Дружат вот так себе два человека. Годами дружат. Десятилетиями.
А чего дружат, никому не понятно.
Оба абсолютно разные и по виду, и по поведению, и по характеру.
А чего дружат, никому не понятно.
Оба абсолютно разные и по виду, и по поведению, и по характеру.
Дядя Серёжа – здоровяк, красавец, душа нараспашку.
Каждого готов приветить, каждому готов помочь.
Забор в его саду несерьёзный и все окрестные пацаны вечные «гости» в его саду, да так часто, что к наступлению осени уже и собирать нечего.
А дяде Серёже хоть бы что:
-Что мне пацанам абрикоса зелёного жалко?
Даже собаки во дворе нет, чтобы не дай Бог, кого из мальцов не покусала.
И на заводе ему цены нет.
Он и лучший монтажник. И лучший дружинник. И отказа от него начальство никогда не знало.
А про войну и говорить нечего.
Добровольцем ушёл в первые же дни войны.
Воевал геройски, потом бежал из плена, партизанил.
Опять воевал. До Праги дошёл. Вся грудь в медалях и орденах.
Орёл!
И жена ему под стать. Такая же орлица. Красавица да умница.
И детей двое. Отличники.
А друг его и сосед через забор Синчук — полная ему противоположность.
Как нарочно природа пошутила.
Неуклюжий, грубый, косолапый. Никого не любит.
В сад к нему попробуй ещё заберись. И забор там ого-го! и проволока колючая по верху, как в тюрьме
А собака! Таких волкодавов во всей округе не найти.
Кулак кулаком. Снега зимой не даст.
Одно и то же вечно:
-Работать надо, а не воровать.
Как будто в сад залезть — это воровство.
Ещё и к родителям с жалобами ходит. Дескать, ваш сын вор, что из него вырастет?
А что из тебя выросло, буржуй недорезанный?
Ну, кто не лазил в детстве по чужим садам? Так тот и не мужик, вовсе.
Короче, не сосед у дяди Серёжи, а чёрт знает что. Жлоб жлобом.
Его даже по имени никто не называет.
Синчук и Синчук.
И работает где-то сторожем. Говорит, болею, после ранения.
А сам ни разу ранен за всю войну не был.
Только контужен.
И воевал непонятно как и где.
Всю войну в обозе на кобыле.
Как его ещё контузило.
Бабы смеются:
-Вон похромал мешком контуженный.
Ну как два таких разных человека могут дружить?
О чём они могут только разговаривать? Что у них общего?
А они как подружились со школы, так и «не разлей вода»
Смотришь, опять ковыляет Синчук к дяде Серёже в дом, как будто и дня прожить без него не может.
Наверное, завидует ему всю жизнь, да походить на него мечтает?
А может он рядом с дядей Серёжей тоже себя героем чувствует.
Или на жену его, красавицу, посматривает.
Только кому нужно такое чучело.
Не зря же бобылём до сих пор живет.
А, поди уж, под пятьдесят, наверное.
Всё так и текло себе. Ни шатко, ни валко.
А только в 1964 году во всех местных газетах пошли статьи о суде над фашистскими пособниками во время войны.
Раскопали в немецких архивах документы и арестовали сразу человек тридцать, которые свирепствовали тут на юге Украины.
И дёрнуло же дядю Серёжу пойти на этот суд.
А как наслушался там страхов, каких и на фронте не видел, так и запил с расстройства, что такая жуть может быть на свете.
Он и раньше выпивал, конечно. Но в меру. Как все.
А тут запил надолго. И конца не видно. Похоже, тоска заела и нервы сдали.
Всем своим грузом, видать, война навалилась на человека.
Синчук целыми днями у него пропадает, а сладить с дядей Серёжей ни ему, ни жене не удаётся.
Неизвестно, что и делать.
Вся жизнь у хорошего человека прахом идёт.
И так тянулась эта бодяга аж до синчуковского дня рождения.
Было воскресенье.
Синчук, как раз собирался к другу, а тут он сам.
И почти трезвый.
Обнял Синчука, поцеловал трижды по-русски, пожелал долгих лет.
Всё как положено.
А потом сел напротив и говорит:
-Мне, Ваня, кроме тебя поговорить не с кем.
Ты мне самый близкий и дорогой человек.
Поэтому я тебе кое-что расскажу, а потом вместе решим, что мне делать.
Ты только ничему не удивляйся.
Это всё в прошлом и меня того, о котором я расскажу, уже давно нет.
Ты же знаешь, что я полгода партизанил, а до того бежал из плена с товарищами по несчастью.
Да только, скажу тебе, не бежал я, а это немцы нам побег устроили, чтобы я попал к партизанам.
Не смотри так. Помирал я в плену от голода.
А в таком состоянии и мозги по другому соображают.
О себе начинаешь думать, как о другом человеке.
Немцы умели уговаривать.
В общем, согласился я сопровождать колонны наших.
Думал, отъемся чуток, и сбегу при первой возможности, да ещё и прихвачу какого –нибудь немца.
А только перехитрил я самого себя.
У них эта система отработана, как часы.
Им только дай свой коготок, а там уже и вся рука пропала. И голова.
Возле рва наган в висок. Или сам стреляй или тебя в ров. Я и не выдержал.
А там пошло-поехало.
Ну, думаю, гады, я с вами ещё посчитаюсь.
Но только они всё про нас знают.
Ты только помыслишь, а тебя уже и заложили.
Короче, когда на мне уже было всего понавешано, отправили меня в партизанский отряд.
В отряде я был разведчиком и стрелял по немцам со всей своей злостью и убил их немало.
Но меня на поводке водили и отряд я немцам, не желая того, сдал.
А сам с разведчиками спасся и попал в Красную армию.
Немцев бил аж до Праги.
И думал, что грехи свои смыл кровью. Своей и немецкой.
Да и живых свидетелей давно нет, наверное.
А тут на суде узнал, что немецкие архивы изучаются, и рано или поздно за мной придут.
Ваня, ты у меня один на свете друг. Помоги, подскажи. Что же мне делать?
Может мне на север уехать?
Никому, ничего не говорить, а там документы достать, да и жить себе. А?
Ты чего Ваня?
Синчук сидел и плакал. Долго молча сидел и плакал.
А потом так же молча встал, вышел куда-то и вернулся с ружьём в руках.
-Не можешь ты, Серёжа, умереть предателем и убийцей.
Детей пожалей и нас всех, кто тебя любит.
Дядя Серёжа ещё думал, что ответить, А Синчук прицелился и выстрелил ему прямо в сердце.
А потом налил полный стакан водки и залпом выпил.
Опрокинул стулья, бутылку, сбросил на пол тарелки.
Лёг на кровать и выстрелил себе в подбородок.
