По молве, прослыл я – простаком,
попроси, сниму с себя рубаху,
поделюсь последним пятаком,
не обижу ни зверьё, ни птаху.
Ни о ком я всуе не сужу,
Господи,…По молве, прослыл я – простаком,
попроси, сниму с себя рубаху,
поделюсь последним пятаком,
не обижу ни зверьё, ни птаху.
Ни о ком я всуе не сужу,
Господи, а кто из нас не грешен,
ну, бывает пьяных рассужу,
с ними выпив у кривых черешен.
А коль выпью, спохвачуся – сжёг…
Мог бы знаменитым стать поэтом.
Отмахнусь, чего там – не сберёг,
ни сказав, что и – любовь, при этом.
На листву сиреневый летит,
свет луны, чтоб об неё разбиться.
Промолчу – боялся полюбить,
разлюбить страшнее, чем влюбиться.
Никогда, ни слова, ни на нить,
не скажу, хоть правду-матку зная.
Если начинать об ком судить,
так тогда с себя и начиная.
Тьме небесной – злата голова —
лунная, как дураку досталась,
от того ль пронзительно сова,
как поэт в ночи истосковалась.
Мне такие слышались слова,
о любви, и о минувшем счастье,
в забытьи шептал: была права,
не рубаху, душу рвя на части…
Чуть рассвет – всё покатилось вспять,
как из кулака вода сквозь пальцы,
не успел слова я записать,
а могли бы и стихом остаться.
Бормочу, «мареновый луны,
льётся свет, в сиреневую замять…»
и стою, виновный без вины,
или, как пропивший к чёрту память.
