(Из записей Марка Неснова)
Декабрь 1996 года.город Ставрополь.
Недавно в газете *Ставропольская правда* на первой полосе вышла моя большая статья о правомерности…(Из записей Марка Неснова)
Декабрь 1996 года.город Ставрополь.
Недавно в газете *Ставропольская правда* на первой полосе вышла моя большая статья о правомерности и правильности введения моратория на применение смертной казни в России.
Пункт за пунктом я пытался обосновать свою позицию для читателей.
Это и слабость следственных органов, и обвинительный уклон у судебных инстанций, и применение физического насилия к подозреваемым и неумение адвокатуры отстаивать интересы подозреваемых и многое,
многое другое.
Но главным мне виделась бесполезность смертной казни в стране, где неотвратимость наказания вовсе не предусмотрена общим состоянием правовой системы и умонастроением масс.
А кроме того, я писал о том, что у государства, после изоляции виновного, (даже, если вина бесспорна) нет необходимости в его уничтожении, которое только повысит жестокосердие народа, и в без того, не очень милосердной стране.
На мою статью обрушился водопад критики и обвинений в мягкотелости и безволии, и чуть ли не любви к преступникам.
Народ жаждал крови. Неважно чьей. Преступников или тех, кого таковыми назвали.
Или на худой конец тех, кто готов их защищать.
Никто не спорил по делу, со статистическими данными или мнением психологов и юристов. Выплёскивались чувства и эмоции.
Пресса гудела и бурлила довольно долго, и я не могу вспомнить, чтобы хоть кто-то попытался открыто разделить мою точку зрения.
А ведь большинство из написавших не зарезало в своей жизни даже курицу собственными руками, не говоря уже о более разумном животном.
Тогда же, как
меня жизнь заставила не только выносить смертный приговор, но ещё и руководить приведением его в исполнение, о чём я и хочу написать.
Происходило это более двадцати лет тому назад.
Началось всё с того, что на нашу вполне благополучную и относительно спокойную зону прибыл этап из Азербайджана.
Азербайджанцы и до этого были на зоне.
Парни, как парни.
Но эта группа пришла из местных сытых лагерей, где их статус продолжал определяться связями со свободой и деньгами родителей.
Никакого уважения мрачная, забушлаченная северная публика, спокойно борющаяся ежедневно за своё выживание, у них не вызвала.
И они, ничего не поняв, и не желая ни в чём разбираться, начали беспредельничать, как это делали в родном городе на своей почти
домашней зоне.
Было их немного, человек двадцать.
Но это были сытые парни, крепко завязанные землячеством во главе с сорокалетним Ильясом, который шёпотом выдавал себя за вора, что при
его поведении и миропонимании, кроме усмешки, вызвать ничего не могло.
О ворах мы в эти годы слышали приблизительно то же, что и о героях-челюскинцах. Где — то, когда-то.
Но усмешки усмешками, а вступать в конфликт с беспредельщиками никому не хотелось, так как кроме крови и больших сроков на особом режиме ничего из этого выйти не могло.
Эта публика творила беспредел по низам, а к уважаемым людям пока не приближалась, что и позволяло ей вольготно себя чувствовать и уверовать в свою вседозволенность и безнаказанность.
Не знаю, как бы это всё закончилось, но однажды они наехали на Толика Мирошникова, тридцатилетнего десятника на разделке леса.
Толик был спокойный мужик, никуда, кроме работы не влезавший, а потому и пользовался уважением среди всех нормальных людей.
Ильяс и его отморозки стали давить на Толика, заставляя приписывать объёмы, которых они не имели, чтобы дать им заработать приличные деньги.
Поскольку Толик упирался, они по пьянке избили его, а потом изнасиловали и повесили на стройке, имитируя самоубийство.
Однако сами они, кроме оперчасти, ни от кого ничего не скрывали, а наоборот, бахвалились, угрожая всем остальным.
Все уважающие себя и уважаемые парни понимали, что шутки кончились и
пора эту публику остановить, пока не поздно.
Мой приятель и очень путёвый хлопец чеченец Хамзат заявил, что он пойдёт и завалит Ильяса и ёщё пару этих козлов.
И хотя в Хамзате никто не сомневался( все знакомые мне в зоне и на воле чеченцы были людьми слова и чести), но я сказал, что никто не должен из-за этих тварей получить срок, а надо кинуть под танк того, кого не жалко.
На зоне не жалко только петуха (пассивного педераста).
Не мной это придумано. Такие это законы. И такая там жизнь.
Положение петуха на зоне можно определить как запредельное.
Он не имеет права сидеть за одним столом с народом.
С ним никто не может вести беседу без последствий для своего положения.
Его может ударить, избить и использовать даже самое ничтожное существо.
Никто из уважающих себя людей не обидит петуха, но и серьёзно заступиться за него немыслимо.
Падение этих людей настолько беспредельно, что многие предпочитают возможности быть опущенным, смерть.
Как правило, опустить можно только за неуплаченный карточный долг,
хотя, как и в гражданской жизни, бывает всякое, но крайне редко.
Поэтому часто появляются скрытые петухи, у которых только один пользователь. Они страшно боятся огласки и готовы на всё, чтобы этого не случилось.
Именно такого скрытого педераста я и поручил найти, а также собрать информацию на его хозяина и скупить все его карточные долги, чтобы загнать и его и его подопечного в угол.
Настоящих картёжников в лагере процентов пять, а то и меньше.
Эти люди играют постоянно имея сложный финансовый баланс, который на первое число(как правило это день расчётов) должен обязательно иметь положительное сальдо из *хороших* денег, а также возможность под свою личность, в любой момент, перезанять нужную сумму, чтобы уплатить вовремя.
Остальная публика – это любители, которые очень часто попадают*на бабки* и великое для них счастье, если их деньги приплывут к таким, как я, кто просто заставит их отрабатывать долг на определённых условиях.
К завтрашнему утру, после нашего разговора, я уже знал, что Толик Питерский давно имеет в тайных любовниках Колю Егорова, приблатнённого пацана из бригады погрузки.
Когда-то он заплатил за Колю долги. Все думали, что по землячеству, а оказалось всё сложнее.
Но Питерский( который был скользкий и хитрый, как угорь) мог и не сдавать своего любовника, а потому нужно было загнать и его самого в угол.
К концу месяца Питерский вдруг обнаружил, что все его долги находятся в нашей семье, которая не хочет брать переводом даже *хорошие* деньги, от надёжных его должников, а перезанимать ему на зоне никто не хочет.
Вся зона, кроме тупых азербайджанских отморозков, догадывалась о наших манёврах и все затаились, играя в нашу игру.
Общий долг Питерского нам составил две с половиной тысячи, и он, ещё вчера уверенный в своём денежном балансе, почувствовал как *горит его задница*.
Он прибежал ко мне, умоляя поговорить с Мальком и Япошей, играющими членами нашей семьи, но я сказал, что не мне, студенту, заниматься их разборками.
Япоша же и Малёк на него наехали за то, что его скрытый петух сидит с хорошими ребятами за одним столом, и только за это самого Питерского надо наказать. И что после 12 ночи(часом расчёта) им займутся.
Питерский упал на колени и завыл, обещая сделать, что угодно, лишь бы его не опускали.
Тогда — то и было ему поставлено условие, вместе с Колей завалить ночью Ильяса.
А за это обещали ему долг простить, а Колю петухом не объявлять.
Для Питерского это было большим счастьем. Кто хоть немного знает о чём речь, тот поймёт.
Утром, дружки пришли будить Ильяса, который был с головой накрыт одеялом, и, откинув одеяло, они увидели своего мёртвого пахана с торчащей шляпкой двадцатисантиметрового гвоздя из левого глаза.
В панике они побежали к азербайджанцам, которые раньше были на зоне и сами страдали от беспредела своих земляков, чтобы просить у них защиты и
убежища.
Но земляки сами начали их избивать вместе со всеми обиженными и недовольными.
Кто успел, убежал на вахту, кто-то выпрыгнул в запретку под вышку.
Остальных били до собственной усталости.
Как ни странно, опер.часть не очень свирепствовала.
Только Коле добавили три года, потому что он на суде заявил, что его хотели изнасиловать.
Нормальный парень такого бы не сказал, но Коле – скрытому петуху простительно.
Вот при такой безвыходной ситуации мне и пришлось принимать это решение, потому что не существовало на всей Земле силы и власти, которая могла бы спасти потенциальные жертвы от приговорённых мной злодеев.
У государства же( на воле) достаточно силы и средств, чтобы изолировать виновных( а возможно и невиновных), дабы уберечь окружающих.
Само же убийство ничего хорошего не делает ни с судьями, ни с исполнителями, ни с болельщиками.
Даром это не проходит ни для кого.
Поэтому я и выступаю против применения смертной казни, если существует другая возможность спасти окружающих.
