ВИКТОР АСТАФЬЕВ
Когда от писательской сволочи,
Так жирно обсевшей Урал,
Астафьев, схватившись за поручни,
В рубцовские веси сбежал.
Когда от писательской сволочи,
Так жирно обсевшей Урал,
Астафьев, схватившись за поручни,
В рубцовские веси сбежал.
Когда у Кубены прославленной
Варил он уху из ершей
И к вечеру, всеми оставленный,
Писал повесть жизни своей.
Когда, как монах, в одиночестве
Он плакал за Русь и страдал,
Без денег, без хлеба, без почестей,
Но всё же писал и писал. –
Еврейство, ничтожное в творчестве,
На весь на уральский хребет
Решало – комушеньки почести,
Комушеньки почестей нет…
Сорокины, кряжи отстаивая,
Себя издавали тогда,
А чтобы Рубцова, Астафьева –
Умри, ни за что, никогда!..
И нынче Зашихины, Быковы,
Сорочьи заветы храня,
Еврейства сиянья лжепиковые
От русских хранят, от меня.
Еврея, далёкого, близкого,
Ничем не обижу, смолчу.
Я знаю поэта Багрицкого,
Сорокина – знать не хочу!
Еврейство нелитературное –
Не проза оно, не стихи.
Ах, времечко, мутное, шкурное!
Оно нам, увы, за грехи.
Уж как-нибудь, с Богом, мы вплавь его,
Авось не потонем в беде.
Помогут нам книги Астафьева
В бездарно шумливой воде…
