На дивной полянке, в чащобе лесной
ручей на тальянке играет весной,
а летом на флейте, свирели…
Прозрачны, нежны его трели.
Осенней жалейкой…На дивной полянке, в чащобе лесной
ручей на тальянке играет весной,
а летом на флейте, свирели…
Прозрачны, нежны его трели.
Осенней жалейкой звучит клавесин
ручья и трепещущих листьев осин,
и синие сосны и ели
во сне с ним в морозы звенели.
Душа ручейка родничок под сосной,
поющий, звенящий и в стужу и в зной,
с травой и с листвой говорящий —
с живою водой… настоящей.
Когда-то… недавно, в лихие года,
недвижною, мёртвой была та вода
и рыжей сукровицей стыла.
В ней небо, как небыло… было…
И глухо деревья шумели вокруг,
и гибельной топью прослыл этот круг,
в нём во\’роны свадьбы играли.
Здесь души к рукам прибирали.
И рати небесной настала пора,
нечестная в кости ведётся игра.
И молний разящих перуны
зажгли говорящие руны.
И света поток воскресил родники,
и воды воскресшие стали легки,
и родинки древних заветов
открылись в туманах рассветов.
Заветные тайны… Святые места…
Случайна ли, тайна ли, та красота,
когда родники на рассвете
поют и смеются… как дети?
