В этом дурдоме невыносимо мне лишь одно:
все эти люди хотят меня затащить на дно,
лежат там сами и о тебе льют слезы. Все и взахлеб.
И еще требуют, чтобы я поддержала…В этом дурдоме невыносимо мне лишь одно:
все эти люди хотят меня затащить на дно,
лежат там сами и о тебе льют слезы. Все и взахлеб.
И еще требуют, чтобы я поддержала их треп.
Эти спектакли мне каждый раз так противно видеть,
но я молчу, как ты и учил — чтоб никого не обидеть.
Только внутри, пап, меня разбирает такая злоба —
я половину этих «близких, родных, друзей» увидела лишь у гроба.
Они стояли в тот день за моей спиной, за мамой,
и наблюдали молча, с ужасом, за этой драмой,
им было дико и страшно взглянуть на твое лицо и на тело
но все же каждый там был уверен, что это — его дело.
И каждый вздрагивал от больного горького плача,
никто и слова не мог сказать, стыдливо глаза пряча,
они пришли проводить тебя и напоследок проститься,
чтобы, поплакать, и за тебя иконам перекреститься.
Чтобы потом еще много дней, может даже и лет,
смотреть с фальшивой скорбью на твой портрет,
сколько народу вспомнило вдруг, когда ты ушел,
как мало тех, кто бок о бок, рядом по жизни шел.
Их, пап, послушать — ты всем им был давний и лучший друг,
И я держусь, но так хочется раз спросить, всех этих друзей и подруг,
какие песни ты слушал, какие книги любил читать,
о чем ты вечерами любил мечтать,
какое блюдо ты с аппетитом особенным ел,
куда последний раз в отпуск съездить хотел,
и на простейший вопрос: какой твой любимый цвет,
никто из этих скорбящих не знал ответ.
Твоих друзей, настоящих, я знаю лично. Всех. По именам.
Только они эти полгода всем, чем могли, помогали нам,
они тебя и в последний путь провожали, вместе несли на руках.
От настоящей боли блестели слезы на их щеках.
А эти клоуны все убежденно твердят, что тебя не стало.
что надо сил набраться и дальше жить, чтобы болеть перестало,
что я смириться должна, принять и тебя отпустить,
твердят, что всем, в том числе и небу, должна простить.
Пап, без тебя здесь все как будто с ума сошли,
как будто дно золотое, вот честно, в этой теме нашли,
как прокаженные все жужжат над ухом, несут сущий бред,
и третий месяц плетут мне сказку, как будто тебя больше нет.
А я смотрю на них, слушаю и в лицо им смеюсь,
ты не подумай, пап, только. Я — не поддаюсь.
Мне очевидно одно, без тебя — этот мир обезумел,
иначе как можно верить, в то, что ты умер?
Да, твой диагноз, на наших глазах, долго и сильно бил,
и взял свое, проклятый рак тело твое убил,
но я никак не могу уловить в этом их правоты,
погибло тело. При чем вообще здесь ты?
И если все они знали тебя только в том скелете, с мясом и кровью,
то разве можно рьяно так сопли и сожаление свое называть любовью?
ведь данных знаков тобой за все это время просто не счесть,
пусть тела нет, но ты, каким всегда был, и до сих пор есть.
По дурости собственной все тебя похоронили,
и все эти люди, сами давно мертвы, их души в телах сгнили.
Твое же тело теперь на века в плену,
но ты все-равно меня не оставил одну.
За каждую нашу встречу я кланяюсь тебе в ноги,
спасибо, папуль, что ты так же мои прогоняешь тревоги,
спасибо тебе за каждый твой мудрый совет,
за то, что в глазах у тебя сияет все тот же живящий свет.
Спасибо, что не смотря ни на что, любовью своей согреваешь,
и даже оттуда, с неба, от глупостей всех защищаешь.
Клянусь тебе, пап, я никогда, ни за что, не поверю в их страшный миф.
Ведь я твоя дочь и я точно знаю, пока мы друг друга любим, ты — жив.
моему самому надежному другу,
самому родному человеку,
самому лучшему отцу на свете
