Глаза воды, прошлогоднего талого снега
И губ невнятность на остром холодном лице.
Ее цветы, постарев до двадцатого лета,
Прощаются с солнцем, как будто бы в жизни конце.
И губ невнятность на остром холодном лице.
Ее цветы, постарев до двадцатого лета,
Прощаются с солнцем, как будто бы в жизни конце.
Мир груб и дик, невменяем и с геном хамства,
Ее всегда теснили на край свои.
Она росла без стремления и упрямства,
И тлела от невнимания без любви.
Запьет ее друг, как другие, от слабости страха
Принять эту жизнь и другой для себя не искать.
Она не поморщится, выскочит замуж, с размаха
Влетит в этот тщетный порядок, затем чтоб страдать.
И ты не спасешь ее, не сотворишь это чудо,
Она не заметит твой понимающий взгляд.
Уже замерзает вода от хронизма простуды,
Душа привыкает вдыхать вместо воздуха яд.
Ты знаешь о том, какого же счастье цвета?
Тебя толкали вперед неудачи и может любовь.
И ты не повесишь себя как засохший бутон из букета
На память о том, о чем можно ей только мечтать.
Она покрывается толстой картонной кожей
поверх ранимых покровов ее души,
сожги ее, пока она не бетонна,
или глаза отведи и теперь уже проходи.
