат органом в вечера иные.
И, как дикарь, вновь веришь чудесам,
навеки потонув в раскатах этих.
Здесь вся душа открыта чудесам,
как, может быть, нигде
на целом свете…
13
А что легенда?
Плод мечтаний?
Блеф?
С холмов бегут шпалеры винограда.
И всё-таки для сердца есть отрада
в том, что незыблем местности рельеф.
Что узнаваем каждый поворот
тропы кремнистой, ныне заповедной,
и на отрогах, от заката медных,
прощально солнце, как тюльпан, цветёт…
