СПУСТЯ ТРИ ДНЯ
[“Написано после созерцаний картины Ханта Хольмана «Обретение Христа в Храме»]
И толкотня и гам
В потоке богомольцев. Во вратах
Стою: народом…СПУСТЯ ТРИ ДНЯ
[“Написано после созерцаний картины Ханта Хольмана «Обретение Христа в Храме»]
И толкотня и гам
В потоке богомольцев. Во вратах
Стою: народом переполнен храм
Сложившийся в мечтах.
Каменья здесь бесценны
И мрамор пола рассыпает блики
По всей округе – перед нами сцена
Знамений превеликих.
Но дикой красоты
Пророчество о смерти полно — силы;
И сорваны все лучшие цветы
Для той, что ждет могила.
Поговорить, поспорить
Мудрейшие сошлись со всей земли
На три святые дня. Их речь о Торе
Послушать все пришли.
Их старческие брови
Досадой сведены, надсадной мыслью:
Разрушил мальчик – умственных сокровищ
И кладези, и выси.
Презренье лишь и строгость
Я в лицах наблюдал, пока мой взгляд
Не обратился на Того, Кто был в восторге
Немом – в толпе и над…
И мысль в конце концов
Созрела в сердце, полном опасений:
Способны ли слепцы вести слепцов,
Разрушив царство тленьем.
Предчувствие беды
И смерти, грозной, но пока далекой…
Кровавый свет пророческой звезды
Привел волхвов с Востока
Как светятся махины
Зеркальных скал, венчая глубь огнем,
Моя душа во сне творит картины,
Увиденные днем.
Приходят и уходят
Лишь созерцатели. В толпе гудящей
Хватает недовольного народа,
Невесть что говорящих:
«О, где тот идеал,
И совершенный камертон для скерцо
И гимна красоте, что Он являл?»
О, вы! Медлительные сердцем!
Вглядитесь в эти очи
В них Божество любовью излилось:
Таинственней могил, бездонней ночи,
Они вас зрят насквозь.
Вглядитесь в эти очи:
Они ведут борьбу без укоризны,
Пока воскреснуть каждый не захочет –
И не захочет жизни:
Вам Бога не найти,
Склонившись, поцелуйте Его след,
Молитву изливая: «Посети»,
«Дозволь идти вослед!»
Среди толпы бредя,
Родитель с матерью шептали кротко,
Невольно укорив, но не судя:
«О, что ж ты, милый отрок, —
Излив печаль сердец, —
Что сделал с нами Ты, наш дорогой?
Три дня искали я и Твой отец
Тебя в тоске большой».
А я стоял и слушал
Слова любви: «Меня искать не надо!» —
Зорюя, лечит жаворонок душу
И мысли от разлада.
Отныне воцаряются
Покой и тишина; а с грезой слитый
Из кельи колдуна дух испаряется
С прочтением молитвы.
Уже светлеет дол,
Глаза прикрыл – зачем мне пробужденье?
Любя вцепился я в ночной подол —
Продлить свое виденье.
(16 февраля 1861г.)
УКРАДЕННЫЕ ВОДЫ
А свет чуть брезжил — мягок воздух,
Овеявший округу,
Она ж прекрасней гибкой лозы,
Капризная подруга,
С головкой грациозной –
Пылали щечки, взгляд блистал,
Она мне шла навстречу,
И дух мой волшебство впитал
Улыбки лгущей вечно.
Зачем я шел за ней – не знаю.
Деревья толстые – в плодах,
Трава в цветах для нас;
Но дух мой мертв, язык в устах
Стал нем в проклятый час.
Реально ли в воображенье
Она дала совет:
«Пусть юность будет наслажденьем».
Я не сказал ей: «Нет».
Я встал – вот весь ответ.
Она сломила ветвь любезно —
Ах, нет числа плодам! —
Сказав: «Пей, рыцарь, сок полезный
Для рыцарей и дам».
Не созерцать глазам слепца,
Не внять оглохшему – с отрадой
Усмешку дивного лица,
И смех до жизни жадный.
Я выпил сок и ощущаю:
Огонь жжет мозг мой бедный,
И дух мой, кажется, уж тает
От сладостного бреда.
Сказала: «Что украдкой – сладко:
Где мера наслажденью?
А счастье – сокровенность клада. —
Так что ж мы в отдаленье?»
«Так, насладимся, пока можем, —
Сказал я безучастно, —
Там, на закате, в бездорожье,
Жизнь умерла для счастья.
Печально сердце, голос – тоже».
Нежданно – я и сам не ждал –
Я этот пальчик хрупкий,
И лоб ее поцеловал,
И лгавшие мне губки —
Но поцелуй лишь обжигал!
«От верности любовь верней, —
Я крикнул, — мое сердце – вот –
Трепещет, из груди моей
Для вас я вырвал этот плод!»
Она свое мне отдает.
Но запад каждый миг темней.
В поблекшем свете ее лик
Вдруг сморщился, поблек,
Средь вялых трав главой поник
Увядший в миг цветок.
От этой девы, как олень, я
Сквозь ужас ночи убежал.
Но попятам — подобье тени,
Так что от страха я дрожал, —
Она гналась за мной без лени.
Мне показалось очень странным,
Что сердце спит в груди, не бьется,
Легло тихонько – я ль в дурмане –
Оно ль не встрепенется.
«Мое отныне, — говорила, —
То сердце, что когда-то вашим
В груди живой и теплой было, —
Теперь там камень – так ведь краше».
Но солнце в этот миг всходило.
Сияло солнце сквозь деревья,
Как в древности, но нежно.
Извечно ветра дуновенье
С холмов, с лугов безбрежных.
Лишь мне не быть уж прежним.
«Безумец», — слышу позади,
Смеюсь и плачу впредь.
Коль сердце спит в моей груди,
Не лучше ль умереть?
Умру! Умру? Ну а пока
Уж слишком жадно, может,
Пью из фонтана – как сладка
Та влага для прохожих.
Печален голос, сердце – тоже.
Когда вчерашний вечер к ночи
Клонился – чистый голос пел —
Так сладко летний дождь лопочет —
Он слезы мне вернуть сумел
И сердце, что в груди клокочет.
Дитя все в розах тут:
Поет в саду – его нет краше,
И слушать мне отрадно,
Здесь просто быть – награда,
Увиты розами кудряшки
И волны вольно льют.
Вот бледное дитя —
Печально смотрит на закат
И ожидает Вечность. –
Она придет беспечно
Разбивши цепи из преград
И дав пожить шутя.
Дитя, как ангел зыбкий,
Глядит на мертвый лик живущим взглядом
Покинутой не жить –
Ее не разбудить –
Она лежит недвижно рядом,
И мертвенна улыбка
Ребенком станьте прежде,
Чтоб, радуясь и песне, и дыханью,
Ведь умирать не жалко, —
В священном катафалке
Пройти вратами смерти и страданья,
Не замарав одежды.
Скажи, что за виденье? Знаю
Лишь то, что дух воскрес.
Безумство? – Пусть! Я восславляю
Безумство до небес,
Смеясь или рыдая.
Пусть я рыдаю – это знак,
Как велики потери.
Корона разрывает мрак
Сияньем – свято верю
Ненарушимости присяг.
Пусть я смеюсь – ведь это знак,
Того, что жизнь продлится,
Венец страданий вспорет мрак,
Все плачем обновится
Сквозь смерть. – Не все ль равно мне как!
ДОЛИНА ТЕНИ СМЕРТНОЙ
Он издает предсмертный стон,
И жалобно, и страстно,
Как эльф, который осужден
Жить одиноко странствуя:
Когда на землю сходит тьма,
Я ощущаю, как с холма
Клубится хладом смерть сама
И тает вдруг в пространстве.
Мой сын, я помню горький день, —
Он там, в зените жизни, —
Хочу, чтоб он исчез, как тень,
Исчез, как горечь тризны.
Но память мучит меня ядом,
Когда здесь никого нет рядом,
И вздохом ветра с тяжким градом,
Что полон укоризны.
Пред смертью ты, мой дух, цветешь,
Все рассказав про ужас,
Что скрыт в груди, впитавшей ложь,
Года шли тьмой недужной,
Когда молчал я о коварстве
Сил зла – они нас держат в рабстве,
Ведут сквозь новые мытарства,
Их знать, мой сын, не нужно.
Сковали чары цепью – что ж,
Греху служил я требы,
Здесь Наслажденья не найдешь,
Тяжки, как камень, хлебы.
Мой глаз духовный полон сора,
И, кажется, лечу я скоро
Сквозь мрачный лес, что стал опорой
Тем горным кряжам неба.
Нашел долину без росы,
Где солнца свет запретен,
И звезд, и лунной полосы, —
Не проникает ветер
В сей мир лесной – и здесь на ухо,
Когда от ужаса и слуха
Я замер, чей-то голос глухо
Изрек: врата здесь Смерти.
О как невыносимо жить,
Когда плоть отцвела,
Ночь на заре слезой омыть
И день, ведь он дотла
Сгорел под вечер: солнце село,
И все ушло и отшумело.
Помедли, жизнь, застынь несмело,
Пока, как жизнь, тепла.
«За озером, — мне смерть сулила, —
В пещерной глубине,
Мозг упокоится в могиле,
Без плача, в тишине:
В бокале вод, что зачарован,
Глоток целебный уготован
Для тех, кто слеп и болью скован,
Кто молит лишь о сне!»
Как плакальщица, причитая,
Выл ветр в день похорон,
Листву вершин перебирая
И издавая стон.
Мой ангел тоже тихо плачет,
Что жест его безмолвный значит? –
Внезапным ужасом охвачен,
Бегу отсюда вон!
Через врата спешу я садом —
Вот мягкий луч угас,
Упав на двух детей, что рядом,
Устав от игр и ласк,
Склоняясь вечности под иго
И предаваясь бегу мига,
Читают слово ветхой Книги:
Вернись ко мне сейчас
Два водопада, кто быстрей,
Мчат с крутизны, не труся:
Вот волны золотых кудрей,
Вот волны – темно-русых.
Через шелка густых туманов
Их синий взор дороги манят,
Он, как звезда, затмил все камни,
В коронах или в бусах.
Когда придет час смертной муки,
Душа не горделива,
Став аистом, смерть сводит руки
Бессилием тоскливым:
Лишь храбрым словом можно воинов
Спасти от бегства недостойного
И жизнь, что отступает с волнами
Вечернего отлива.
Слепой от слез, не мог взглянуть,
Как Слава разлилась:
Небесный мир наполнил грудь,
А слух – небесный глас:
Пусть притекают все ко Мне –
Трудящиеся все – ко Мне
Обремененные – ко Мне
Я успокою вас.
Ночь вьется пряжей голубой
И песня воспаряет,
Чтоб землю напоить росой,
Восток – сияньем Рая.
Над тихим полем в этот час
Из глубины небес на нас
Не хмуро смотрит, а светясь,
Глаз ангельская стая.
Благословен тот день, когда
Впервые, так отрадно
Я слышал голос, ведь беда
Не мучит больше ядом.
Мой мальчик, ты не знаешь мать,
Она оставила стонать
Меня и, плача, воспитать
Единственное чадо.
Ее душа парит голубкой,
Что, радуясь о крове
Извечном, тает в дивном, чутком,
Сиянье, полном новью;
Мы близнецы с ней, а в груди
Печаль разлук, ведь я один.
Любовь, хоть лето позади,
Пребудет ввек любовью.
Я встречу смерть, как встретил сны,
И в сердце нет уж ран.
Потоки, что разлучены,
Поглотит океан.
А я хочу благословить
Любовь, что смела подарить
Мне друга – он помог мне жить,
Он сладок, как дурман.
Ах, если б то не анекдот,
Не ложь, что говорун
Расскажет: ангел нас ведет
Сквозь лабиринт в миру.
Но здесь ты – в этом нет обмана,
Теперь со мной ты постоянно
Прозрачнее к утру туманы,
А в полдень я умру.
УЕДИНЕНЬЕ
Люблю лесов густой покой,
Ручьев прозрачное журчанье
И на холме лежать порой,
Задумчиво, в молчанье.
Под сводом крон – листов дрожанье;
И кудри волн – в седой оправе,
А ветер книгу подражаний
Нашепчет разнотравью.
Я здесь свободен, мне здесь лучше,
Ведь тут ни грубость, ни презренье
Не губят тишины, не рушат
Восторг уединенья.
Беззвучно слезы лью на грудь,
Дух страстно жаждет благодати,
Реву, как дети, чтоб уснуть
У матери в объятьях
Когда минует горький час,
Утихнет пульс беды бессонной,
Что может слаще быть для нас,
Чем холм уединённый!
На нем минувшее воскреснет,
Холодный дол отодвигая,
И край земной, как мир небесный,
Украсит бликом рая.
Зачем в груди посев дыханья?
Он скоро будет смертью собран.
Восток, где радость полыхает,
Затянут тучи скорби.
Как нам на лодочку улыбки
Года страданья погрузить,
И розы ароматом зыбким
Пустыню напоить?
Весна надежд и нежных лоз,
Поверь любви – поверь фортуне,
Ведь драгоценней всяких грез –
Лишь ты – невинность юных.
А я б отдал свою котомку
Со всем пожизненным добром
За радость вновь побыть ребенком
Однажды летним днем
БЕАТРИС
Ее глаза пылают светом,
Бредущим по земле,
Неба ласковым приветом.
Лишь пять лет ее жизнь длится,
Лишь пять лет, как время птицей
Сошло в туман ночей запретный
На ангельском крыле.
Так ангел смотрит, присмирев,
А вдруг и он растает
На огнедышащей заре?
Беатрис! Благой слыви!
Беатрис! Благослови
Виденье двух прелестных дев,
Они уж под крестами.
У Беатрис взор строг и влажен,
А ротик молчалив,
Взгляд невинен, полон жажды –
Жажды сладких юных дней
Без печалей, без скорбей;
Дни те не приходят дважды,
Хоть мир и справедлив.
Кто краше Беатрис, святей?
Она чиста, безбрачна!
Очи неба голубей
Дарят мне в уединенье
Долгожданное веселье,
Лунный свет льют средь теней,
Безмолвствующих мрачно.
Виденья, расплываясь, меркнут,
Виденья исчезают,
Мечта терзает, словно беркут:
Ты со мною, ты живая,
Вся взлохмачена, пылая
Тебя не уведут, как жертву
На казнь, хоть ты святая.
А если б вышел лютый зверь
С востока, из берлоги,
Из джунглей смерти и потерь,
Крадучись, тая дыханье,
В оке смерти полыханье,
Он о еде забыл бы, верь,
Лизал бы рабски ноги.
Она бы обхватила гриву,
Мир смехом огласила
Звонким, словно дождь счастливый,
Спрашивая глаз весельем,
Спрашивая с удивлением,
Водится ль в очах тоскливых
Любовь, что ей светила.
А если сердце злом объято,
Но в человечьей маске,
Вышло б, словно зверь косматый,
Насмерть связанное с тьмой
Диким бегом и гоньбой,
Оно б забилось виновато
Под взглядом, полным ласки.
А если б серафим полету
Предавшись, не грустя
Помедлил, глядя на кого-то,
То он глядел бы на тебя,
Глядел бы, радуясь, любя,
С участьем братским и заботой,
На чистое дитя.
ЭХО
Леди Клара Вер-де-Вер
Молвит (восемь ей весной):
Если покачнуть колечко – звонко катится оно
Как кашку есть, подав пример,
Сказала: «Не узнавши славы,
Те упадут, скатившись вниз, в ком от природы нрав лукавый
«Сестры, братья! Он не прав,
Надзиратель наш настырный,
Ловящий тех, кто не знает – то, что дважды два – четыре!»
«Лучше злата добрый нрав, —
Молвит, словно невзначай, —
Эта ночь мертва, печальна, а меня ждут дома – к чаю»
РЫЦАРЬ ПОПОНЫ
А у меня есть добрый коник
А завести – ни йоты,
Ко всем, кто хлещет по попоне,
А нос их в каплях пота,
Зачем же так колотят пони,
Коняшку из капота!
Мое седло… – Со стременами? —
Спросили вы, — для пят?
Нельзя мне ездить в этом сраме –
Коняшки не простят.
Ведь стремя для баранов, сами —
Не лучше вы ягнят.
А у меня есть удила –
Изысканны, прекрасны,
Но не пригодны для осла,
Спешащего к Парнасу!
Они коням дают крыла —
То удила Пегаса.
ТРИ ГОЛОСА
ПЕРВЫЙ ГОЛОС
Он пел соловушкой хорал,
Он с каждым счастье разделял,
А бриз морской волной играл
Он сел – подул наискосок
На лоб игривый ветерок,
И шляпу снял, и поволок,
Чтоб положить у самых ног
Чудесной девы – на песок,
А взгляд ее был хмур и строг.
И вот, за шляпой шаг свой двинув,
Прицелившись зонтом-махиной,
Она попала в середину.
И с мрачной хладностью чела,
Хоть шляпа мята вся была,
Нагнувшись, шляпу подняла.
А он от грез был лучезарен,
Затем, сказал, что благодарен,
Но слог его был так кошмарен:
«Утратив блеск, кому он нужен
Сей ком, а денег стоил – ужас!
К тому ж я шел на званый ужин».
Она ж в ответ: «Ах, зван он в гости!
Что ж вас дождутся ваши кости!
Блеснуть хотели шляпой? – Бросьте!»
Вздыхает он и чуть не плачет.
Она усмешку злую прячет,
А он как пламенем охвачен:
«Да что мне «блеск»? — и он поведал:
Я б досыта всего отведал:
Там чаем — чай, обед – обедом»
«Так в чем преграда? – Ну ж, не трусь
Путь к знаньям дерзостен, боюсь,
Ведь люди – люди, гусь лишь гусь».
Он простонал взамен речей,
И мысль уйти, да поскорей
Сменилась: «Что б ответить ей?!»
«На ужин! – и хохочет зло, —
Чтоб улыбаться за столом,
Упившись пенистым вином!»
«Скажите, есть ли униженье
Для благородного творенья
Найти и в супе утешенье?»
«Вам пирожка иль что послаще?
Манеры ваши столь изящны
И так – без снеди преходящей!»
«Но благородство человека
Не в том, что он в теченье века
Не съел ни ростбифа, ни хека!»
Ее глаза сверкнули строго:
«Лишь подлый люд, а вас тут много,
Шутить способен так убого!
Коптите небо для утех
И землю топчите – вот смех –
Они не ваши, а для всех!
Мы делим их, хоть поневоле,
С народом диким, что на воле
На обезьян похожи боле».
«Теории плодят сомненья,
А ближний, я не исключенье,
Нам дан не ради осужденья»
Она разгневана, как волк,
А он шел в тьму наискосок
И тростью исследил песок.
Валькирией, средь страсти, бреда,
Она сражалась до победы,
Чтоб слово вымолвить последней.
Мечтая, словно ни о чем:
Сказала, созерцая шторм,
«Мы дарим больше, чем даем»
Ни «да», ни «нет» в ответ, но светел
Он стал, сказав: «Наш дар – лишь ветер», —
Он сам не знал, что он ответил.
«И есть тогда, — сказала так, —
Сердца, что могут биться в такт.
Что гонит вдаль их? Мир? Сквозняк?»
«Не мир, но Мысль, — он ей в ответ, —
Безбрежней моря в мире нет,
Ведь Знаний тьма – ведь Знанье свет».
Ее ответ упал сурово
На его голову свинцовым,
Огромным слитком полпудовым:
«Величье с Благом свет льют вечный
Но легкомыслен, опрометчив,
Кто каламбурит век беспечно.
А кто, куря, читает «Таймс»,
А в Рождество идет на фарс,
Преступным кажется для нас!»
«Ах, это правило подчас, —
Стеня, зардевшись и стыдясь,
Сказал, — сложней, чем преферанс»
Она спросила: «Отчего же?».
Свет мягкий ощутив на коже,
Воскликнул он: «Не знаю, Боже!»
Волною золотой пшеницы
К монахам в окна свет стучится,
Природный цвет дав рдевшим лицам.
Взгрустнув, что он краснел, ославясь,
Сказала горько: «Нам на радость,
Величье побеждает слабость».
«Ах, истина, ты хуже бремени, —
Сказал, — ты так несвоевременна,
Не лезешь в лоб, тяжка для темени».
И покрасневши в первый раз
Сказала хладно, напоказ:
«Она тяжка, но не для вас».
Она опять взглянула строго.
И он взмолился: «Ради Бога!»
Она смягчилась хоть немного:
«Ведь эта мысль, – хоть вы с трудом
С ней миритесь, — ваш мозг умом
Вдруг осветила, скрывшись в нем.
Лишь тот, кто плакал, тосковал,
Вместить способен идеал,
Что высшим Знаньем осиян.
Как цепь, что все соединяет,
Как колесо, что поднимает,
Нас Мысль Познаньем озаряет».
На этом он расстался с ней.
Никто из них не шел быстрей.
А он казался все мрачней.
ВТОРОЙ ГОЛОС
Изъели волны брег в мочало,
Она прелестно поучала,
А он молил, как и сначала.
Она смягчала «сладкий» тон,
И монолог был оживлен,
Как трутень неуклюж был он.
«Из мела не удастся нам
Сыр получить», — слова к словам
Аккомпанируют шагам.
Но голос звучен был, бесспорно,
Она спросила вдруг: «Который?», —
То высший миг был разговора.
В тупик поставивший ответ
С пещерным эхом слившись, след
Утратил в волнах – без примет.
Он сам не знал, что отвечал ей,
Как лук, стреляющий случайно,
Но мимо слуха – от отчаянья.
Ответа ей его – не надо,
С опущенным свинцовым взглядом,
Шла, словно нет его с ней рядом –
И били больно, как кулак,
Ее вопросы «Что?» и «Как?»
И силлогизмов дикий мрак.
Когда ж, устав зря, бестолково,
Просил он объяснить два слова,
Она все повторила снова.
Пренебрегая явно Смыслом,
Сказал он, ведь, вскипая, кисли –
В агонии ужасной – мысли:
«Ум – роковая нам награда,
Абстракций, совпадений чадо,
Такое ж, как и мы! Не правда?»
Тут ее щеки запылали
Уста надменно замолчали,
Но даже молча подавляли.
Теперь ответ – её – не нужен,
Взгляд словно камнем перегружен,
Умчаться бы! – Но он недужен.
Она слова его бичует
Без промаха, как кошка, чуя,
Где птичка в темноте ночует.
Его ум бросив на лопатки,
Разоблачив до кости гладкой,
Мысль излагала по порядку:
«Но люди ль люди? И прильнут
К потоку ль дум – взять ту одну,
Росе подобную, вину?
И лихорадочный глаз наш
Сумеет ли узреть сквозь кряж
Тщеты – мучительный мираж?
Услышим ли немые крики,
Им полон воздух, ведь великой
Вновь кровью налились все блики?
Как дышит луг янтарным светом,
И как парит в тьме беспросветной,
В граните ночи – шлейф кометы?
Среди ровесников, став сед,
Ты, человек, сквозь толщу бед
Узришь ли молодости след?
Нам прошлое приносит звук –
То подолов шуршащий круг,
И пальцем в дверь легчайший стук.
Но в час мечты, в полета час
Унылый призрак зрит на нас
Из глубины стеклянных глаз.
То призрак суеты сует,
Ведущий в лес дремучих лет,
И стынет кровь – и жизни нет».
У фактов вырвала из губ, —
С восторгом зверя, а он груб, —
Святую правду, словно зуб.
Круг мельниц встанет, как немой,
Когда всю речку выпьет зной,
Так и она молчит. – Покой.
Так после тряски, шума, гвалта
Шел пассажир, ища прохладу,
Когда домчался, куда надо:
Средь суматохи – сбой моторов
Лишь слышен, но по коридору
Носильщик бархат топчет скоро.
Со взглядом, ищущим преград,
Беззвучно губы мысль твердят,
И вечно хмурен ее взгляд.
Он радостно смотрел: полна
Покоя даль, и спит волна
В молчанье мертвом, а она
Клочок пространства созерцала,
И словно эхо повторяла
Круг мысли стертой – все сначала.
Но он не мог расслышать ухом,
Хоть оно чутко, а не глухо,
Что говорила она сухо,
На береге волны печать,
Как принялась рукой качать, —
Вот все, что он сумел понять.
Он видел зал – как бы сквозь сон –
С гостями в мрак был погружен,
Все ждут… — Кого ждут, знает он.
Они, поникнув, не уснули,
Но каждый съежился на стуле,
Глаза отчаяньем блеснули!
Не разговорчивей креветок,
Мозг сух от скорби беззаветной,
Вы не дождетесь их ответа –
«Ждем три часа! Довольно, Джон! –
Один издал все ж вопль и стон:
Скажи, накроют пусть на стол!»
Виденье, гости, — все пропало,
Одна лишь дама среди зала
Благоговейно причитала.
Ушел он, сев на брег морской
Следить за мчащейся волной
С приливом на берег сухой.
Бродил он возле кромки чистой
Воды, и ветер пел речисто
На ухо, шли валы игристы.
Зачем он слушал ее снова
И замирал над каждым словом:
«Ах, жизнь, увы, абсурд неновый!»
ТРЕТИЙ ГОЛОС
Лишь миг недвижна колесница
Его слезы была – стремится,
Печаль излить его ресница.
А ужас прямо в сердце дышит,
Глас ни вдали, ни рядом – выше –
Казалось, слышен, — но не слышен:
«Но нет в слезах ни утешенья
Ни искры сладкого сомненья,
Все тонет в мрачной тьме томленья».
«От слов ее открылась рана,
Они мудрей, чем океана
Был вой невнятный постоянно, —
Сказал, — мудрее, чем потока
От запада и до востока
Певучий диалект глубокий».
А голос сердца тих, суров,
Словами образов – не слов,
Сказал, как путник, тяжело:
«Ты стал сейчас глупей, чем прежде?
Так почему глас знанья нежный
Не слушаешь, живя надеждой?»
«О, только бы не это! – Ужас!
Уйти к вампиру лучше – глубже
В пещеру, плоть отдав ему же!»
«Будь тверд, ведь мыслей мудрых тьма, —
Безбрежна и теснит сама
Коросту скудного ума».
«Не это! Лишь не одиноким
Остаться. В голосе глубоком
Ее был странный хлад жестокий.
Эпитеты ее чудны,
И не было ведь глубины
В ее словах, что так ясны.
Ответы были величавы,
И я не мог не верить, право,
Что не мудра она на славу.
Не оставлял ее, пока,
Запутав мысли, как шелка,
Она не стала далека».
Но шепот проскользнул дремотно:
«Лишь в правде – правда. Знать охота
Суть дел всем», — подмигнул вдруг кто-то
Благоговейный ужас – смерть
Внушает, голову как плеть
Он свесил – жив едва – на треть.
Растаял шепот, — так густою
Ветр поглощается листвою,
Не дав ни тени нам покою.
И с каждым мигом все страшней
Отчаянья пучина – в ней
Он стиснул голову сильней.
Когда узрел, как сведена
Бровь скал, алея от вина
Зари, — спросил: «Так в чем вина?»
Когда же от слепящих гроз
Ослепло небо, как от слез, —
Надела траур роза роз.
Когда в преддверье Рождества
Затмилась солнца голова,
Всплакнул: «Душа, в чем не права?»
Когда пейзаж был полон страхов,
Ночь бросила его с размаху
На землю и пригнула к праху.
Стон тех, кто мучим и покинут,
Ужасней гроз, что вдруг нахлынут, —
Ведь те сладки, как звук волынок.
«Что? Даже здесь в кругу истерик,
Боль с Тайною, клыки ощерив,
За мной – подобием ищеек?
Стыдом и жаждой удручен,
Как знать, к чему приговорен,
Какой нарушил я закон?»
На ухо шепот чуть шуршит
Как эхо зыби, что молчит,
И тень восторга, что забыт.
Играет шепот с ветром всласть:
«Ее судьба с твоей сплелась, —
Так внутренний вещает глас, —
Ведь каждый – роковых звезд россыпь,
Он дарит их подобно оспе.
Так отойди подальше просто.
Враги друг другу – вечно в споре:
Ты ей – мычащее подспорье,
ОНА ТЕБЕ – ЛАВИНА ГОРЯ».
ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ
[Как же так получилось, что Поэзия никогда не подвергалась процессу Разбавления, который оказался столь полезным для искусства Музыки? А поэзия и музыка – сестры! Разбавитель дает нам первые ноты какой-нибудь хорошо известной Арии, а затем дюжину собственных тактов, затем – еще несколько нот из Арии, — и чередование продолжается: слушатель, таким образом, если и не полностью спасен от риска угадать мелодию, то он хотя бы не пострадает от прилива слишком бурных чувств, которые возбуждаются более концентрированными формами искусства. Композиторы называют этот процесс «обработкой», и каждый, кто когда-либо испытывал эмоции, сопровождающие неожиданное приземление в кучу известкового раствора, согласятся со справедливостью найденного мной счастливого выражения.
По правде говоря, когда тот самый, любящий застолья, Эпикур засиживается за закуской из превосходной Оленины – которая каждой клеточкой как бы нашептывает: «Все чудесней», — а также из ласточек; то перед возвращением к приятным на вкус деликатесам, он отдает должное колоссальным порциям овсяной каши и береговых улиток; и когда совершенный Ценитель Красного Вина позволяет себе отпить разве что самый деликатный глоточек вина, то затем залпом выпивает пинту или более пива, пригодного лишь для каких-нибудь сиротских школ — и так далее -]
Я не любил Газель и шик
Большие цены не охота
Платить, они ведь хороши
Для продающих и для мотов.
Спешит порадовать сынишка,
Из школы возвратившись рано:
Зачем-то дрался он с мальчишкой.
Он был всегда чуть-чуть болваном!
Узнав мой норов, полный гнева,
Прогонит сын меня при людях.
Покрашу волосы – и Дева
Заметив перемены будет
Меня любить. Решил я сразу
Окрашусь в цвет и глаз, и бровки:
Пока еще следят – в полглаза
За тихим шествием морковки.
ДОЛГОВЕЧНОЕ УХАЖИВАНИЕ
Залезла на решетку Леди,
И лает пес у ножек,
Следить, что делают соседи
И как идут прохожие.
Один у двери встав, давай
Звонить и дверь трясти:
«Ответь-скажи мне, попугай,
Могу ли я войти?»
Затем взлетел с забора попка
И говорит девице:
«Коль не торчит из звона кнопка,
То он пришел жениться»
Вошел он в зал – пол маркетри.
Ах, как же жалок он!
«Не стар ли для тебя? – Смотри!
Действительно ль влюблен?»
«Как знать – вы вправду влюблены?
Вас вижу со спины.
Как знать – вы вправду влюблены?
Вы немы иль больны?»
И вот соленая слеза
Скатилась со щеки:
«Давно дары шлю, — он сказал
Ищу твоей руки!»
«Не получали ль вы колец?
Колец из злата – дюжих!
Их вам доставил мой гонец –
Почти что восемь дюжин»
«Подарки ваши, — с укоризной
Сказала, — хрупки очень,
Моя собака их изгрызла –
Колечки от цепочек!»
«Не получали ль – смотрит робко,
Мой черный локон вы?
Отправил почтой и в коробке
Отправил с головы!»
«Я получила их так много
Что сделала подушку,
(Молю, не присылайте стога!)
Подушку псу под ушко!»
«Не получали ль вы письма,
Завязанного лентой?
Из дальних стран, где хлад и тьма,
Письма любви заветной?
«Письмо пришло, — и между прочим, —
С таким шикарным бантом!
Но фрейлина мне: — Что за почерк!
Отправь письмо обратно!»
«Письмо, что вывел каллиграф,
Ушло в глухие веси!
Я жаждал счастья – я не прав,
Но все мне нужно взвесить!»
Взлетел вдруг попка говорящий,
Советчик он отменный:
«Ведь миг на редкость подходящий,
Чтоб встал он на колени!»
Он покраснел, и побледнел,
И, на коленях стоя,
Сказал: «Ах, нужно, леди мне
Вам рассказать историю».
«Пять долгих лет, еще пять лет
Ухаживал, подмигивал,
Как много было счастья, бед,
Поведать могут книги вам.
Ах, десять лет – понурых лет
Вздыхал я по старинке
И слал тебе я лучший цвет,
Слал игры, валентинки.
Пять долгих лет и снова пять
Жил в дальней стороне
Чтоб ум твой смог теплее стать
К скорбящему – ко мне.
Жил тридцать лет среди сердец
Холодных и медведей,
Пришел сказать я, наконец,
О, будь моею, Леди!
Не покраснев, не побледнев,
Лишь улыбнулась жалостно,
Сказав: «Страсть, много претерпев,
Скучна мне, а не радостна!»
А попугай мчит на простор,
Хохочет злобно, едко:
«Выносливый столь ухажер
Невыносим на редкость!»
А песик лает все свирепей
Показывает прыть,
Чтоб с золотой сорвавшись цепи
Больнее укусить.
О, успокойся, попугай!
О, успокойся, песик!
Мой долг – сказать, пускай под лай,
Но слушать – кто ж вас просит
А леди – громче пса, как будто
Над псом спешит к победе.
Влюбленные ж всегда орут так,
Услышали чтоб леди
Крик попугая – звонче, звонче,
Сердитей его смех.
Но песьи взвизги, между прочим
Звучали громче всех
Сидели слуги у камина,
На кухне – ввечеру.
Заслышав дикий вопль в гостиной,
Дивились: «Что ж орут?»
А паж, хоть он не исхудал,
Но громче всех заохал:
С чем чай подать в гостиный зал
И связан этот грохот?
Пажа забросить, чтоб узнал —
У них платок был крохотный —
С чем чай подать в гостиный зал
И связан этот грохот.
Когда подняв ужасный гам,
Паж съехал с этажей,
Его спросили: «Что же там?
Скажи, о принц пажей!»
А у влюбленного есть трость
Побить собаку тучную,
И песик заревел со злости,
Завыл еще тягучее.
А также у него есть кость,
И пес угомонился,
И с ней на кухню – спрыгнув просто —
Он, как и паж, спустился.
Сказала леди, хмурясь строже, —
Ах, фея красоты! —
«Мой пес мне дюжины дороже
Таких бродяг, как ты!»
Вздыхать и плакать вам не след,
И не волнуйтесь больше!
Тот, кто прождал уж тридцать лет
Прождать сумеет дольше.
Шагами залу всю измерив,
Вновь кнопку надавил
И вышел грустным он чрез двери,
Таким же, как входил.
«А у меня был попугай:
Век надо мной резвится!
Что скажет – мудро, так и знай,
И я решил жениться.
Другую б леди ухитриться
Найти мне, — плачет дед, —
И пусть ухаживанье длится
Другие тридцать лет.
Найду веселую, хоть сед,
Ведь вкус с годами тоньше,
Спрошу ее: «Да или нет?»
Чрез двадцать лет, не больше».
СЛАВНАЯ ГРОШОВАЯ ТРУБА
[С любовью посвященное всем
«исследователям» которые изнемогают от недостатка «таланта»]
Пока не треснут трубы — дуйте
Вы карлы карликового духа!
Труб куча за спиной – торгуйте,
И златом набивайте брюхо.
А воздух полон причитанья:
«Кто нас заранье наградит?
Без Злата обмелеет Знанье.
У нас ведь свинский аппетит!»
Там, где неспешно шел Платон,
Встал Ньютон чем-то озадачен, —
С копытом грязным и хвостом
По-свински мчитесь за удачей.
Вам хлеб – им славу в унисон!
Нет, с вас не взыщут вашей каши,
Но злить не будем духов сонм,
Смешав Их имена и ваши.
Они искали для бессмертья
В трудах восторженных – лекарство.
Как стыдно им сейчас – поверьте –
За современное фиглярство.
Кто ныне молит со слезами
Чтоб мир любовью цвел и рос,
И внемлет кроткими ушами,
Как стонет где-то гончий пес?
Не рассуждай средь суеты
Про Мудрость – нрав ее ведь строгий, —
Загонит хищников в кусты,
Чтоб не стояли на дороге.
Откроются гостиных двери,
Как идолы, а не рабы,
Танцуйте, собирая перья,
Писк извлекая из трубы.
Украв клочки заветных риз
Познанья, залы застилайте
И позолоченную слизь
Взаимной лести возливайте.
Взмыв к славе, уж не смотрят вниз,
Паря как сокол средь высот,
А за страданья будет приз
Лишь много сотен фунтов в год.
Тогда пусть реет знамя Славы,
И песнь Победы звонко льется,
Ты будешь свечкой величавой
И даже бросишь тень на Солнце.
Но лишь Один в Своем смиренье
Способен мир залить сияньем
Ты ж погоришь свое мгновенье
И пылко треснешь на прощанье.
