А детство — там. Совсем не за горами!
Там, за домами с узкими дворами,
мне слышен характерный стук и гром.
Воскресное сражение с дровами!
Там женщины выходят…А детство — там. Совсем не за горами!
Там, за домами с узкими дворами,
мне слышен характерный стук и гром.
Воскресное сражение с дровами!
Там женщины выходят с топорами.
Там мама в телогрейке с топором.
Там тетя, как подносчица снарядов.
Там взрыв полена — как разрыв
бризантный.
Там я, ступени подгоняя взглядом,
сгибаюсь под укладистой вязанкой.
Там бабушка расчетливо блюдет
недельного тепла паек суровый
и стопочкой отдельною кладет
душистый скол смольной щепы сосновой…
Текла послевоенная пора
среди поленниц гулкого двора,
где эхо, замирая на весу,
играло и резвилось, как в лесу…
Их привозили на грузовиках.
Сбегались люди, строились линейно.
И плыли заскорузлые поленья,
покачиваясь мерно на руках.
И сталкивались изредка со стуком.
И снова плыли чередою тонкой…
И это было первою наукой
волны и ритма, ритма и потока.
И был мой взор к движению прикован.
Текли поленья, медленно-легки,
чтоб для меня, ребенка городского,
стать первым воплощением реки…
…Неслась послевоенная пора
среди поленниц гулкого двора,
где совершалось таинство игры
голодной и горластой детворы.
…Торец полена, как древесный срез,
не волновал мой детский интерес,
и пористые ровности торца
не складывались, кажется, тогда
в загадочность годичного кольца —
следа судьбы, ушедших лет следа.
…………………………..
…Зато любила… да и до сих пор
люблю вечерний тихий разговор
о том, о сем, а лучше — о высоком.
Мы забирались в тесное ущелье,
смиряя неудобства тощим боком,
во славу задушевного общенья.
И пахло перепрелою корой
привольного сумерничанья зелье…
Уже тогда примешивалась в кровь
привычка к многодумному безделью!..
