принцип айкидо
Автор непревзойдённых «Заполненных зияний» петербуржец до мозга костей и костей мозга Олег Юрьев как-то сказал в одном из своих интервью,…принцип айкидо
Автор непревзойдённых «Заполненных зияний» петербуржец до мозга костей и костей мозга Олег Юрьев как-то сказал в одном из своих интервью, что «…стихи – это единственная область, где я закоснелый шовинист и фундаменталист. Русская поэзия как система, как осмысленный непрерывный текст – это петербургская поэзия. Так будет всегда, пока будет стоять город, поскольку он пишет, а мы записываем. Вне этого города существовали и существуют по отдельности замечательные и великие поэты, сочиняющие по-русски, но из этого для меня не складывается никакой единой поэзии, никакого общего текста – только примечания»[1].
Не спиритически, а вполне себе исторически я слышу многочисленные и в таком же количестве протестные голоса из не культурной столицы, однако уже к концу данного предложения их слышимость идёт на убыль, потому что свесить ноги хочется именно с весовой чаши поэта и прозаика Юрьева, который прав не только по большому, но и по малому счёту, и даже – по гамбургскому. Многоименный город на Неве действительно представляет собой некую (не при Делёзе будет сказано) водяную ризому (rhizome), в коей важны и значимы все её элементы – от Петра до Петрограда, от ночей белых до ночей Белого, от инфернальности Нечаева до чаяний Достоевского, от Блока до блокады… Всегда рефлексирующий и, как кажется, вечно воздвигающийся Санкт-Петербург своими смертельными жизнями и жизнеутверждающими смертями действительно взял опеку над русской поэзией, постоянно переживающей посттравматическое стрессовое расстройство, и ни на каком суде, в том числе на Страшном, это право у города-героя не отнять.
Питеру есть отчего уйти в себя, где места не меньше, чем снаружи. Впрочем, эта его неподъёмно-гнетущая аутичность имеет и отрицательную череду последствий, выраженную в отсутствии убедительных предпосылок к легкомыслию, антипод которого обличён небезызвестным героем Григория Горина. Вообще в России шутовство (особенно придворное) сопровождалось такими серьёзными намёками, что мимическая мускулатура на джокерской бирже всегда числилась безработной. Конкретно в Питере немного места для хохота взахлёб. Это связано с подспудной метафизической фобией, боязнью, что задорный звук, врезавшись, например, в эпилептические припадки Фёдора Михайловича, отлетит назад уже хоровым эхом, которое, игнорируя ограничения, связанные с окончаниями, начнёт нести отсебятину пророческого толка. И уж тем более в городе мало места для разного рода розыгрышей, ибо кощунственно отвоёвывать смехом воздушное пространство у имплицитного гула тюремного голубя Анны Андреевны. И если на приватном, корпоративном и даже императивном (императорском) уровнях забавы там всё же возможны, то в случае литературно-критической перцепции – почти исключены. Антидепрессант «почти» пристроен сюда волюнтаристски, дабы хоть в таких гомеопатических дозах стимулировать надежду на то, что когда-нибудь литературная критика ответит взаимностью на ненавязчивые ухаживания самоиронии, жизненно необходимой для нивелирования скрытого несоответствия между означающими и означаемыми литкритики.
И напоследок нельзя не включить в памяти на всю громкость гениальное блеяние Бориса Гребенщикова, которое в эпоху назревающей свободы(?) оказалось символом порционно сцеживаемой боли, невольно накопленной за годы её советского причинения и конопачения.
Право же подытожить первую часть данной статьи я с глубоким почтением отдаю литературному критику, публицисту и переводчику Виктору Леонидовичу Топорову, словам которого, несмотря на их томление в узком контексте отношения питерцев к стихам, ничто не мешает выйти из берегов и разлиться до заявленного выше масштаба, в очередной раз подтвердив бессмертие своего автора: «У нас, в Питере, по-другому: всё, хоть давным-давно и бессмысленно, но предельно – на разрыв аорты – серьёзно»[2].
Это была обязательная программа, выполненная мною отнюдь не из-под палки долга, а по причине искреннего сопереживания петербуржцам, его заслуживающим – живым и бессмертным, известным и второй раз убиенным приставкой «без». И вот тут бы самое время приступить к программе произвольной, но всё дело в том, что она уже выполнена питерским альманахом «Транслит», без согласия автора и в обстриженном виде опубликовавшем в своём блоге моё непубличное письмо, предварительно снабдив его и меня вывеской-ярлыком – УЗУРПИРОВАВШИЙ НАС СИМВОЛ (http://tr-lit.livejournal.com/125227.html). Данный мелкий эпизод приводится здесь отнюдь не из ханжеского желания погрозить пальцем, приговаривая снисходительное «ай-ай-ай!», так как, во-первых, теперешняя позиция этики уж очень напоминает позу с отсылкой к фрейдо-лакановскому символическому строю, а во-вторых, ничего личного в этом эпизоде не было, что делает его не таким уж и мелким, о чём подробнее будет сказано ниже, в показательных выступлениях.
Вопрос на засыпку: какое отношение геопсихологические предпосылки, протекстованные выше, и моё письмо, которое позже будет конвоироваться кавычками, имеют к прагматике художественного высказывания?
Ответ: самое прямое!, если не закрывать глаза на то, что прямое высказывание тоже требует критического разоблачения, из-за чего напрашивается вывод, напрашивается не сам собой, а вполне себе из-под палки, вывод о том, что на сегодняшний день главным является не столько то, кто говорит, и даже не то, как, кому, где и когда он говорит, а то, кто говорит о том, кто говорит. Говорить прямо – значит говорить то, что хотел сказать. Настоящее прямое высказывание – это слова литературного критика, обладающего символическим капиталом, достаточным для веры в его правоту.
Ответ: самое прямое!, если не закрывать глаза на то, что прагматика художественного высказывания, основательно погрязнув в социально-коммуникативной трясине события, практически элиминировала элемент «что говорить?», в то время как именно он имплицитно верховодит в постсобытийной эскалации последствий, увеличиваясь в размерах до сентенции «что такое хорошо и что такое плохо?», которая, в свою очередь, отсылает к непрозрачному габитусу автора, чёрт знает до какой степени репрессированного символически или ещё как-то. В этом смысле всегда есть риск, что первичное текстовое высказывание, пройдя через плюралистические жернова события, перемелется в оппозицию к себе самому.
Ответ: самое прямое!, если не закрывать глаза на то, что фетишизация бурдьеанского поля литературы продолжается, но уже на новом витке рефлексии, где идолы модернизируются самим неопространством до неопознаваемой инаковости. И уже неважно, что арт-реваншисты, пользующиеся этим же переходом в надежде вытащить отрадное из водоворота времени посредством перенесения воронки в реку иного измерения, терпят крах из-за того, что часть «мета», приставленная к слову «география», изменяет до неузнаваемости и руку, и багор, и утопающего.
Дело в том, что тяга вашего непокорного слуги к питерскому менталитету берёт в основании не только (с известными оговорками) общие для многих мест постсоветского пространства язык, историю и этику с эстетикой, но и в некоторой неохотно доказываемой степени одинаковую черту характера – замкнутость, присущую как питерцам (гнетущая масса воды), так и палешукам (гнетущая масса леса). Данное родство, конечно же, притянуто за уши, но и уши эти уж больно длинные, а потому из рук не выскальзывают. Сия объединяющая нас замкнутость (= задумчивость) стала, как ни странно, эдаким заводилой в чертогах моих интенций. Она подталкивала моё аморфное любопытство отслеживать жизнеспособность питерской серьёзности, особенно богемной, особенно в свете пылающей сетевой оргии, чей коммуникативный промискуитет действует, как веселящий газ, даже на ортодоксальных снобов и позволяет увидеть себя со стороны хотя бы посредством кривого зеркала монитора. Повышенное внимание так и осталось бы в компетенции длинного носа (если угодно – гоголевского), не уткнись я этим отпрянувшим от богемы лицевым утёсом в Наивность. Почему первая буква в жалком существительном выросла высоко, станет ясно ниже.
Почти до неузнаваемости обросшая мифами работа Ролана Барта «Мифологии», в основном выводящая на чистую воду вульгарные мифы, выводящая их из аннексированного лона матушки-природы, оказалась слепа или недостаточно зорка к мифам философским – в силу корпоративной солидарности, а в большей мере – по причине утаивания оных за пуленепробиваемыми оболочками гипотез. Библейская истина гласит: «…люди, развращённые умом, невежды в вере»[3]. Мировоззрение современного (виртуального: опять и опять вспоминаем медведевского героя) интеллектуала (в нашем случае с приставкой «супер») плотно нашпиговано атеистическо-философскими (элитарными) мифами и относится к Наивности почти так же, как «мадам Дефицит» к народу. Обладателями богемных габитусов Наивность воспринимается исключительно как аксиоматическое отсутствие, которое в лучшем случае подлежит просвещению, а в худшем – игнорированию, граничащему с отвращением по Кристевой или с интеллектуальной нетерпимостью, туда-сюда и обрастающей наукообразностью на манер идеологий по Арендт. На самом же деле нет ничего серьёзнее и опаснее Наивности, о которой имплицитно говорит всё та же Ханна Арендт, чья знаменитая работа ступает по свежим следам тоталитаризма, а потому навылет прошита неподражаемой живизной надрыва: «Всё дело в том, что хотя тоталитарные вожди и убеждены, что должны неуклонно следовать вымыслу и правилам вымышленного мира, фундамент которого они закладывали в ходе борьбы за власть, они лишь постепенно открывают для себя всё содержание вымышленного мира и его правила. Их вера в человеческое всемогущество, их убеждённость в том, что посредством организации можно сделать всё что угодно, ввергала их в эксперименты, которые, возможно, и были описаны человеческим воображением, но точно никогда реально не осуществлялись. Их ужасные открытия в сфере возможного вдохновлены идеологическим наукообразием, которое оказалось меньше подконтрольно разуму и меньше склонно к признанию фактичности, чем дичайшие фантазии донаучного и дофилософского умозрения. Они основали тайное общество, которое ныне уж не действует среди бела дня, — общество тайной полиции»[4]. (Кстати, о policy и politics. В этот абзац просится и Жак Рансьер, но, боюсь, в нашей проблеме сей француз грозит выступить в роли Ивана Сусанина). К Наивности, как я полагаю, следует относиться без снобистской кастовости, если не сказать – по-отечески, чтобы наивных не усыновляли разного рода «отцы» народов.
Именно опасный снобистский тренд вкупе с вышеупомянутым шнобелем заставили меня посредством прагматики прибегнуть к художественному высказыванию (исследованию).
АВТОР ВЫСКАЗЫВАНИЯ: иностранный интеллектуал-русофил.
СРЕДА ВЫСКАЗЫВАНИЯ: Интернет.
МАТЕРИАЛ ВЫСКАЗЫВАНИЯ: русский язык.
ФОРМА ВЫСКАЗЫВАНИЯ: эпистолярный текст – «утка».
ТЕМАТИКА ВЫСКАЗЫВАНИЯ: набор актуальных обывательских штампов и невежественных заблуждений, поданных в синтаксически сомнительном виде и идущих вразрез с мировоззрением адресата.
АДРЕСАТ ВЫСКАЗЫВАНИЯ: питерский литературно-критический альманах «Транслит».
ЦЕЛЬ ВЫСКАЗЫВАНИЯ: спровоцировать реакцию выбранных реципиентов, по которой можно будет судить об отношении сверхсерьёзной(?) петербургской богемы к политически значимой Наивности.
ПРОГНОЗ:
вероятность разоблачения – 0%
серьёзность восприятия – 100%
самоирония – ?
игнорирование – 20%
отписка – 50%
просвещение – 30%
По моему самонадеянному плану должно было получиться что-то вроде заочного эпистолярного хэппенинга, однако к созданию/правдоподобию этой «утки», заслужившей ФИО – Узурпировавший Нас Символ, мне пришлось приложить поистине титанические усилия, но не настолько, чтобы они возымели последствия, о которых будет сказано ниже.
Прогноз сбылся, сверхсерьёзный «Транслит» не распознал розыгрыша и ответил моей сфабрикованной Наивности по-питерски корректной отпиской, плавно перешедшей в просвещение, за что ему, «Транслиту», я искренне благодарен, ибо в свете повального игнора это действительно достойно уважения. Однако через пару-тройку дней мои к тому времени ещё ясны очи засвидетельствовали присутствие в блоге альманаха – вышеупомянутого непубличного «письма», моей дикой «утки», обкорнанной до домашних шансов взлететь и выставленной на осмеяние без моего согласия (а как иначе?). Данный поступок стал для меня сюрпризом, который по-ослиному отказался зайти в стойло сюрреалистического, но зато галопом заскочил в ранг приложения к магистральной цели моего эпистолярного исследования.
Естественно, я ни в коей мере не осуждаю эту публикацию непубличного, ибо у самого рыльце в пушку – хоть и в искусственном! Вероятнее всего она была спровоцирована постоянно вытесняемым сомнением в правильности избранного «Транслитом» левоатеистического курса, раз для её подтверждения прибегли к показательной порке-презрению нонконформиста, раз на него повесили табличку с дискредитирующей надписью, раз и без того наивное «письмо» отоварили суффиксом превосходной степени «ейш», вырезав из многостраничного (чуть не написал – многострадального) текста все библейские цитаты и не только.
ГЛАВНЫЙ ИТОГ СЕТЕВОЙ АРТАКЦИИ: первичное текстовое высказывание – наивный гадкий утёнок, пройдя через плюралистические жернова события, перемололось в оппозицию к себе самому, став серьёзным прекрасным лебедем.
P. S.
Библейские цитаты, без наркоза вырезанные из моего «наивного письма», а также чудом выживший в нём последний абзац – абсолютно искренны и к прагматике художественного розыгрыша отношения не имеют, как не имеют они его и к художественным признаниям Стефана Малларме: «Мы знаем, пленники абсолютной формулы, что, разумеется, существует только то, что существует. Однако немедленное, под каким-либо предлогом, разоблачение обмана изобличило бы нашу непоследовательность, лишая нас удовольствия, к которому мы стремимся. Ибо то, что вовне, есть агент этого удовольствия и его двигатель, – сказал бы я, если бы мне не был отвратителен публичный святотатственный демонтаж фикции, а стало быть и литературного механизма, с выставлением на всеобщее обозрение его основной части – т. е. пустоты. Но я благоговею перед трюком, при помощи которого мы возносим на некую недосягаемую высоту – и с громом! – осознанное отсутствие в нас того, что сверкает там наверху. Чего ради? Ради игры»[5].
С Богом.
____________________________________
[1] Олег Ю. «Сопротивление ходу времени»: интервью В. Шубинскому // НЛО. 2004. № 66.
[2] Топоров В. Предисловие к сборнику «Петербургская поэтическая формация» / Сост. К. Коротков, А. Мирзаев. СПб.: Лимбус Пресс, Издательство К. Тублина, 2008.
[3] Библия. Новый Завет. Второе послание к Тимофею, гл. 3, ст. 8.
[4] Арендт Х. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. И. В. Борисовой, Ю. А. Кимелева, А. Д Ковалева, Ю. Б. Мишкенене, Л. А. Седова. Послесл. Ю. Н. Давыдова / Под ред. М. С. Ковалевой, Д. М. Носова. М.: ЦентрКом, 1996. С. 566.
[5] Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение, 2000. № 45.
