Те сны, которым нету объяснений,
иначе как: подвохи волшебства,
что иногда изводят, — откровенней
библейских притч, — на грани ведовства!
Стою, утратив мужа,…Те сны, которым нету объяснений,
иначе как: подвохи волшебства,
что иногда изводят, — откровенней
библейских притч, — на грани ведовства!
Стою, утратив мужа, сына, веру…
И даже не пытаюсь устоять
над вечностью, готовая кивером
до долу грянуть, лишь бы не дышать!
Не жить, не ведать, более не ждать.
Суровый голос, будто вопрошает:
«Как сильно ты любила сына, мать?»
Сомкнув персты и губы, отвечаю:
«Так сильно, что не в силах передать.
Готова из одной руки в другую
всю жизненную силу пережать,
замкнуть объятья на груди сыновней,
и руки никогда не разжимать.
Одно сердцебиенье и дыханье –
и так вот неразрывно жить да жить,
чтобы одной артерией – сыновней –
пульсировала жизненная нить!»
Мой сын, что агнец божий:
на заклятье, и на закланье он приговорён.
Сановный мир сыновние объятья разъял…
Он смертной матерью рождён…
А что же мать? Погашен взор, и темень
у глаз её клубится, застилает…
Ей кажется, что снова умирает
любимый сын… Остановилось время…
Одной ногой вперёд – и смертный ангел
холстину необъятную простёр…
Но кто-то тенью, поступью подранка
Вдруг со спины тихонько подошёл
и обнял по-сыновнему: «Не надо,
родная, не спеши. Я снова рядом».
