«Листая старую тетрадь
расстрелянного генерала…»
Игорь Тальков
Нас долго приучали врать,
расстрелянного генерала…»
Игорь Тальков
Нас долго приучали врать,
Но поколенье выбирало
Полуистлевшую тетрадь
Расстрелянного генерала.
Еще советчина была,
Казалось, ей веками длиться,
А злая правда души жгла.
И как же не испепелиться,
Как от нее не застонать,
Не бросить вызова кому–то?
Мы так хотели все узнать
О временах великой смуты.
И, не шутя, вели борьбу
На вечеринках диссидентских,
И громко славили судьбу
Голицыных и Оболенских.
Восьмидесятые года,
Сближение тысячелетий…
О, как мы верили тогда,
Наивные, смешные дети,
Что стоит только бросить клич
В покорно дремлющие массы,
И рухнет бронзовый Ильич,
И сгинут Энгельсы и Марксы.
Но нет, не сгинули они!
А их идей чумные груды
Перенесли в другие дни
Новоявленные иуды.
И, глядя в сумрачную даль,
Мы убедились, но не сразу, –
Демократическая шваль
Сменила красную заразу.
И расклевались вороньём
Былые лозунги и речи,
И в поколении моём
Иных уж нет, а те далече.
И остается лишь гадать
Во время общего разбоя:
Как уцелеть, как не предать
И как прожить самим собою?
___________________
* На фото – Игорь Тальков, незадолго до своей
гибели в сентябре 1991–го.
В июле 2005 года, в калужском издательстве \»Гриф\», вышла в свет моя – в своём роде итоговая – книга стихов \»Белый марш\». Итоговая потому, что в то время мне уже исполнилось 38 лет. А для тех, кто всерьёз занимается литературой, это возраст критический. Немногие из подлинных поэтов его пережили.
Я вообще исповедую теорию (за которую меня все ругают), состоящую в простом убеждении: наиболее полно и ярко поэт проявляет себя в возрасте до тридцати лет, иногда – до тридцати пяти. Дальше он перестаёт быть поэтом, в лучшем случае оставаясь писателем, мыслителем, даже стихотворцем, если хотите (стихи ведь, даже формально хорошие, далеко не всегда являются фактом поэзии)… Тютчев, Анненский, Окуджава – скорее исключения, подтверждающие правило. Но это мои субъективные выводы.
Книга \»Белый марш\» заключалась послесловием, в котором я попробовал что–то рассказатть о себе, вернее – о своих жизненных и литературных принципах. Тогда мне это представлялось важным. Вот – небольшой фрагмент из статьи \»О себе, о стихах и о Белом движении\», собственно, текст этот и сейчас вполне соответствует моему образу мыслей.
*
*
*
Всё что имею – в бедламе прожитые годы,
С кляпом во рту, не на той стороне баррикад.
Мертвой водой потянуло от новой свободы,
Будто бы смотрит со стенок знакомый плакат.
Тычет мне пальцем: «А ты записался в иуды?»
Нет, брат, я к Белому Дону направлю коня!..
Время бежит, только жаль, не туда, а оттуда,
Где за Россию распяли другого меня.
Кирилл Ривель, 1992 г.
Если когда–то Николай Рубцов говорил, шутя, что учится он в семинаре у Тютчева, то я точно так же могу сказать, что учился в семинаре у Гумилёва. Мне близка поэтика акмеистов, классическая строгость стихов петербургской школы. Но вот назвать себя поэтом я бы всё–таки не решился, – стихов у меня не так уж много. Да и занимаюсь я в основном журналистикой. Хотя в своё время был студентом Литературного института и многим обязан этому учебному заведению.
А ещё я с детства люблю историю, особенно – военную историю России. Это отчасти объясняется тем, что вырос я в военной семье, и первые детские впечатления были во многом связаны с армейской средой. Помню, я часто просил своего деда, подполковника в отставке, рассказать «что–нибудь о старине». И он рассказывал мне про Полтавскую баталию, про Суворова… А также про Будённого, Котовского.., которые для меня тогда, конечно же, были героями.
Я рано пристрастился к чтению, благо дома была неплохая библиотека. Но, правда, книг мне всегда не хватало. «Мастера и Маргариту», к примеру, я однажды классическим образом выпросил на одну ночь.
Едва ли не самым дорогим фильмом, из тех, к которым неизменно возвращаешься, стал для меня «Дни Турбиных». С этой киноленты да еще, пожалуй, с фильма «Адъютант его превосходительства» и началось мое увлечение Белым движением, – сначала неосознанное, затем потеснившее собой многие иные интересы.
Дело в том, что зачастую герои советских картин о гражданской войне, принадлежавшие вроде бы к «враждебному» лагерю, воспринимались, в сущности, красивыми, благородными людьми, которые шли на смерть за свои убеждения. Ну, вспомним хотя бы Говоруху–Отрока в «Сорок первом» или генерала Ковалевского в «Адьютанте…». А чего стоила одна только психическая атака каппелевцев в знаменитом «Чапаеве»! В настоящем искусстве соврать невозможно, — и белые действительно вызывали сочувствие, как бы ни были смещены идейные акценты. Ну а когда на нас обрушилась правда о красном терроре, о расправах над священниками и офицерами, о геноциде казачества, уничтожении крестьянства, о лагерях ГУЛАГа, о море крови, коим пропитан фундамент советского строя, тогда уж окончательно стало ясно кто есть кто в тех давних событиях.
Именно тогда, в конце восьмидесятых годов, настоящим потрясением для меня стало открытие литературы Русского зарубежья, знакомство с мемуарами белогвардейцев.
Листая старую тетрадь
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам.
Россия…
Эти слова Игоря Талькова можно считать подлинным гимном моего поколения. Конечно, я имею в виду прежде всего тех из своих сверстников, для кого патриотизм никогда не являлся отвлеченным понятием, объектом иронии, – просто из советского он однажды стал русским. Отсюда – обострённый интерес к судьбам белых воинов, к их победам и ошибкам, да и просто к людям другой, давно разрушенной, православной, императорской России.
Однажды мне довелось прочитать «Открытое письмо участникам Белого движения», написанное ещё в 1982 году одним московским студентом. Письмо это было переправлено за рубеж и там напечатано в газете «Новое Русское Слово». Автор письма несколько старше меня по возрасту, но то, о чём он пишет, полностью соответствует мыслям и настроениям, которыми жил и я, и многие другие. «…Восьмидесятые годы 20–го века. Тесная московская квартира. В комнате собралась молодежь. Кто–то берет гитару и негромко запевает. Остальные подтягивают. Это может быть новая подпольная песня или даже легально разрешённая песня из старого кинофильма, но осмысленная по новому.
Нас уже не хватает в шеренгах по восемь,
И героям наскучил солдатский жаргон,
И кресты вышивает последняя осень
По истёртому золоту наших погон.
И каждый из нас мысленно видит себя на месте этого офицера и задумывается… …Я решил написать это письмо вот зачем: может быть, вам на закате дней будет приятно узнать, что вы не забыты, что долгие десятилетия советской пропаганды не сумели вычеркнуть вас из народной памяти, что молодёжь в России видит в вас рыцарей без страха и упрека и считает, что вы боролись не зря. Мы – внуки и правнуки красноармейцев и комиссаров (я лично – правнук командира красного полка). Оглядываясь вокруг и задумываясь, мы начинаем с ужасом осознавать, в какую пропасть большевики завели народ. Оглядываясь назад, в туманное для нас, оболганное прошлое, мы приходим к такому выводу: время, история и, возможно даже, большинство русского народа были на стороне коммунистов; правда, честь и Россия – были на вашей стороне. Мы жалеем, что не вы победили. Мы не упрекаем вас. Вероятно, вы сделали всё, что могли. Мы благодарны вам за это».
Замечу однако, что слой молодых людей, посчитавших Белое дело своим и по-своему продолживших его, оказался в перестроечной России довольно тонким.
Волна общественного интереса к теме белого офицерства, более похожая на моду, достигла апогея к 1991–му году и быстро схлынула. А для оставшихся верными избранному направлению пришло время серьёзного, творческого осмысления эпохи гражданской войны. Ведь слишком многое открылось, и, казалось, сама история поворачивается на 180 градусов, полярно меняя оценки тех или иных событий.
Вероятно, поэтому наиболее ярко новые сторонники Белой идеи проявились именно в среде историков, в сфере военно–исторических клубов и объединений. В меньшей степени – в журналистской и киношной среде. На эстраде – один Тальков, убийство которого прозвучало эхом прежних кровавых деяний.
Тем не менее «светоч», зажженный в донских степях первыми корниловскими добровольцами, не угас и, даст Бог, не угаснет.
Сейчас, словно голоса из далекого прошлого, возвращаются к нам стихи поэтов–белогвардейцев – Ивана Савина, Сергея Бехтеева, Арсения Несмелова, возвращается великолепная проза Ивана Лукаша и генерала Краснова. Их творчество – продолжение Белого дела в литературе. Список имён, кстати, далеко не полный. Но суть, разумеется, не в количестве. Все эти писатели и поэты «пером и шашкой» служили России, завещая то же служение своим последователям.
Подумать только: это мы,
Последние, кто знали
И перемётные сумы,
И блеск холодной стали
Клинков, и лучших из друзей
Погони и похода,
В боях израненных коней
Нам памятного года
В Крыму, когда на рубеже
Кончалась конница уже.
Подумать только: это мы
В погибельной метели,
Среди тмутараканской тьмы
Случайно уцелели
И в мировом своем плену
До гроба все считаем
Нас породившую страну
Неповторимым раем.
Подумать…
Казачьим заветом
Делюсь я с тобой на ходу.
– Ты будешь мой однолеток
В две тысячи третьем году.
Так писал ещё один певец «Лебединого стана» – Николай Туроверов. Не правда ли, последние строки приведённых стихов звучат вполне современно: «Ты будешь мой однолеток в две тысячи третьем году…».
___________________
* Полный текст статьи можно прочитать здесь:
http://www.stihi.ru/diary/cornett/2014-06-19
