Когда-то, очень давно, я играла на красивом, но довольно сложном инструменте с поэтическим названием ВИОЛОНЧЕЛЬ. Как так получилось, что в городе, где не было ни симфонического оркестра, ни мало-мальски…Когда-то, очень давно, я играла на красивом, но довольно сложном инструменте с поэтическим названием ВИОЛОНЧЕЛЬ. Как так получилось, что в городе, где не было ни симфонического оркестра, ни мало-мальски солидной филармонии вдруг открывается на базе музыкальной школы класс виолончелистов. А провинциальная девочка-переросток, даже представления не имеющая об этом инструменте, и с огромной мечтой о море, оказывается в этом классе. Случайность и бессознательность поступков часто управляют нашей жизнью.
Прошло уже два занятия: мы учились правильно держать смычок, — а тайна инструмента всё не открывалась. Понятно, что со стороны нашего педагога, Ольги Фёдоровны, это была простая уловка по удержанию своих учеников (дабы не отпугнуть огромными размерами инструмента). А дети (нас было в классе пять человек) уже приставали: покажите, да покажите… И наступил тот час, когда наша удивительная Ольга Фёдоровна вняла нашим мольбам и приоткрыла таинственную завесу. Мы увидели ТО, на чём нам предстояло научиться играть. Первое впечатление – большая и добрая, с низким глубоким звуком.
И началась кропотливая и конкурентная работа по освоению инструмента, который, впрочем, в жизни нам никому не пригодился по причине невостребованности в такой глухомани. Но первые три года не в счёт. Они были освящены притягательной силой нашей любимой учительницы. Даже внешне, весь её облик, как будто повторял изящные формы виолончели, и такой же низкий и мягкий её голос дополнял общую гармонию. Мы кружились вокруг неё, как пчёлы вокруг цветка, забирая сладчайший нектар её познаний. Только этим и объясняется столь длительный интерес к учёбе, царивший в классе виолончелистов, пока Ольги Фёдоровна, отбыв практику в нашем городе, не уехала туда, где она в полной мере отдалась своему творчеству.
…Мы «тянули»: ля—я-я… ре-е-е… — выравнивая смычок, держа в полётной лёгкости плечо и локоть. «Ля-я-я… си-и-и… до-о-о…» Потом: «ре-е-… ми-и… фа… соль…»
«Четвёртый пальчик – со-о-оль; плотнее – со-о-оль.» Но четвёртый палец – мизинец – маленький и хилый – не подчинялся. «Соль, Лена, держи плотнее мизинец – со-о-ль».
Репетирую дома:- «со-о-о-ль…
со-о-ль… со-о-оль…» И вдруг «вижу» бабушку. Почему? Откуда? Но потом это так и осталось: как только беру «соль», сразу — бабушка перед глазами.
Такая… полная, но не бесформенная, с лучистым улыбчивым лицом. Не притязательная в быту, спокойная и приветливая. Я помню её, сидящую в своей малюсенькой комнатке, где помещалось лишь две кровати, для неё и дедушки, стол и печка. Она сидит, старательно и неторопливо вяжет, слушая мой детский лепет, приговаривая своё любимое «действительно», или заливается свистящим, почти беззвучным смехом. Вижу её читающей какую-нибудь старую толстую книгу, сидя ближе к окну или лампе: вся как будто сложится в круглый кокон – и только книга на отлёте руки. Чем не восьмушка «соль» на нотном стане.
Но помню я её ещё раньше, когда она была моложе и бодрее. Мне было 10 лет. По какой-то причине, уже не вспомнить, она приехала из деревни, чтобы побыть со мной, пока мама куда-то ездила. Это было время благословенное для нашего общения, ведь я — не единственная её внучка. А тут, со времён моего чудесного спасения в младенческом возрасте, мы снова с ней оказались вместе. Она варила мне роскошные борщи, за которые ужасно обижалась, если я вдруг отказывалась от завтрака или ужина. Но мы не ссорились — с ней это было невозможно. Она из породы людей, которые никогда никого не воспитывают и воспитывают всегда – своим примером. Вечерами мы с ней играли в карты, смеясь и подтрунивая друг над другом, а потом обливались слезами у телевизора над судьбой Павки Корчагина. Ещё один нюанс в нашем общение: я говорила ей исключительно «вы», как и повелось издавна в нашей большой-большой семье в обращении к старикам.
Бабушка хоть и не болела, но почему-то каждую ночь я не могла уснуть, пока не услышу из соседней комнаты её ровное дыхание. Мне казалось, а вдруг она умрёт, вот сейчас, сегодня, и даже плакала, когда её дыхание на миг как будто прерывалось. А ещё помню, как она читала мне длинное-предлинное стихотворение наизусть. И ночью, из соседней комнаты, через открытую дверь я слушала её певучий голос: «Разреши, Агрепина Петровна, посидеть под окошком твоим…»
А потом она засыпала, и слышалось её ровное сопение в голос, – может быть, это была нота соль?
Анна Кузьминична. Так полным именем звали мою бабушку. Она родом из Юзовки (ныне Донецк). Из шахтёрской семьи. А её мама, моя прабабушка, славилась, как знатная травница, которая пользовала своими целебными отварами всю округу.
И вот в семье происходит несчастье –мой прадедушка попадает под вагонетку: он жив, но сильно повредил грудь. Долго болел. Врачи посоветовали переехать в Казахстан, где климат будет способствовать выздоровлению. Они переезжают, но дедушка всё равно не выжил. Зато с этого переезда – из благодатных земель в засушливую голую степь – и началась наша родовая эпопея щемящей мечты – «Вот уедем!» Из поколения в поколение передавалась она, нисколько не утрачивая своей эмоциональной силы. И вижу я: идёт бабушка-соль и ведёт за ручку мою маму-ребёнка; идут они по степной тропинке за селом и мечтают, как уедут обратно на юг и как там здорово заживут. Нотный стан нашего РОДА! Где каждый прозвучал в своей тональности, удерживая без фальши её основной звук.
Бабушка-соль, я высоко поднимаю голову и говорю прямо в космос: «Бабушка-соль, мне хочется звучать в Вашей тональности! Мой мизинец окреп, и соль моей жизни где-то здесь, рядом с Вами!»
***
Степи родной пейзаж убогий —
И вот уже почти забыт —
Влачился следом сбок дороги,
Клонил в дремоту скучный вид.
И мял дорожную отвагу,
И гнал её в пределы грёз,
Где ты — росточек -ищешь влагу
Среди мечты, стихов и слёз.
Среди скупых воспоминаний
О том, что якобы, когда…
А всё мелькали изваянья:
Кусты, столбы — и провода.
Так мысль рождалась о побеге,
Уже тогда носилась вскачь —
Он застил тополь в яркой неге,
Тёмно-зелёный карагач.
По зову крови и веленью
Души прадедовской — рвалась.
Но в третьем, сказано, колене
Мечта сбывается. Сбылась
Вот и моя мечта святая!
Ритм гор кавказских и лесов.
Монета-осень золотая
Теперь в руках — и хлеб и кров.
А камень, что когда-то подан
Был нищим пращурам моим,
Могильным стал, могиле отдан,
И бабушка лежит под ним.
