Чем глубже в осень, тем всё злокозненней
время, за день меняющее правила раз по двадцать.
Сентябрь, уходя, желает запомниться —
осыпает плодами и гроздьями,
время, за день меняющее правила раз по двадцать.
Сентябрь, уходя, желает запомниться —
осыпает плодами и гроздьями,
но, себя потеряв,
разводят руками опоздавшие обниматься.
Рождённые в нулевые годы
хищно смотрят глазами стрекозьими,
дёргают жизнь за ниточки —
та скалится в ухмылке паяца:
погодите, мол, ещё у меня попляшете,
пока же играйте во всемогущество, детки.
Гуляется редко: всё чаще не видится — кажется,
поэтому трудно довериться.
Руки касается оголённая ветром ветка,
вкладывает в ладонь пальцы свои сиротские, знобкие.
Пожимаю их бережно, обещая, что всё повторится.
Перспектива забита обжитыми коробками,
автомобильными пробками.
Время на перекрёстках резко вскрикивает
доисторической птицей,
пролетая мимо, на меня праздношатайную хмурится,
но, с проспектов свернув, теряется,
замедляется в тихих улицах,
мельчает, сутулится,
подслеповато щурится.
Так-то лучше.
Скоро придёт в себя,
ощетинит колючки, примется гнать, мучить,
укорять за тех,
кого нечаянной лаской расплавила и оставила,
но пока — вечность-другую — действуют мои правила:
собирай палые листья, суши рябину на бусы.
Не мешай забывать медленно и со вкусом.
