Рассказ написан летом прошлого года.
____________________________________
Молодой человек сидел на скамейке с мягкой обивкой, положив зудящие ноги на табурет….Рассказ написан летом прошлого года.
____________________________________
Молодой человек сидел на скамейке с мягкой обивкой, положив зудящие ноги на табурет. Уютную веранду украшали узорчатые тени раскидистых дубов. От тополей не осталось ни следа. Точнее, ни следа не осталось от их необъятной, великанской кроны, простиравшейся в верх, к самому небу. Артуру всегда нравилось называть их кипарисными тополями, до того вытянувшимися и стройными они казались. Тополя были посажены в ряд, с боку от частных домов. Их верхушки казались настолько далёкими, что ещё чуть-чуть и лучи солнца опалят листья на верхних ветках деревьев.
Теперь остались только пни. Жалкие, низкие пеньки, на которых установили клумбы цветов в шинах от автомобилей.
— Их срубили совсем недавно, — сидящая рядом с Артуром женщина как будто прочитала его мысли. Она тоже сидела на скамье, слегка в стороне от молодого человека, почему-то боясь придвинуться к нему ближе. Но сухая, старческая рука с проступающими, как орнамент, голубыми венами на тыльной стороне ладони, цепко сжимала бледное запастье молодого человека, как будто женщина боялась, что он сбежит от неё, и она опять его потеряет. Убежит надолго, а то и навсегда.
— Зачем? — Артур оторвался от рассматривания жалких тополиных пней и повернулся лицом к женщине. Сколько же нежности и заботы было в этом женском взгляде. Глаза у женщины были такие же большие и выразительные (тёмно-карие), как и у мужчины, разве что, когда солнечные лучи падали ей на лицо, было хорошо заметно, что глаза старушки подёрнулись полупрозрачной мутной плёнкой. Женщина разглядывала лицо Артура, не отрываясь, так, будто видит его в последний раз и пытается запомнить всё до мельчайших подробностей — каждую родинку, каждый волосок в бровях.
— Они были очень старые, — старческий голос женщины дрожал. — Сколько ж им было лет… Чуть ли не столько же, сколько мне. Старые тополя опасны для жизни — так нам твердили, когда пришли их срубать. Я плакала, как маленькая девчонка, — женщина глухо, хрипло рассмеялась. Но её смех больше походил на плач. — Казалось, что без этих тополей у меня в жизни не останется ничего, что мне дорого. И вот ты прилетаешь… прям как по зову!
— А тебе сейчас… — голос молодого человека тоже дрогнул. Артур тут же откашлялся и нахмурился, пытаясь скрыть проявление малодушия.
— Семьдесят пять, — женщина сокрушённо качнула головой, будто испытывая чувство стыда за собственный возраст. — Старуха, старуха я совсем! До чего же смешно всё это.
— Ты почти не изменилась, — Артур провёл рукой по морщинистой, мокрой от слёз щеке женщины и почувствовал, что у него самого в горле застрял ком. Молодой человек снова откашлялся и резко отвернулся, чтобы женщина не видела его лица.
Она опять хрипло рассмеялась.
— Ты всё такой же шутник, Артур! Приятно осознавать, что ты-то точно не изменился.
— Эх, Дороти! — Артур поманил женщину к себе и обнял её за плечи. — Нет ничего лучше, чем вернуться домой… А как же Грег? Я не видел его здесь.
— Грега больше нет, — лицо Дороти потемнело, веки устало опустились, а голос стал совсем низким и тихим. — Три года назад. От рака кожи.
— Мне… мне очень жаль, Дороти. Правда, — Артур ещё крепче прижал к себе женщину.
— Лучше не будем об этом сейчас, — женщина встрепенулась и вытерла слёзы с глаз. — Главное — ты сейчас дома! А как там Дженнифер? Жива-здорова?
— Дженнифер прекрасна, как никогда! С прибытия на станцию она как будто молодеет с каждым днём. Всегда полна энергии и оптимизма. О лучшей жене и мечтать нельзя! — взгляд Артура стал отсутствующим, а на лице появилась мечтательная улыбка.
— Ты уже скучаешь по ней, верно? — Дороти подняла глаза на молодого человека.
— Ну, не то чтобы очень… Я отсутствую всего около месяца… Но оно всегда так бывает. Прошло времени всего ничего, а кажется, что за плечами вечность, когда рядом нет любимого человека, — Артур осёкся. Женщина отвела глаза от его лица, чувствуя себя глубоко обиженной. Но она только вздохнула и положила голову на плечо молодому человеку.
— Да, приятно знать, что что-то не меняется… — задумавшись, прошептала Дороти.
— Нет, ну почему же. Чуть только я отлетел от станции, мне пришло сообщения, что скоро у нас будет малыш! — вспомнив такую приятную новость, Артур воспрял духом. — Голос Дженнифер прямо-таки переливался всеми цветами радуги! Она даже отправила мне свою фотографию. На, глянь.
Мужчина достал свой телефон и открыл на нём фотографию молодой женщины в летнем сарафане. Женщина светилась от счастья, её улыбку можно было с полным правом назвать очаровательной, хотя зубы будущей матери были не идеально прямыми. Две длинные, тёмные косы покоились на её худых плечах, а своими хрупкими пальчиками Дженнифер показывала «сердечко».
— Прямо такая же, как раньше! — улыбнулась Дороти. — Сколько её помню, она всегда светилась, как солнышко. По-моему, у неё никогда не бывало плохого настроения. И ей всегда удавалось поднять его нам! Я считаю, Артур, лучше выбора и сделать невозможно!
— Я тоже так думаю, — Артур с любовью разглядывал улыбающееся лицо жены.
— Помнишь, сколько тебе было, когда ты только решился заделаться в учёные и отправиться в университет на космостанции? — Дороти ещё крепче сжала руку молодого человека, чтобы тот наконец оторвался от экрана телефона.
— Мне-мне-мне было… — Артур задумался, почёсывая макушку.
— Я помню, — с довольным лицом заявила Дороти. — Тебе было шестнадцать, когда эта идея пришла тебе в голову. Ну, то есть, ты чуть ли не с пелёнок мечтал о космосе и тому подобных чудесах… Как уж тут не мечтать, когда всё детство рос на фантастических сериалах! — Дороти усмехнулась. — Но после окончания школы ты был уже твёрдо уверен отправиться на учёбу! Ох, сколько же у вас с мамой было скандалов по этому поводу!.. Страшно вспомнить.
— Тебе было всего тринадцать! — охнул Артур, как будто только сейчас сделал это открытие. — Ты же… ты же была совсем ребёнком ещё! Постоянно плакала из-за того, что у тебя не решались задачки по математике.
— А ты терпеливо сидел и объяснял мне, хотя я всё равно ничего не понимала! — продолжила за него Дороти. — Ума не приложу, как ты тогда сдержался и ни разу не запустил в меня учебником! Я бы на твоём месте точно запустила.
— Ну что ты, ты была очень смышлёной девочкой! Просто слишком быстро отчаивалась и сразу впадала в панику. Такое со всеми бывает, — Артур похлопал Дороти по плечу, но тут же на секунду смутился. Ему показалось, что рядом с ним в самом деле сидит не семидесятипятилетняя старуха, а тринадцатилетняя девчонка, которая всего-навсего притворяется старой! Иначе и быть не может.
Дороти громко фыркнула. Она всегда любила фыркать. Особенно, когда кто-нибудь оправдывал её умственные способности. Дороти всю жизнь их принижала, и, казалось, что она сама получает от этого некоторое удовольствие.
— Знаешь… — лицо женщины опять слегка потемнело. — Знаешь, иногда, сейчас в особенности, мне очень хочется поверить, будто ты прилетел ко мне из прошлого на машине времени! Будто ты только что вылез из синей будки полусумасшедшего Доктора со звуковой отвёрткой! Тебе сколько сейчас.
— Двадцать два.
— Ну вот! Всего-то четыре года путешествий во времени и головокружительных приключений! Так и есть! Разве оно не здорово? — Дороти из-за всех сил старалась, чтобы голос её звучал уверенно и жизнерадостно, но, чем больше она говорила, тем сильнее он дрожал и отказывался ей повиноваться.
— Да-да… Старый добрый Доктор, — вздохнул Артур. — Сколько же часов перед телевизором мы на него убили?
— Сосчитать нельзя! Ты, может быть, не знаешь, но он и сейчас продолжает идти! Представляешь, какое чудо? — неожиданно для самой себя, на душе у Дороти вдруг полегчало, и ей захотелось громко рассмеяться.
На веранду время от времени заходили незваные гости: голодные воробьи, крупные жуки с длинными острыми лапками, маленькие зелёные гусеницы, засохшие листья с деревьев, подгоняемые ветром. Артуру казалось, что все они, а также каждый камешек на земле, каждая травинка, каждый муравей на стволах деверьев — все они его старые друзья, которых он сто лет не видел, и что каждый из них безумно рад снова довольствоваться его компанией. Артур сделал глубокий вздох и прикрыл веки, наслаждаясь прохладным вечерним ветерком.
— Артур! Тебя на долго отпустили? — казалось, что голос Дороти доносился из далека. Женщина выпрямила спину и подняла голову, чтобы снова взглянуть Артуру в лицо. Молодой человек нахмурился.
— Знаешь, мне как-то не хочется сейчас об этом говорить, — пробормотал он. — Давай чуть-чуть попозже.
— Конечно-конечно! Ты же так устал с дороги, — Дороти погладила его руку, а потом встала и вразвалочку направилась в дом. — Пойду сделаю тебе чайку.
До чего же она изменилась! — с горечью подумал Артур. Никакой прежней лёгкости, никакого переливающегося смеха, нет больше озорных улыбок и непринуждённых, детских объятий. В определённый момент Артуру показалось, что Дороти вот-вот выпрямится, сбросит с ног тяжёлые ботинки и побежит в припрыжку, насвистывая всем известные песенки, как она всегда делала, если у неё было хорошее настроение. Но старушка продолжала идти так же медленно, тяжело дыша и передвигая ногами с таким трудом, будто они были целиком сделаны из свинца. Артур наконец спохватился и бросился за ней.
— Эй, эй, куда ты! Я сам сделаю нам чай, что же тут трудного!
В доме было тихо, покойно, но непривычно одиноко. В глаза сразу бросался тот факт, что, с тех пор, как Артур был здесь в последний раз, дом претерпел несколько косметических ремонтов. Но некоторые вещи оставались такими же, как прежде. В их числе был и его рабочий стол. До чего же он казался маленьким и тесным! Хотя для Артура прошло всего четыре года, и за это время он не особо увеличился в росте, ему трудно было представить, как раньше он умешал на этом крохотном лоскутке пространства свои бесконечные стопки тетрадок, учебников, журналов и разных ненужных безделиц, большинство из которых он забрал с собой на станцию. На глаза чуть не навернулись слёзы, когда Артур представил, как Дороти, день ото дня, все пятьдесят восемь лет, старательно протирает каждый сантиметр его стола от пыли, каждую коллекционную фигурку супергероев, каждую ручку и каждый карандаш!..
— Арту-у-ур! Чай-то уже на столе! — раздался требовательный, но не очень громкий голос Дороти. Каждый раз, когда в её голосе он узнавал ту прежнюю тринадцатилетнюю девочку, Артур чувствовал, как внутри него что-то больно-больно колит.
На столе стояло две маленькие, белые чашки с серебряными ложечками. Артур аккуратно положил в свою чашку четыре ложечки сахара. Он всегда пил слишком сладкий чай, из-за чего сестра любила его подкалывать. Вот и сейчас Дороти едва сдержалась, чтобы не сказать: «А попа не слипнется?!»
Стены на кухне были приятного кремового цвета, а лампа с узорным абажуром висела прямо над круглым кухонным столом и горела не слишком ярко и не слишком тускло, словом, ровно так, как надо. Артур медленно размешивал чай, звеня ложкой и чувствуя на себе пристальный взгляд сестры. Он резко поднял голову, пытаясь застигнуть её врасплох.
— Ох, ты прости меня, старую!.. — Дороти, смутившись, отвела взгляд. — Никак не могу на тебя наглядеться.
— Ну что ты, право! Можешь смотреть сколько угодно, моё лицо полностью в твоём распоряжении! Можешь даже разрисовать его фломастерами, если очень хочется.
Артур и Дороти хором рассмеялись, вспомнив эпизод из детства, когда Дороти, будучи пятилетней девчонкой, разрисовала старшему брату, заснувшему на её кровати, всё лицо водостойкими фломастерами. В своё оправдание она твердила, что Артур сам постоянно говорил, что хочет стать клоуном (таково было его желание до одиннадцати лет), а она хотела лишь помочь его мечте сбыться.
Когда первая чашка чая была допита, Артур и Дороти тут же молча принялись за вторую. Дороти беспокойно теребила тонкими, сухими пальцами поседевшую прядку волос, будто силилась что-то сказать. За всю жизнь она ни разу не красила волос, даже когда на всей голове осталось всего две-три неседые пряди. С самого детства Дороти верила, что однажды Артур всё-таки вернётся на землю: вдруг она внезапно встретит его по дороге за хлебом или зале кинотеатра, а он не узнает её из-за того, что у неё нет больше тех прекрасных золотистых волос. Конечно, она сама подбежит к брату, потрясёт её за руку, и он тут же её узнает, но даже один-единственный неузнающий взгляда был бы убийственным. Со временем Дороти перестала верить, что брат может вернуться, но заставить себя покрасить волосы попросту не могла.
— Ты никогда не жалеешь… — неуверенно начала она, по-прежнему теребя прядку сухих, как солома, волос, — не жалеешь, что сделал именно этот выбор, а не какой-нибудь другой?
Артур задумался. Ему был хорошо знаком этот взгляд. Взгляд, в котором читается некоторое осуждение и обида брошенного ребёнка, старательно замаскированные, но всё же хорошо заметные под пристальным рассмотрением. Тот же взгляд был у Дороти, когда девочка провожала Артура в долгое путешествие.
Он долго собирался с мыслями, чтобы ответить. Артур не мог долго выдерживать этого взгляда, обжигающего, как открытое пламя.
— Я не знаю, Дорри… Я сам постоянно об этом думаю, поверь, — он сплёл длинные, как у пианиста, пальцы в замок, — С одной стороны, останься я дома, я никогда не смог бы быть вместе с Дженнифер. Хотя, тогда я не мог точно сказать, что люблю её, но очень скоро я всем своим существом стал ощущать, что она — любовь всей моей жизни! Что без неё я — всего лишь жалкий человечишко, не способный справиться даже с мелкой проблемой, — взгляд Артура, секунду назад горевший ярко, как бенгальский огонь, вдруг потух. — Но, с другой стороны, хотя я обрёл свою любовь, получил возможность познавать космос, делать великие открытия и стремиться к неизвестному, я потерял тебя, маму и свой дорогой дом…
Дороти судорожно сглотнула и большим усилием скрыла проступающие слёзы.
— Ну что ты, Арти, — она снова взяла его холодную руку. — Только подумай: ведь у всех оно так бывает! В определённый момент ты находишь свою любовь, и тебе приходится покинуть родное гнёздышко! Так было испокон веков, и в этом нет ничего страшного. Ты отрываешься от старой семьи и обретаешь новую, свою собственную! Вообрази, ведь всё могло быть по-другому: представь, что ты отправился не на космическую станцию, а куда-нибудь в другую часть планеты, но по каким-либо причинам не мог бы вернуться домой. Например, по причине финансовых средств. Создал бы там свою семью и жил бы долго и счастливо… Разница только лишь в том, что у меня появилась драгоценная возможность (благодаря, конечно, тебе) в последний раз взглянуть на тебя такого же, каким ты был пятьдесят восемь лет назад! Ну разве это не чудо?
— Ты права… Наверное, ты права, Дорри, — Артур опять уткнулся носом в свою чашку. — Но всё-таки всё это странно, неестественно. Не должно быть так. Если бы ты только представила, как трудно видеть, что всё здесь так изменилась… Как будто всё во сне.
— Да-да, как во сне! — старческий голос Дороти вдруг перестал дрожать. — Я тоже так подумала. Как будто в научно-фантастическом сериале из нашего детства! Может быть, оно и странно, непривычно… Но, с другой стороны, ты осуществил свою главную мечту! Что же может быть лучше? Мечты всегда должны сбываться!
— Должны, должны… — в задумчивости поддакнул Артур. Вдруг его внимание приковал к себе огромные телескоп стоящий у окна в противоположной комнате.
— Не может быть! — Артур тут же вскочил из-за стола и подбежал к телескопу. — Это же… это тот, о которым мы с тобой столько мечтали! Все-таки купила? Ну ты молодец, сестрица! Ну ты просто… Ты только глянь! Каков! Прямо мечта… — Артур даже хлопнул в ладоши от восторга, как маленький мальчик, получивший на день рождения то, о чём давно мечтал. — — Он прям весь блестит… До чего ж прекрасен! А помнишь, как мы с тобой любовались им с витрин? Стояли и облизывались, как голодные котята перед сосисочной!
— Помню, а как же! — Дороти стояла, уперев руки в боки и довольно улыбаясь. — Я сама на него накопила, когда начала работать. Он, на самом деле, огого какой мощный! Можно даже твою станцию разглядеть, если постараться.
Дороти умолчала о том, как она, будучи уже взрослой женщиной, спускалась на первый этаж дома и, вжавшись в окуляр телескопа так сильно, что, казалось, вокруг глаза появится знатная вмятина, долго сидела, вперившись взглядом в ту самую станцию. Верила, что если пожелать очень-очень сильно, то брат услышит её мысли и сможет ей ответить. Но, даже если он их слышал, ответа Дороти никогда не получала.
— С ума сойти можно! — рассмеялся Артур, поглаживая рукой глянцевую телескопную трубу.
— Ты только глянь на меня! — Дороти разочарованно всплеснула руками, рассматривая своё постаревшее отражение в зеркале. — До чего же страшная старуха! Всего два-три волоска на голове осталось. Скоро стану совсем лысая, вот ужас! Соседские ребятишки меня будут бояться. А ты всё такой же молодой и красивый, — в её голосе послышались нотки зависти. — Черноволосый, чернобровый! Весь в папу. А я всегда так гордилась своими золотистыми, как у мамы, волосами… Ты называл меня Златовлаской. Боже, как я была довольна! До чего же смешно.
— Ты и сейчас прекрасна, моя Златовласка! — Артур тоже подошёл к зеркалу, обнял Дороти и крепко поцеловал её в макушку, не без боли замечая доказательство её слов. На макушке волосы были совсем жидкими, а от прежней их золотистости не осталось почти ни следа.
— Я сейчас приду, посиди ещё чуть-чуть на веранде! — Дороти вдруг вспомнила одну важную вещь. Она ловко забралась на второй этаж по лестнице и открыла выдвижной ящик у себя в комнате. В ящике лежала целая стопка фотокарточек, перевязанных щёлковой лентой, самые ранние из которых были чёрно-белыми. Из года в год Дороти просила сфотографировать саму себя, но не просто так, а с каким-нибудь дорогим ей предметом — например, в новом любимом платье, или на фоне недавно построенного магазина комиксов, а на двадцать второй день рождения Дороти запечатлела себя с новеньким телескопом. Составлять такую фотобиографию Дороти продолжала вплоть до своего тридцатилетнего дня рождения — года, когда она повстречала Грега, необычайно интересного, харизматичного человека, который порой напоминал ей Артура. До этого года надежда, хоть и совсем небольшая, всё ещё жила в одиноком сердце женщины — надежда, что брат вернётся на землю, и тогда она сможет подарить ему на память все эти фотокарточки. Но сейчас Дороти в голову пришла мысль, о которой раньше она не задумывалась. Зачем все эти фотографии? Не для того ли она их делала, чтобы вызвать у брата чувство вины за то, что он её бросил? Разве они не причинят ему огромную боль?
— Ну что ты там, Дорри? — с веранды раздался звонкий голос Артура. — Я уже заскучал тут без тебя!
— Да так… — прошептала Дороти, закрывая выдвижной ящик, потом громко крикнула, — Я уже иду! Просто проверила, не сгорел ли пирог в духовке!
Красновато-оранжевое солнце стыдливо выглядывало из-за весёлой листвы деревьев. На улице становилось всё холоднее с каждой минутой, но брат с сестрой не собирались покидать веранду.
— Ты не представляешь, как я рада, что ты снова здесь! — умиротворённо вздохнув, сказала Дороти, снова положив голову брату на плечо.
Артур весь напрягся. Снова неприятное покалывание внутри.
— Я хотел, хотел прилететь пораньше, поверь! — начал оправдываться он. — Ты же знаешь, как трудно отпроситься со станции! Вообще, всех новобранцев предупреждают, что они вряд ли смогут снова увидеть родной дом — в этом заключается своеобразная цена, которую каждый должен заплатить. Я целый год хлопотал, чтобы меня выпустили! И то, они согласились, из-за моих больших заслуг в научном и… Да и вообще, меня хоть и предупреждали, что всё будет не так, как раньше, глубоко в душе я отказывался в это верить! Понимаешь, для меня-то прошло всего четыре года!
— Что ты, что ты! Я же не упрекаю тебя ни в чём, я наоборот тебя благодарю, глупыш! — Артур, кажется, немного обиделся на такое обращение. Дороти вдруг, как никогда, ощутила гигантскую пропасть между ними. Старший брат, сейчас больше походивший на её внука, показался ей таким юным, почти несмышлёным мальчишкой. И ведь он ещё столько всего не понимает, ему предстоит ещё столько всего осознать… Конечно, он видит и ужасается тому, как постарела я лицом, — думала Дороти, — но мне почему-то кажется, он не до конца понимает, что я постарела и душой, и сердцем.
— Я люблю тебя, Артур, — почти совсем неслышно прошептала она. — Ты был отличным братом.
Ей безумно хотелось сказать всё, что скопилось за пятьдесят восемь лет. Когда он только приехал, она боялась, что все эти мысли, все эмоции вырвутся наружу, и она не сможет их контролировать, причинив тем самым брату много боли. Но сейчас она ощутила, как её наполняет сила, и что она сможет справиться и не выпустить весь этот поток наружу.
У Дороти никогда не было настоящих друзей. Может быть, потому, что она сама не стремилась попасть в чьё-либо общество, а может быть, потому, что она была полностью уверена, что никто, ни один человек на земле не сможет стать ей лучшим другом, чем Артур. Она любила его всем своим сердцем, как сестра любит брата. И ей было невыносимо больно отпускать его, но она знала, что, если она вдруг проговорится о своей боли, он никогда не сможет осуществить свою мечту, не сможет её бросить. И она сумела не подать виду и попрощаться с братом так, будто он отправляется в летний лагерь и уже через месяц вернётся домой.
С тех пор Дороти жила одной только целью — учиться, учиться, учиться, чтобы в конце одиннадцатого класса тоже сдать экзамен и поступить в университет на космической станции, чтобы всегда быть рядом с братом. Но, по прошествии нескольких лет, всё чаще в своих мыслях рядом с лицом дорогого брата Дороти видела осунувшееся лицо матери. И, когда Дороти исполнилось шестнадцать, она узнала и мамину тайну. Мама переживала за Артура каждую минуту своей жизни, и это страшно её изматывало, старило прямо на глазах. Кроме того, оказалось, мама заболела за несколько дней до отъезда Артура, но не сказала об этом ни одному из своих детей. Мама заболела очень тяжело и неизлечимо, и, конечно, Дороти и в голову не могло прийти её покинуть. Она ухаживала за матерью и делала всё, чтобы облегчить её боль. Мать умерла, когда Дороти было двадцать.
Узнав об этом, Артур впал в глубокую депрессию. Он несколько раз порывался уйти из университета и вернуться домой, но Дороти сама, каждый день связываясь со станцией, сумела его отговорить и вернуть ему веру в самого себя.
С тех пор гнетущее, грызущее чувство одиночества не покидало Дороти ни на час. Она жила ровно также, как жили семь миллиардов остальных людей на планете — ходила на работу, общалась с коллегами, смотрела кино, иногда принимала приглашения на свидания в ресторанах. Но ничто, кроме голоса Артура с космической станции, не могло вызвать у неё на лице улыбку.
После смерти Грега, который всегда поддерживал Дороти, как мог, и был её единственной спасательной соломинкой, не дававшей ей впасть в депрессию, Дороти вернулась в своё изначальное состояние. Она вдруг начала всем своим существом осознавать собственную старость и немощность. Порой ей казалось, что на самом деле она живёт на этом свете уже больше ста лет, и ей давно пора уходить на покой. Ровно три года Дороти находилась в глубокой депрессии. Она давно научилась скрывать своё состояние от окружающих, потому Артур ничего не заметил.
— Ты ведь прилетел всего на недельку, да? — заговорила она после долгого молчания. — Я знаю, тебя бы не отпустили на больший срок. Тебе ведь ещё туда-обратно добираться целый месяц!
Артур замялся, не зная, что сказать, но Дороти опять заговорила:
— Знаешь, чего я больше всего боялась всё это время?.. Боялась умереть в одиночестве.
— Да что ты, Дорри, тебе всего семьдесят пять! — Артур пытался пошутить, — В твоём возрасте люди ещё выигрывают марафон по бегу! Уверен, ты бы всех могла побить на таком марафоне.
— Ну-ну, — Дороти тихо рассмеялась. — Главное, сейчас мне за много-много лет стало спокойно. Теперь я больше не боюсь умереть в одиночестве, — она ещё крепче сжала Артуру руку.
— Не умрёшь ты старушка, — Артур со стыдом заметил, что по щекам у него текут слёзы, но не стал их убирать, боясь побеспокоить сестру своей вознёй. — Тебе ещё жить и жить.
— О большем я и мечтать не смела. Увидеть тебя, такого молодого и красивого… Просто прелесть что такое. И, знаешь, пора бы мне перестать думать только о себе… Пора бы уже отпустить тебя на волю, — Дороти тяжело вздохнула, её голос с каждым словом звучал всё тише. — Главное, что с тобой всё хорошо, и ты счастлив. У тебя скоро будут маленькие детки… Ну разве не чудо? О таком можно только мечтать…
Веки женщины, слегка подрагивая, опустились, а на лице воцарилась умиротворённая улыбка.
— Артур! — раздался её голос, спустя ещё минуту молчания, еле слышный, — Ты всё-таки приехал! Как же я рада тебя видеть, сто лет не виделись с тобой… Разве не прелесть, мой хороший?.. Посидишь здесь со мной? Хотя бы немного?
— Конечно, я останусь, моя Дорри, — Артур опять поцеловал сестру в макушку. Пара-тройка крупных слёз скатились по его щекам и упали прямо в жидкие серебристые волосы Дороти, но женщина, кажется, ничего не заметила.
Ужасная, чудовищная мысль вдруг посетила Артура. Он вздрогнул и повернул голову, чтобы взглянуть в лицо сестре. Ему показалось, будто вся она как-то похолодела, а её дыхание почти прекратилось.
Но нет. Только показалось. Грудь Дороти медленно вздымалась. Она спала. Но сухие, тонкие пальчики, всё это время обхватывающие его запястье,ослабили свою мёртвую хватку.
