Посвящается Александру Жгутову
(Из записей Марка Неснова)
…Посвящается Александру Жгутову
(Из записей Марка Неснова)
«Когда мне навстречу идёт милиционер,
Я перехожу на другую сторону».
Корней Чуковский
Что такое «мерехлюндия» я узнал годам к тридцати из писем Антона Павловича Чехова.
А до этого времени я полагал, что это какая-то неведомая беда, или радость в зависимости от интонации и прилагательного, которым дополнял это слово мой сосед, тридцатилетний старшина милиции Гришка Загоруйко, бывший моряк, прослуживший всю войну на Северном флоте.
«Мерехлюндия» была у него на все случаи жизни:
-Вот, понимаешь ли, какая случилась мерехлюндия, мать её за ногу, стерву.
Или:
-Короче, получилась у нас с ней полная мерехлюндия.
А то ещё:
И устроили мы немцам знатную мерехлюндию.
Однажды я спросил его о том, что же такое мерехлюндия.
Гришка посмотрел на меня с высоты своего огромного роста и грустно сказал:
-Чем позже ты это узнаешь, сынок, тем лучше.
Вместе с баяном, биноклем и морской формой с войны Гришка привёз жену, бывшую связистку по имени Кармен.
Это была добрая и очень красивая калмычка, которую все во дворе любили, потому что не любить её было нельзя.
И Гришка и все соседи называли её Каля.
И только я поначалу боялся Калю, потому что она мне приснилась в страшном сне про кладбище, где жила по сну мерехлюндия.
Наверное, в это время по радио исполняли хабанеру Кармен, потому что сон мне виделся под эту громкую музыку.
И если страх перед Калей вскоре сменился любовью к ней, то ария Кармен пугала меня ещё долгие годы.
Часто вечерами, когда Гришка возвращался со службы, они усаживались на лавочке под своим окном и под баян пели песни о море.
Самой любимой для всего двора была песня о Баренцевом море:
«…Неспокойно наше Баренцево море,
Но зато спокойно сердце моряка.»
Никогда и нигде я её больше не слышал, и только недавно узнал, что известную песню «Прощайте скалистые горы» написал тот же автор.
На всю жизнь я полюбил Баренцево море, морскую службу и своих соседей,
старшину милиции Гришку Загоруйко и его красавицу-жену калмычку Кармен.
Гришку боялись все дебоширы нашего района, потому что он был бесстрашный и могучий.
Поэтому, когда однажды ночью за ним прибежал сторож трикотажной фабрики с известием, что во дворе фабрики чужие люди с машиной, Гришка, не задумываясь, взял молоток и пошёл наводить порядок.
Оружие тогда милиционерам не выдавали.
Сторож побежал на пункт «Скорой помощи» звонить в милицию, а Каля пошла будить соседских мужиков.
Когда мужики добежали до фабрики там, уже было тихо.
Около взломанного склада валялось четверо жуликов, а на лавочке сидел Гришка, зажимавший небольшую ножевую рану на животе.
-Вот такая, Миша, мерехлюндия — сказал он моему отцу, который помогал укладывать его на носилки.
Умер Гришка к утру от потери крови и внутреннего кровоизлияния.
Об этом с важным видом говорили все соседки.
Хоронила его половина города.
На подушечке несли множество его наград.
Каля больше никогда не вышла замуж и не снимала чёрной косынки.
Она почти всегда молчала, и оживлялась только тогда, когда соседи вечерами начинали петь Гришкины песни про море.
Иногда она даже подпевала.
Прошло около десяти лет, когда в 1965 году впервые официально стали отмечать День Победы.
Каля надела свой морской китель с медалями, а в руку взяла палку с перекладиной, на которую повесила китель Григория Ивановича (только так она теперь и называла мужа) с множеством орденов и медалей.
К палке выше перекладины она прикрепила фотографию мужа в милицейской форме.
Так, держа над собой эту память о муже-герое, она и пошла на площадь Ленина, где потом каждый год будут собираться ветераны.
Сколько я помнил её, она никогда не снимала чёрной косынки и всегда ходила отмечать День Победы с кителем, наградами и фотографией мужа на высокой перекладине.
Через много лет, читая письма Чехова, я узнал, что «мерехлюндия»- это плохое настроение, хандра, лёгкая депрессия.
Вот такая, вот мерехлюндия.
