Её никто не любил.
Маленькие
широко расставленные глазки
выглядывали из-под широкого выпуклого лба недоверчиво и озлобленно. Выдающаяся вперед челюсть и неровные зубы придавали лицу хищное…Её никто не любил.
Маленькие
широко расставленные глазки
выглядывали из-под широкого выпуклого лба недоверчиво и озлобленно. Выдающаяся вперед челюсть и неровные зубы придавали лицу хищное выражение . Калмыцкий приплюснутый нос и тонкие неопрятные пряди волос вызывали чувство брезгливости и отчуждения .Нежное , пахнущее французскими духами и хорошим мылом , имя Люся никак не вязалось с ее внешностью, все равно, что изящную шляпку надели на огородное пугало.
-Люся,- упрямо представлялась она, протягивая широкую ладонь лопаткой и обнажая десны в широкой улыбке, отчего пожимающему ей руку становилось как-то не по себе. И по обыкновению, отойдя на несколько шагов , он отправлялся мыть руки или с ожесточением вытирал ладонь платком, словно хотел стереть невидимое пятно.
В деревне ее звали Людой. Так здесь называли каждую третью рождавшуюся девочку. Марии, Анастасии и Людмилы были излюбленными именами в их деревне.
А в семье Масютиных , кроме Люд, и не было других женских имен. Это было привычное, родное, как лебеда или подорожник, растущие
тут и там.
Люда Масютина – одна из немногих- вырвалась из деревни Ореховка.
Название было ещё довоенным и хранило аромат романтичной и вкусной жизни. Ни одного орехового дерева в Ореховке не осталось. Огороды поистощали . А крик петухов в курятнике Филимоновых , единственной семьи, ещё державшей курятник , был той реликвией, которой гордилась вся деревня.
Около изб, сложенных из грубо наскоро обтесанных сосен, не росло ни кустика. Лишь взлохмаченные
сгорбленные поленницы дров, приготовленных на зиму, придавали в темноте суровую внушительность убогому контуру Ореховки.
Почти все мужское население занималось лесосплавом. И глубокая северная река была той пашней, где пахали дети
бывших пахарей от зари до зари. В выходные дни еще накануне вечером напивались все до беспамятства – и в воскресенье деревня казалась вымершей.Только изредка выбегали бесштанные сопливые ребятишки , да девки вывешивали белье.
Единственный магазин был по воскресеньям закрыт.
Через пыльное окно просматривались пустые полки: весь запас спиртного был разобран еще накануне, а другое добро было здесь редкостью.
Просторное здание клуба пустовало. Обивка стульев из искусственной кожи была наполовину растаскана.Стены отсырели, штукатурка обвалилась , а красный кумач плаката с надписью \»Лучшим видом искусства для нас является кино\» висел на одном гвозде.
Отец был рад, что Люда решила попытать свое счастье в городе. Да и мать, глядя, как та собирает свой неказистый чемодан ,перевязала его крепким шпагатом, не сказав ни слова.
— Да и впрямь, — думалось матери, — в деревне ей ничего не светит: мужиков свободных нет, да и девка неказистая , все книжки читает. А где тут прокормишься, на книжках-то?!
Авось там, в городе, это сгодится. Ленинград- миллионы людей, найдет свое счастье.
Люся сдала вступительные экзамены в педагогический – и нашла себя в списках зачисленных с общежитием и стипендией.
Она вошла в тот процент деревенских жителей, что каждый год спускали институтам вышестоящие партийные органы.
Материал она знала, даты помнила, а что язык был пересыпан деревенщиной, так туда же и вернется,- не сомневались экзаменаторы.
Вне себя от радости она отправила телеграмму родителям, перевезла свой чемодан в общежитие (комната была на восьмерых) и решила сходить в баньку попариться.
Баня была огромной. Мылись тесно, поставив
шайки друг к другу. На стенах везде виднелись остатки волос
и зачем-то приклеенные бритвенные лезвия. Люся не могла понять их назначение. Пахло уксусом, керосином и пивом. Когда Люся вышла из бани, повязав платок по самые брови, смеркалось. Тяжелые тучи, казалось, задевали копья причудливых оград. Серо-желтые дома смотрели неприветливо и угрюмо.
Молодящаяся вахтерша брезгливо осмотрела Масютину с ног до головы. -Что, из деревни? Новенькая? – и выдала комплект застиранного желтоватого белья. Огромный черный штамп красовался на каждой простыне и наволочке:
Общежитие2, проспект Стачек.
Еще не все кровати были заняты, и Люся выбрала место у окна .В комнате жили две сестры Чернобровины из Ижевска, Катя Зуева из Ангарска , красавица Лина из Вильнюса и Саша Матросова из Караганды. Все они учились на филологическом и историческом факультетах.
Жили девушки коммуной: со стипендии сдавали по 20 рублей, варили и ели вместе. Масютина назавтра купила замок, приладила его к тумбочке и решила там держать свою провизию. Коммун она боялась как чумы.
Девушки поворчали, похихикали, но вскоре перестали обращать на нее внимание. Они шушукались по углам, прихорашивались и к вечеру исчезали.
Люся записалась в библиотеку, набрала книги на первый семестр, купила тетради – и окунулась в новый мир. Она старательно конспектировала все лекции, перечитывала в перерывах и перед сном. После первого семестра Масютина стала получать повышенную стипендию. Ее исполнительность не знала границ. Одинаково старательно она учила работы Ленина, учебное кино, сказки Гофмана, старославянский язык, Толстого и новейшую литературу.
Постепенно преподаватели начали выделять ее и даже хвалить. Кто-то даже сказал, что у нее неординарное мышление, кто-то похвалил ее курсовую по литературе.
Но это ещё больше отдаляло ее от студентов.
Подруг у нее не было. На вечеринки она не ходила.
Да если бы кто и со смеху пригласил, ей все равно нечего было бы одеть. Единственной принадлежностью ее косметики была зеленая без двух зубчиков расческа, привезенная из Ореховки. Утром, не
глядя в зеркало, она расчесывала свои неровно выцветшие белесые волосы, а в библиотеке, забывшись над какой-то книгой, она вынимала ее из кармана и так ожесточенно скребла голову, словно у нее завелись вши.
…Прошло два года. Середина осени принесла вторую поземку. В общежитии едва начали топить, и ветер
С крупинками снега проникал сквозь оконные рамы.
Подушка вровень с подоконником набралась холоду –
И Люся заболела: гноилось ухо
и страшно болела голова.
В комнате было шумно и ослепительно светло. Лина синим карандашом подкрашивала и без того огромные глаза, направив на себя яркий пучок света настольной лампы. Таня гладила Женькины брюки, а он гудел электробритвой, выбривая подмышки Лене- ее сестре. Год как они всюду ходили втроем, и для всех было загадкой, кого же он предпочитает. Катя за перегородкой примеряла новую юбку и подшивала края. Саша и Наташа ещё утром уехали в Пушкино.
В дверь постучали. Люся отвернулась к стене и зажмурила глаза. Ввалилась компания парней из соседней комнаты с гитарой и бутылками в карманах.
Они вместе с девушками уезжали на вечеринку к однокурснику-ленинградцу.
_А кто это там валяется? Поднять!- узнала она фальцет Липатова.
С ужасом завернувшись потуже в одеяло, Люся приготовилась к нападению
-Не стоит трудов твоих, Валерочка! – нежно промурлыкала Лина.
-А кто это?- допытывался Валера.
-Да эта, с расческой, отличница,- пояснил Женя.
-А-ааа! Эта!–протянул Валера, — неинтересно.
Дверь захлопнулась. Запах духов и пудры витал над кроватью Лины.
Люся полистала конспект по русской литературе.
Голова раскалывалась от адской боли. Она с трудом встала и будто в забытье подошла к зеркалу. Пристально посмотрела: урод уродцем! Сама не зная зачем, подошла к тумбочке Лины, взяла губную помаду и карандаш , намазала губы и попыталась улыбнуться.
Улыбка вышла кривая, а когда обнажились десны и желтые кривые зубы, Люся ужаснулась.
Накинув юбку и блузу прямо на ночную рубашку, она отправилась в душевую и долго драила зубы, смывала пасту
и вновь чистила и скребла, словно хотела не только вычистить, но и выровнять эти криво выступающие клыки. Она тщательно умыла лицо с мылом, причесалась, подвела неровно глаза, отчего они приняли жестокое и сварливое выражение, надела новую цветастую косынку, что прислала ей мать, старый полушубок, сапоги и вышла в слякоть и ветер.
Был поздний вечер. Из окон домов лилась танцевальная музыка, доносились подвыпившие веселые крики: праздновали 7 ноября.
Люся прошла вокруг общежития и подошла к парку. Узорчатая ограда зеленовато мерцала чугунным кружевом. Овальные большие отверстия в каждом сцеплении походили на зеркальные рамы в дворцовых залах. Кто знает, может быть, когда-то они крепили
зеркала?! Масютина потрогала варежкой раму, забралась на каменную притолоку и встала во весь рост: отражение в зеркале. С тяжелых ветвей, лежащих на верхних краях рам, стекала вода: таял снег.
В конце улицы показалась пьяная компания. Присев на корточки, Люся хотела прыгнуть, но зацепилась за полушубок. Пока возилась и спрыгивала, компания приблизилась вплотную. Она ускорила шаг, почти побежала. Топот приближался. Двое схватили ее за руки и крутанули на себя.
— Ох, и мымра! –обиженно пробурчал третий. У всех были пьяные разгоряченные лица, тусклые глаза.
— В парк! –скомандовал один из державших.
Люся отчаянно забарахталась и взмолилась:
-Бросьте вы, ребята, прекратите !
Третий, чернявый, подхватил ее под ноги и начал тянуть к ограде, на которой минуту назад она стояла.
-О, Господи! – закричала Масютина.- Да вы, что, очумели? Оставьте меня. Я больна!
Ребята засмеялись. Один из них закрыл ей рот тяжелой потной ладонью. Чернявый залез ей под юбку и пытался стащить длинные фланелевые штаны, но запутался в резинке и громко грязно выругался. Люся завизжала длинно надрывно.
Она ухватилась за ветки мокрых кустов и стегнула ими по лицам, по глазам, выскользнула, собрав все силенки, прыгнула – и очутилась по ту сторону забора.
Как ноги донесли до общежития, не помнила. Окоченевшими пальцами вставила ключ, отперла двери, закрыла с внутренней стороны, скинула полушубок и забралась в постель в чем была.
Слез не было.Забылась…
Проснулась под утро. За перегородкой кровать ходила ходуном. Женька возился то ли с Таней, то ли с сестрой ее. Женское дыхание становилось все прерывистее, перешло на всхлипы и тихий стон.
— Ох, ну, Женечка , дай покричать! – шептала девушка.
-Проснется эта, у окна, -грозил Женя.
— Ну, и ладно , ну, и пусть, — доносилось сладкое бормотание.
-Из общежития нас выгонят , дурочка !- убеждал Женя.
Люся съежилась под одеялом и накрылась с
головой.
Зимний семестр Масютина провалила. Ее часто …
видели сидящей у окна. Она расчесывали свои тонкие волосы и смотрела вдаль. Конспекты она забросила. На лекциях изрисовывала чистые листы красивыми женскими
головками и узорами оград. Никто не интересовался , на что и как она жила.
Как-то майским вечером, после очередной вечеринки, девушки никак не могли попасть в комнату : ключ был вставлен изнутри.
— Может, спит эта придурковатая и не слышит, — предположил Женька. Стучать стали громче, кричали:
-Масютина! – ни звука. Вдруг Катя приказала:
-Тише! Замолчите! Слышите?
И вправду, из-за двери доносился собачий скулеж с
придыханиями.
-Что это ещё за шуточки? –возмутилась Татьяна. Кто
это у нас собаку запер?
Женя решил взломать дверь ножом, и это ему удалось.
В комнате было темно. Включили свет, но ничего
особенного не увидели. Лишь около кровати
Масютиной валялось несколько изгрызанных
тетрадей.
Скулеж раздался совсем рядом. Оглядели углы,
заглянули под стол. И тут Женька вскрикнул и замер,
присев на корточки около кровати Масютиной.
Она сидела под кроватью, забившись в угол и грызла
тетрадь. Глаза блестели в потемках , как у молодого
волка, и не мигая смотрели в одну точку. Волосы
висели скатанными лохмотьями.
Люся не кричала, когда ее уводили. В руках она
сжимала зеленую расческу с поломанными зубчиками
и полуизгрызанную тетрадь .
Через два дня о Масютиной забыли. Будто ее и не
было.
