Пахнет где-то борщем и чесночными гренками,
Не общагой рабочей, а домом моим,
Я там вырос, в том доме молочными гренками,
Закормили меня, так я был там любим.
Не общагой рабочей, а домом моим,
Я там вырос, в том доме молочными гренками,
Закормили меня, так я был там любим.
Как давно это было, не верится даже,
Пролетело, как миг, не узнать, не понять,
Время странная штука, все спрячет и смажет,
А хотелось бы очень все вернуть и обнять.
Вспоминается всё же, до скрипучей калитки.
У забора из камня рос тутовник большой,
Червь шелковичный плел из шелковицы нитки,
Ну, а мы, пацаны, там творили разбой.
Было жаркое лето, Ашхабад полон зноя.
Босоногие дети, пыль над шумной толпой
И палящее солнце всем грозило бедою,
Уложить без разбора на больничный покой.
Был хозяин-туркмен не уживчив и бешен.
Он ругал всех подряд на своем языке,
Так как-будто бы он весь в грехах был замечен
И носил свою злость, как баран в курдюке.
Дом в котором мы жили был из глины и дерна.
Пол по дому был, прямо скажу, земляной,
И его нам хозяин сдал в наем так проворно,
Мы моргнуть не успели на этот разбой.
Не смотря на все это мы всегда не тужили,
Жизнь без злобы текла там своим чередом,
Мы шутили, смеялись, играли, дружили,
Это был наш, в то время, замечательный дом.
Пусть все запахи в нем остаются навечно.
Их несем мы по жизни и узнаем всегда,
Борщ с чесночными гренками снится, конечно,
Ну, а все остальное, не большая беда.
