ВАНЬКА
-Степан, Степан! Поди ж в избу, Наталья зовет, — бабка Авдотья стоя на крыльце вытирала фартуком красное, потное лицо. Ее крупные, как у мужика руки слегка дрожали, круглое…ВАНЬКА
-Степан, Степан! Поди ж в избу, Наталья зовет, — бабка Авдотья стоя на крыльце вытирала фартуком красное, потное лицо. Ее крупные, как у мужика руки слегка дрожали, круглое лицо с маленькими следами от оспы над правой бровью и виске, расплылось в улыбке, — да, полно тебе, Степан, поди к жинке, сын у тебя, глянь, какой богатырь.
Она толкнула Степана в плечо, посторонилась, пропуская в сени.
В избе было тепло, даже душно. Наталья лежала на кровати за перегородкой, тяжелые косы аккуратно прибраны под платок, из-под полуопущенных ресниц она смотрела на маленький сверток, покоившийся у нее на груди. Из свертка выглядывало сморщенное красноватое личико ребенка, издававшего не крик, как ожидал Степан, а какое-то кряхтение.
-Сын.., — выдохнул Степан полушепотом, — Ванька.
Что кому судьбой уготовано – неведомо. Не ведал и Степан, что радость его обернется скорым горем, незаживающей раной, перевернет его жизнь, да и не только его…
Тяжкие роды Натальи принесли в семью не только радость. Ванятке и полгода не исполнилось, а матушку его уже снесли на Выселский погост. Степан и без того не больно разговорчив, да общителен был, а тут совсем замкнулся, ушел душой в свой никому не ведомый мир. Работал, как проклятый, домой приходил — с ног валился и спать…спать…
О мальце не спрашивал, знал –Авдотья надежная, опытная, да и не к чему мужику в эти дела соваться. Растет себе и растет. Мал еще, батька ему пока не нужон.
Бывало-че, Авдотья, покормит Степана ужином и вынесет из-за перегородки пацаненка: глазищи огромные – Натальины – смышленые, ресницы, что опахала, лыбится, пузыри пускает.
— Устал я, Авдотья, не до него, иди, отдыхать буду, — даже на руки сына не возьмет, — и на что мужику такие глаза, чай не девка, — проворчит и отвернется к стене.
Вздохнет Авдотья, прижмет Ванятку к груди:
-Сиротинушка ты моя, — прошепчет, уткнувшись в теплую, в мягких кудряшках, макушку ребенка, смахнет набежавшую слезу, — Господь милостив, можа женится папка-то, будет тогда и маманя у тебя.
Так в делах и заботах пролетели годы, как один день. Ванятка шустрый рос, любознательный, что ни день — новая шалость. То кур из курятника повыгоняет, то в закут к борову заберется, да там и уснет, а Авдотья его по всей улице ищет, за грудь хватается.
— Степушка, — уже в который раз начинала она разговор с племянником, — стара я, сил едва на хозяйство хватает, а Ванятка пригляда требует, за ним глаз да глаз нужен, а случись что, кто виноват будет? Ты ж меня кулачищем-то своим враз и прибьешь. Жалко пацаненка, ласка ему нужна, забота материнская.
— Наталью я тебе не подыму, — отрезал Степан.
Еще год прошел. Волнения до уезда докатились и в городе уже во всю мужики судачили, что, мол, будет война с германцами.
А коли призовет царь-батюшка? Государево слово, оно как же? Задумался Степан. И в правду, Авдотья совсем сдавать стала. А заберут его? Ванятка-то мал совсем…
Так и случилось. Не успели мужики урожай убрать, а уж Царский Указ о всеобщей мобилизации пришел. Степана пока не коснулось. Но, то ж пока…
По осени, по первому снегу привез Степан из Марьевки маманю Ванятке — Евдокию, первую красавицу. Много к ней мужиков сваталось, да, вот пошла за вдового Степана Леопольдовича, на десяток годков старше, зато человек уважаемый, надежный. А что пацаненок при ем, так оно и лучше. Не захочет Степан сразу общих детей заводить, время-то какое, смутное.
Время и впрямь неспокойное было. Не успели Степан с Евдокией прижиться семьей общей, Ванятка еще папкину жену и мамкой не назвал, а уж призвали Степана на войну.
Уходя, просил Степан Евдокию, пуще всего другого, пуще верности супружеской, просил за сыном пригляд вести. Хозяйство оставил он Евдокии знатное, дом крепкий, амбары ломились, скотины — хлев, да сарай полны. Авдотья, хоть и стара, но еще в помощи не откажет, тянет лямку-то, да и Ванятке восьмой годок пошел – мужик, помощник.
-Только следите, бабы, чтоб учился малец, чтоб без глупостей, не то вернусь, кожу до костей с одного места спущу, — наставлял Степан домашних, прощаясь.
Чудно! От него бывала-ча ни доброго, ни плохого слова не дождешься, а тут разговорился. Не к добру…Попрощалися..
К весне Авдотья совсем занемгла, а как первый лед на Белой тронулся, свезли и ее к Ваняткиной мамке Наталье, почти что рядышком и схоронили. Последняя родная душа покинула мальчонку. Остался Ванятка с мачехой.
Евдокия, схоронив «надсмотрщицу», как она со злостью называла Авдотью, совсем хозяйство забросила, зажила беспутной жизнью, распущенной женщины. Расцвела красотой вседоступной, бесстыжей. Соседи на нее поглядывали с укоризной, да что там: прямо в глаза совестили, ругали грязно.
-Что ж мне красоту свою, да молодость в землю зарыть, — пьяно отвечала она, — или с этим сопливым пащенком нянчиться. А не вернется Степан? Годы-то то ж не вернутся.
Теперь в Степановом доме стоял пьяный угар, то и дело заезжали мужики, судя по повозкам и лошадям не из бедных. Ванятке строго-настрого запрещено было появляться в доме. По первости ночевал он в хлеву, вместе со скотиной, но вскоре и коровы с телками и бычок двухлеток со двора пропали, опустел и закут. В обветшалом курятнике было холодно.
За мельницей, где кончались Выселки, был пустырь, туда люди свозили навоз с хозяйств. Зимой навоз прел и даже в сильные морозы над пустырем стоял пар. Там по ночам, зарывшись в теплые кучи, утирая худым кулачком сиротские слезы Ванятка согревался и засыпал.
В его обездоленное войной и сиротством детство приходила по ночам мама. О Наталье он знал по рассказам Авдотьи, да по единственной фотографии, хранившейся в узелке за ларем с мукой в темной кладовой. Ее туда Авдотья спрятала, когда отец привез Евдокию, а Ванятке схронку показала, чтоб не забывал маманю-то.
Три долгих зимы провел Ванька на навозном пустыре. О школе он и не думал. Вечно голодному, бездомному мальчонке и одеть-обуть было нечего, летом и весной мылся в речке, а холода наступали…
Всего покрытого коростой, худющего, с глазами, полными сиротского отчаяния, нашел сына в ноябре 1918 года Степан вернувшись домой.
Да и домой ли? От хозяйства – одна боль, в доме, все, что было нажито, прахом пошло, двор пуст, ни скотины, ни собаки, две тощие курицы в ужасе носились по продуваемому ветром курятнику, в прорехи на крыше сыпал снег…
-Ничего, сынок, ничего, — успокаивал он Ваньку, прижимая к груди его вихрастую голову, все у нас будет, обещаю тебе.
Притихший Ванюшка, не ведавший за свою коротенькую жизнь ни отцовской, ни материнской ласки, понимал, что успокаивал Степан не его, а самого себя, потрясенного встречей с родным гнездом.
-Ты прости сынок. Не думал я, что Евдокия…, — Степан сдержался, но бранных слов сын от него не услышал, как не слышал их никто никогда в доме Степана Леопольдовича Кузьмина, моего прадеда по матери.
Он сдержал данное сыну слово и вскоре женился на доброй и хозяйственной Александре, у которой был свой сын Николай, а позже у них родились общие дети Александр, Анна и Антонина. И у Ваньки была настоящая большая семья.
Х Х Х
А тот несчастный, никому не нужный, ночевавший в навозных кучах Ванька, вырос. Кузьмин Иван Степанович стал уважаемым на Выселках человеком, в 1932 году он женился на Екатерине Филипповне Горшковой, с которой они до начала Великой Отечественной Войны, родили двух дочерей: Валентину, мою тетушку, и Нину – мою маму.
Дед закончил всего три класса школы, но писал настолько грамотно, что и сегодня, с трепетом держа на альбомном листе четыре истлевших квадратика писем с фронта, я восхищаюсь его каллиграфическим почерком и правописанием..
Он самым первым на улице провел радио и, когда «черная тарелка» начинала вещание, мужики собирались возле их с бабушкой дома. Слушали внимательно и задавали деду вопросы, а он всегда знал, что ответить. Со своими тремя классами образования, он работал заместителем директора элеватора, иного ездил в командировки по стране и однажды даже в Москву. После этой поездки его стали не просто уважать, а почитать за большого человека, ведь он был в самой Москве!
Наверное, он много бы добился, мальчишка, выживший в зимние стужи Первой мировой в навозных парах, он мог стать хорошим руководителем, возможно, партийным работником, потому, что очень стремился вступить в члены ВКПб, у него в доме на видном месте стояли издания трудов В.И.Ленин, К.Маркса, И.В.Сталина, да мало ли кем, мог… Хорошим человеком он стал при жизни.
Но моему деду повезло меньше, чем его отцу. Он не вернулся с той войны. Он даже не успел познать радость первой победы. На его долю выпала только первая, самая трудная битва за Москву.
Он не разминировал Прагу, как мой второй дед – папин отец. Не дошел до Берлина, как прадед моей подруги. Для него не прогремели салюты Победного мая сорок пятого.
Он до сих пор считается пропавшим без вести. Основанием так считать стало донесение 56777с-46г. ППС 809. Полевая почтовая станция 809 обслуживала 244 стрелковую дивизию, которая была расформирована, как погибшая в боях на Западном фронте. Документы дивизии на хранение в ЦАМО не поступали.
