НА ПОГИБЕЛЬ КРИСТОФА де МАРЖЕРИ.
В московской помойке, дарами богатой,
Роется робко усатый француз,
В белой рубашке, немножко помятой,
С грязью…НА ПОГИБЕЛЬ КРИСТОФА де МАРЖЕРИ.
В московской помойке, дарами богатой,
Роется робко усатый француз,
В белой рубашке, немножко помятой,
С грязью на новеньких корочках шуз.
Наши бомжата притихли в сторонке.
У наших наряды нищи, дело швах.
У одного золотые коронки,
Но только на двух, и последних зубах.
А «этот» достал не надкушенный пончик,
Малость бомбажную банку сардин…
Тут кто-то осмелился: «Слышишь, япончик!..
Нада делится, ты здесь не один».
— А!.. Кес ке се?.. — вопросил иностранец.
Наши – пошёл ты!.. сказали в ответ.
Брыли покрыл иностранцу румянец,
Урна измазала белый манжет.
Но через час с любопытством пристали:
— Откуда приехал, и здесь нахера?
А к вечеру чуть по французки болтали,
Рядом с французом, кружком у костра.
Осень сырыми дождями крепчала,
Пили бурдяк, козыряя рублём.
Хвастались перед усатым сначала
Плутиным-Дамкой, Дурдумой, Кремлём.
Выдали планы ракетного боя,
Съев с аппетитом бомбаж из сардин.
План рисовали, пугая ковбоя
Верфью, где прячется сто субмарин.
Хлюпала в лужах осенняя жижа,
«Знаю, вы дети великой страны.
Я не ковбой, я клошар из Парижа,
Главное мир, не желаю войны!..»
Усатый французик ничем не гордился,
И мерзкий бурдяк выпивать обожал.
Рассказал: «Братцы!.. Фалькон мой разбился
Ночью во Внуково, я убежал.
К чёрту сокровища и миллиарды!..»
В небе худой полумесяц исчез.
Пьяные, в карты играли, и в нарды,
Спрятавшись под остановки навес.
Очень жалели, что нету девчонок,
А то б иностранцу устроили бал.
А он зарыдал в уголке как ребёнок,
И в щёки беззубого расцеловал.
В душах растаяла злость как медуза.
Махнули на Курский, где греет стена.
Так наша Русь приютила француза,
Бывшая раньше оплотом Союза,
Лучшая в мире Страна-Сатана.
