Этого никто не знает буквально, это не хоженное ни кем, я родилась когда была осень, в этой осени пел — берлинский хор и контральто, отправлялся с автовокзала мокрый автобус, мокрый и листья промокшие…Этого никто не знает буквально, это не хоженное ни кем, я родилась когда была осень, в этой осени пел — берлинский хор и контральто, отправлялся с автовокзала мокрый автобус, мокрый и листья промокшие тоже падали рядом и спины прохожих были размыты, дорога автобуса в жуткой грязи утопала, она уходила на небо, она опускалась на землю, я наклонившись к плечу засыпала, и ветки, ветки почти не подёрнутые ни чем уже и небо просвечивало как консервная банка и оставалось 45 дней и казалось — этого мало, этого так невероятно мало — казалось мне — что горло не доставало, этого так мало , что вся Вселенная не постигала, крутилась вокруг меня — мне так казалось, а с каждой минутой всё был ближе барьер, за которым — лёгкий тремор, температура под вечер, горячие веки, губы сухие и оставалось уже 44 . Связались в одну неровную линию, в одну струну — крутые бёдра сестёр, стройные ноги врачиц, графики , скальпели, вечное это всезнание, они восставали, они восставали, куря сигареты, они восставали в своих кабинетах за плотными и долговечными стенами, они восставали и уставали, пытались, а церкви тогда ещё не было, впрочем они и потом не молились, просто думали как же быть, чтобы хотя бы чуть чуть отдалить цифру простую — сорви разотри — 43, и после пришла усталость, и коридор был как царство Аида, очень похоже на Чёрта, здесь заканчивались сомнения, на обед иногда подавали рыбу, здесь выходили окна прямо на клён и врачи ничего совсем уже не говорили, клён проламывался в створ окон, врачи смеялись , шутили , вообще — бывали редко, я открыла учебник по химии. В день операций едко пахло карболкой, усталость сжимала мне веки в полдень,и осень — что же она творила,
Да вдруг и выбросила тёплый день — я поняла, что положенье моё видимо очень серьёзно и пора брать на себя своё исцеление,
я решила бежать из больницы. Обкапала кровью с повязки на шее автобус в ночи, пол его, но никто не увидел, тусклая лампочка, дядька-шофёр,
запахи жизни, сладостный — жизненной вони, в самом себе держащий уже продолжение, в понедельник ударил мороз,
палата подверглась реорганизации, всех нас переводили, Чакона Баха, новые шторы, медсестра стоит на коленях перед больными — болезнь постигла профессора, солнце на этот раз ударило в окна, мне рассказали дорогу,
и совершив все повороты — я оказалась в другом отделении — все здесь были безмерно болтливы , висело кашпо на стене, мой новый доктор болтал со мной целую вечность, молод и сед — сказал мне,
что нужно учиться, что поступить в институт очень трудно. Я крепко заснула. среди допотопных старух и доисторических старцев, которые мне казались детьми.
