(Из записей Марка Неснова)
Молодая, смешливая заправщица пообещала нам бензин только через пару часов.
Деваться было некуда, и я предложил своему…(Из записей Марка Неснова)
Молодая, смешливая заправщица пообещала нам бензин только через пару часов.
Деваться было некуда, и я предложил своему попутчику позавтракать в местном кафе.
Кафе больше напоминало заводскую столовую и интерьером и обслуживанием, но особо выбирать было не из чего.
На дворе был 1989 год, город назывался Усть – Джегута, Карачаево-Черкесия, а единственное кафе на нашем маршруте, которое было недалеко от заправки, расположилось на берегу реки Кубань.
Сидевшие за столом четыре работницы не обратили на нас никакого внимания, а когда я попытался попросить чего-нибудь поесть, одна из них,
не поворачивая головы, сказала:
-Ещё рано, приходите часа через два.
Было уже 9 утра, и я продолжал настаивать.
Но девочки о нас уже забыли.
Тогда я подошёл к кухонному окну и громко постучал.
Окно открылось, и горец лет сорока сказал:
-Есть только форель, но она дорогая. И надо ждать, пока я пожарю.
Я повернулся к своему попутчику и спросил:
-Александр Михайлович, будете есть жареную форель?
-Никогда не пробовал. Но всегда мечтал.
Я заказал две порции рыбы, и мы пошли её дожидаться на скамейку у речки.
То, что один из самых печатаемых в стране и за границей писатель, известный критик и сценарист, директор НИИ кинематографии за свои 60 лет не пробовал форели, моего удивления не вызвало.
Таковы были условия жизни в нашей социалистической стране, которой оставалось жить ещё два года.
Этим моим попутчиком был писатель Алесь Адамович, с которым мы душевно дружили, к тому времени, уже около десяти лет.
Мы уселись на лавочке у воды, и не помню, с чего начался разговор о том, что его уволили из состава преподавателей МГУ за отказ подписаться под письмом, осуждающим писателей Синявского и Даниэля.
Говорили о том, что советская власть таким путем ломала людей, так как всегда боялась людей гордых и независимых.
Для людей менее щепетильных имелись способы попроще.
Но большая часть населения была сломлена этой подлой властью, в надежде на то, что бедный народ без чести и гордости будет её терпеть всегда.
И тут Александр Михайлович вдруг заговорил о своём командире разведчиков из партизанского отряда:
-Смелее, достойнее и бесшабашней я человека ни на войне, ни в гражданской жизни не встречал.
Но, по рассказам друзей, в 52-м году его каким-то путём принудили выступить на собрании против сослуживцев-евреев с обвинением в традиционном тогда космополитизме.
Он не сумел отказаться, возможно, из карьерных или бытовых соображений, и это сломало его, как личность, навсегда.
Я встретил его лет через 10 после этого.
Куда девался мой бравый командир, на которого мне всегда хотелось быть похожим?
Он не смотрел никому в глаза и говорил всё время о своей болезни и каких-то семейных неустроенностях.
На него жалко было смотреть.
Мне тяжело до сих пор вспоминать эту встречу.
Камнем его история лежит у меня на сердце.
Нас позвали к столу. На тарелках лежали две красавицы-форели и два огромных бочковых помятых солёных огурца.
Мы были счастливы.
Как всё-таки мало нужно было человеку для счастья в СССР.
По дороге в «Домбай» история про разведчика всё время была с нами, и я тоже вспомнил подобную историю, которая камнем лежала уже на моём сердце.
…В жизни очень важно вовремя встретить человека, которому ты веришь, и который бескорыстно подскажет тебе, как не наделать непоправимых глупостей.
Особенно это важно в лагере, где спрос за ошибку иногда может стоить жизни.
Мне в жизни повезло, потому что мне сразу встретился один из самых уважаемых и уважающих себя людей — Василий Данилович Донченко.
Только, когда его осудили и он ушёл на «крытую» (тюремный режим), я понял, что это и был человек, который контролировал все самые важные события на зоне, будучи одним из самых крутых картёжных игроков.
В быту же и он и его друзья-картёжники были обычными весёлыми, достаточно начитанными ребятами, и свои «дела» они старались скрыть за своей простотой и внешней беспечностью.
Что, впрочем, не мешало им в нужный момент быть теми, кем они были на самом деле.
Это в кино зэки выпячивают свои уголовные замашки, а в жизни скромность в поведении позволяет дольше прожить.
Главная мудрость, которую слышит «хороший парень» от «уважаемых» людей в лагере это:
«Меньше будешь рисоваться, дольше пробудешь на зоне.»
Имеется в виду, что не в изоляторе или БУРе(барак усиленного режима).
Рисуются же, как правило, те, кто ничего собой не представляет, кому нечего терять и, кто только и мечтает быть таким крутым, о каких они наслушались в подворотнях да в следственных камерах.
О настоящей лагерной жизни эта публика знает только то, что на поверхности. Как бомж о свободе.
Ну, откуда простому работяге в лагере знать, какие огромные деньги крутятся в игре.
Он только слышит, что где-то, кого-то зарезали, избили или опустили.
А понять ничего не может.
На свободе тоже мало кто о картах знает и думает, что этого вообще нет.
Я всё это немного описал в рассказе «Прощание с мифами».
Так вот именно Вася Донченко – киевлянин 27-ми лет от роду предостерёг меня двадцатилетнего оболтуса от позёрства, блатовства, карт, водки, наркотиков и прочих вульгарных и киношных атрибутов лагерного быта.
-Постарайся быть, а не казаться.
Но за это «быть» ты должен отвечать своей жизнью. И ничем другим.
В любой момент.
Иначе твои потуги ничего не стоят.
Никого и никогда не сгибай и не унижай, но и сам никогда не сгибайся.
Я запомнил это правило на всю свою последующую жизнь, которое, впрочем, относится не только к лагерю.
Читателя может возмутить моё постоянное сравнивание вольной и лагерной жизни, вольных людей и зэков.
Но особой разницы я никогда не замечал.
Во-первых, между человеком, избившим жену или прохожего и человеком, получившим за это срок, разница невелика.
Человеком, давшим взятку, и посаженным за взятку, тоже.
А кто из нас не давал взяток? Или не дрался?
И так далее.
Профессиональных же преступников за 12 лет я почти не видел.
А мораль, повадки и тюремный фольклор на воле ничем не лучше.
Блатные словечки и уголовные песни в лагере я слышал намного меньше, чем на свободе.
А уж с пьянством, хулиганством, воровством, ложью и предательством на свободе обыватель сталкивается многократно больше.
Ну а о жизни на воле не по закону, а по понятиям и говорить не приходится.
Так что мои аналогии и сравнения вполне осознанны и обоснованы.
Другое дело, что ответственность в лагере и жёстче и неотвратимей.
В этом основное отличие.
Спрятаться негде.
Итак, Васю отправили на тюремный режим.
Меня же, после неудачного побега и ранения, жизнь так закрутила, что я оказался на севере до конца своего срока.
Но помнил я о Василии Даниловиче Донченко всегда, и эта память была для меня одним из немногих жизненных ориентиров, которые сделали из меня уважаемого и ответственного человека не только в лагере, но и на свободе.
Я был уже вольным руководителем лесобиржи, когда, работающий в «пожарке», мужик из западной Украины, по имени Адам, спросил меня не тот ли я Марк, который бежал с друзьями на машине из карьера в Шепетовке.
Оказалось, что мы сидели когда-то на одной зоне, и он меня запомнил.
Выяснилось, что он недавно вышел на поселение, а теперь за пьянку его снова закрыли. Бывает.
Я же спросил его, а не встречал ли он на Украине Васю Донченко, нашего общего знакомого.
И тут Адам меня оглушил, рассказав, что ему, как-то, попалась внутрилагерная газета, где Василий Донченко писал о том, что он стал на путь исправления и призывал других сделать то же самое.
Такое заявление ничего общего не имеет с реальностью, а является наряду с другими методами (красной повязкой, подпиской о сотрудничестве и т.д) способом сломать достойного человека.
Наоборот, после таких заявлений, человек становится, обычно, постоянным клиентом лагеря, потому что на свободе пьёт, хулиганит и жизнью, как правило, совсем не дорожит, а только дорожит только своей шкурой.
Таких я знал немало.
В лагерях власть делала что угодно, но только не готовила человека к жизни на свободе, потому что эта свобода юридически и политически не очень отличалась от лагеря.
В то, что такое несчастье могло случиться с Васей Донченко, мне не верилось.
Не укладывалось в сознании.
Конечно, у советской власти есть огромный арсенал, чтобы сломать любого в лагере, тюрьме и на свободе.
Например, любой зэк уступит при угрозе быть изнасилованным.
Но силы, которая потом может заставить такого человека жить, на земле не существует.
Выбор жить или умереть, к счастью, всегда во власти самого человека.
И, если я ещё мог поверить в то, что Васю могли сломать, то поверить в то, что он может жить сломленным, я не мог.
Тем более, что и сам Адам не вызывал моего серьёзного доверия.
Должности пожарного, кладовщика, хлебореза, санитара, как правило,
раздаёт лагерный «кум» своим агентам.
В отличие от должности бригадира, где необходимо неформальное лидерство.
Отдать должность бригадира «своему» человечку на севере власть не может. Мужики просто дадут ему по голове.
А должность пожарника вполне можно получить и от кума. Но не обязательно. Можно и по болезни, и по специальности…
Короче, червячок сомнения и печали поселился в моём сердце и грыз меня постоянно.
Прошло лет десять.
И вот однажды в справочной киевского аэропорта «Борисполь», где мы с женой и детьми улетали из гостей от моего друга актёра Жоры Мельского, мне выдали квитанцию с адресом Донченко В.Д. в соседнем с Киевом городке.
Я привёз семью домой и немедленно отправил Васе телеграмму с уведомлением, что буду у него в воскресенье утром.
Таксист высадил нас на параллельной улице, и мы с Жорой пошли по грязи вдоль домов, отыскивая нужный номер.
Небольшой деревенский домик оказался в самом конце.
На двери висел большой амбарный замок.
На соседнем крыльце стояла пожилая женщина.
Я обратился к ней с вопросом.
Женщина оказалась старшей Васиной сестрой.
По её словам, телеграмму она ему сама вручила, но с самого утра он, ничего ей не сказав, ушёл.
Я спросил о том, как он живёт.
Выяснилось, что после первого освобождения, он сидел ещё дважды по три года.
А когда я поинтересовался за что, сестра с горечью сказала:
-Та всэ ж за жинок. Якбэ вин нэ пыв, та нэ быв йих, то ничого б нэ було.
-Так он что пьёт? Он же раньше совсем не пил?
-Ого! Та щэ ж як. Кожен дэнь и пье.
Зараз от опьять жинку побыв, та выгнав. Одна бида, що дуже пье.
Я понял, что ушёл Вася специально, и ждать нам его бесполезно.
И мы поехали в Киев.
Уже попрощавшись с женщиной, я вернулся и отдал ей около шестисот рублей – все деньги, которые у меня с собой были.
Жора всё знал и, понимая моё состояние, всю дорогу молчал.
Cтранное дело.
Я заметил, что люди далёкие от лагерной жизни,
но облечённые чувствами собственного достоинства и чести,
запросто ориентируются в лагерных понятиях и комбинациях и делают всегда правильные выводы.
Адамович был из этой же категории.
Понимал он всё о лагере, как будто бы провёл там половину жизни.
Хотя провёл он её, большей частью, в больших и важных кабинетах.
Может быть оттого, что в нашей стране народ никогда не жил по законам, а всегда по понятиям.
И понятия эти были практически лагерными.
Если на Западе заявить на вора считается нравственной нормой, то у нас с таким заявителем окружающие перестанут здороваться.
Он тоже молчал после моего рассказа.
Чтобы как-то разрядить обстановку, я в шутку сказал ему, что с его понятиями и поведением, он был бы в лагере уважаемым человеком.
Против моего ожидания он не рассмеялся, а немного помолчав, задумчиво произнёс:
-Надеюсь.
Мы подъезжали к Домбаю.
Стране оставалось жить ещё два года.
А одному из лучших людей этой страны партизану, писателю и выдающемуся общественному деятелю Александру Михайловичу Адамовичу оставалось жить чуть больше пяти.
