Подборка стихотворений вторая

* * *
По прерии мчать на мустанге,
жюльверновский быстрить фрегат.
Шагать в македонской фаланге,
…* * *
По прерии мчать на мустанге,
жюльверновский быстрить фрегат.
Шагать в македонской фаланге,
цикуту цедить, как Сократ.
Энергией плещущий Вагнер –
героики вечный гарант.
…Куда я, никчемный, ни гляну,
форсировав сдуру Ла-Манш
иль в гости наведавшись к янки, –
везде суета и мираж
да запах закусочных пряный.
Квартира. Машина. Гараж.
В сердцах повторяюсь нарочно,
прокисшую жидкость кляня:
смакуй перестроечный пончик
с безумьем в глазах дикаря,
пока свою жизнь не прикончишь,
как в праздник – армянский коньяк.
Но если над облачной крышей
рубильник мечтаний отжать,
то, может, пошлется нам свыше
немного мыслишек-деньжат
и кто-нибудь, странный, опишет
египетский квак лягушат.
Затем, бормоча извиненья,
фортуну поставить на кон
и Цезарем стать на мгновенье,
во сне переплыв Рубикон…
А после, под зала шипенье,
стихи пробубнить в микрофон.
* * *
Cмутно начался двадцать первый век
нашей эры в земной обители.
Неужели извилины растерял Человек?
Неужели кометы кого обидели?
Мы трудимся в поте лица, толпимся у касс,
спешим на концерты, раздеваемся в спальнях…
Но задумывается ли кто-нибудь из нас
о делах на планете многострадальной?
Стремителен мысли суровой полет, –
это Разум хоронит цивилизацию!
Кто нам вслух размышлять не дает,
кто мозги затуманить старается?
Кто золотому тельцу не люб,
того травят бесстыдно-бесчестно.
Почему пустует дискуссионный клуб?
Отчего не возмущена общественность?
Пока кумекали, где демократию спасать,
марши трубя парадные,
рук человеческих сверхзвуковая краса
обрушила небоскребов громады.
Пока гадали, кто из пришельцев покрал
в окрестностях Мытищ гелиотропы,
тающих ледников девятый вал
затопил пол-Европы.
Пока допытывались дотемна,
чья вина в неполадках озонового экрана,
триста тысяч невинных насчитала волна
из Индийского океана.
Пока нащупывали связующую нить
в набегах пустынь беспощадных,
землю обетованную продолжали делить
взрывами на танцплощадках.
Пока в Грозном-граде орудовали грозные
то ли Тор, то ли Микал, то ли Арей…
Но какие боги осушат слезы
русских, чеченских… всех матерей?
Способны ли боги запечатать Этну,
наложат ли вето на Амазонии лес?
Атлантида сдана пучине в аренду,
в пламени храм Артемиды исчез.
Не воскресить стеллерову корову,
атомного «толстяка» в Лос-Аламос не вернуть…
Но ведь можно построить дорогу новую,
выбрать – по звездам – правильный путь,
чтоб наукам-искусствам целиком отдаваться,
сообща масонов умерить прыть…
Устроим, друзья, яростную овацию
последней попытке мир отрезвить!
Потом, не таясь, по тропке безлюдной
к церквушке придем, как было не раз,
и ясно увидим, как белое чудо
с небес опускается в утренний час.
Вот и батюшка на работу добрел:
свежему снегу закажем молебен…
Когда же мы сядем за круглый стол
и решим мировые проблемы?
* * *
Весна дарила трелей переливы
двоим. В природе каждый атом пел.
Ты слушала мой лепет терпеливо,
и я себе казался слишком смел.
Я распинался приторно-красиво
о том, что мир неимоверно бел.
Ты слушала, как Лесопарк шумел
и на меня смотрела, как на диво.
Тебе достался парень говорливый.
Неслись миры к закату торопливо,
и голос мой взволнованный слабел.
А ты хотела просто быть счастливой
и слушать шепот молодой крапивы
о будничном слиянье плавких тел.
* * *
Солнышко наезженной дорожкой
держит путь над городом смелей.
Деревца примерили одежку,
выползли букашки из щелей.
Муравьи хозяйничают всюду,
важничают латники-жуки.
Мухи над объедками колдуют,
замерли в засадах пауки.
Беззаботно бабочки порхают.
шмелика блистателен полет…
Подкрадется туча боевая,
и бедовый ливень полоснет
на брожение взрыхленной черни,
по верхам взъерошенной травы…
На асфальте растянулись черви,
пахнет клейким мускусом листвы.
* * *
Дивное небо. Апрельская ночь.
Уличный шум,наконец,затихает.
Мы на балконе пьём кофе, болтая,-
слушать Каррераса больше невмочь.
В доме напротив погасли огни.
Лунное яблоко катится властно.
С Северной Салтовки ветер контрастный
дует, чтоб мы не остались одни.
Время резвилось: два раза подряд
длинная стрелка порхнула по кругу.
Мы прозевали,в какую минуту
верба примерила новый наряд.
Воздух насыщен дыханьем листвы
(или флюидами близкого тела?).
Ты на колени ко мне пересела.
Очи взметнулись в разгул синевы.
Там, где мерцали расплавы чудес,
вспыхнула звёздочка в месте свободном.
Губы слились в поцелуе надолго,
не догадавшись, что Кто-то воскрес.
* * *
Когда выходные бегут без следа,
а нервы штормят от апорий, —
мы вещи пакуем в большой чемодан
и мчимся на южное море.
Мелькают столбы — на ходу не сойти,
безумствует ветер бездомный.
Упорно со временем спорит в пути
весёлый, взволнованный «скорый».
В приветных вагонах беседы рекой
про солнечное лукоморье.
Никто не помыслит вернуться домой
без фоток с далёкого моря.
Неважно, в какую солёность нырнешь,
под небом каким заночуешь,
ведь отдых кочующий тем и хорош,
что душу врачует воздушно.
Забудь про дела, отключи телефон,
разбей дорогое спиртное, —
вставай спозаранку, энергией полн,
и топай на тёплое море.
Почувствуй, как тяжесть спадает с груди,
в прибое расслышь лёгкость вальса, —
на гальке валяйся, за чайкой следи
и чёрте-чему улыбайся.
Когда, загоревший, покинешь сей рай
и станешь дышать априори, —
почаще поездку на Юг вспоминай
и мирное доброе море.
* * *
Глотнув из потного стакана
сумбура смеси ледяной,
затлевший,прыгнешь в прорубь ванны,
пребольно бахнувшись спиной,
и животворный кран гортанно
плеснёт полярное вино
на исстрадавшееся тело,
целованное солнцем вскользь
по-майски страстно,неумело,
включая шею,щёки,нос,
как зачарованный Отелло,
Её коснувшийся волос
под звёздами киприйской ночи
в те неспокойные года,
когда венецианский кормчий
гордился флотом и всегда
был недругов зубастых зорче,
а московита борода
ещё мела изгиб дороги,-
вдали табун пылил на луг,
о битве грезил холм пологий,
в лесу бродяжил дерзкий дух,
соловушка рыдал в восторге,
и время замирало вдруг…
* * *
Мы пошли за земляникой в лес сосновый утром ранним.
Солнышко едва вставало. По реке гулял туман.
Комары вгрызались в тело, как голодные пираньи.
Всю дорогу громко лаял увязавшийся Полкан.
На траве роса лежала так обильно-хлебосольно,
что намокла сразу обувь, став тяжелой и сырой.
Мы преград не замечали, наслаждаясь бодрым соло
голосистой незнакомки и дышали резедой.
Воздух свежий и прохладный, наполняя альвеолы,
заставлял трезвее мыслить и весомо намекал:
«Если вы хотите с верхом туес ягодой наполнить,
надо торопиться, ибо в бор валит и стар и мал».
Мы не вняли наставленьям в это бархатное утро
и ползли, как черепахи, обалдев от красоты.
Забывая про работу, я удачно каламбурил
и дарил тебе, как рыцарь, откровенные цветы.
А овчар большеголовый в руки долго не давался,
прыгал, как умалишенный, преданно хвостом вилял, –
муравейник растревожил, ежика пугал напрасно,
метки ставил где попало, сделав дружеский оскал.
Только возле самой речки, где кувшинки млели в ряске,
состязались водомерки, язь охотился на мух,
пса мы взяли за ошейник, перешли мосток с опаской,
а с пригорка с юной силой в ноздри бил смолистый дух.
По тропинке мы взобрались ближе к синеве певучей,
углубились в молчаливый, строгий, сказочный, густой;
по настилу бурой хвои шли, отбрасывая сучья,
и дивились, как московки ловко пьют грибной настой.
Наши слаженные глазки с зоркостью всегда дружили
и усердно кочевали около, вблизи, вдали.
Попадались дрок, бессмертник, сыроежки в паутине…
Только розовато-сладких отыскать мы не могли.
Так уж получилось, други, что когда мы отпуск взяли
и наехали в деревню, снежнo ягода цвела;
из-за сильных частых ливней слабо проходила завязь,
но теперь, на вёдро глядя, веселей пойдут дела.
На совете мы решили, что спешить домой не надо;
завтра – уезжать на море, и, рассудку вопреки,
пусть на целый день нам станут жизнерадостной наградой
клеверный ковер, стрекозы, говор вдумчивой реки.
Ужиком петляла Мерла в сочно-красочной долине.
Мир речушки беспрестанно бредил, буйствовал, бурлил.
В камышах гнездились утки, пьявки извивались в тине,
а на берегах толпились пижма, зюзник, девясил.
По мечтательному склону ноги нас несли недолго.
Жук, кружа над водоемом, дерзкий протрубил сигнал.
Мы стремительно разделись, пса позвали на подмогу
и гуртом ввалились в воду, рыбью молодь распугав.
С нами словно забавлялся любознательный Солярис.
Облака гопак плясали, солнце пело и пекло.
Досиня мы накупались,
докрасна назагорались,
допьяна нацеловались
и, когда уже смеркалось, пошагали на село.
А под звездной плащаницей думы хмурые бродили:
что расскажем поселянам мы про ягодный народ, –
как живет он поживает в царстве мхов, трухи и гнили,
с кем воюет, дружбу водит и кого на пир зовет.
С шишками и васильками в час чудесный, луноликий
огородами прокрались, скрыть желая наш позор…
Мы на кухне пьем с друзьями чай с вареньем из клубники,
и про тот поход бесславный вьется плавный разговор.
* * *
День степенно прощался с проворной рекой,
а закат растянулся в моей голове
на бесчисленный лепет мгновений. В траве
светляки зажигались умелой рукой
анонима. Нахлынула ночь. Гулкий зов
пробуждался, и той же железной рукой
рассыпАлись созвездия над головой,
на глазах разрастаясь в огромность миров,
посылающих Солнечной – летошний свет,
несказанное имя готовых открыть,
чтоб безмолвно Вселенной стремить во всю прыть,
осмысляя бессмыслицу пройденных лет…
И тогда задышал-зашептал мир земной,
и пытались окликнуть меня светляки.
Я внимал им, но видел слиянье реки
с одинокой звездой, с дерзновенной звездой.
Раскалённые мысли роились во мгле,
но прохлада бежала меня стороной.
Колыхался в безвременье взор ледяной,
вдохновляя морщины на гордом челе.
Но привычно несла караул в небесах
и душевно сияла на землю луна.
Неужели враждебно-глухая стена
будет вечно гнездиться в беспечных умах?
Я ловил каждый муторный вздох пустоты,
и фантомы миров соглашались со мной.
Пламя памяти спорило с бледной судьбой,
но в просветах мерцала далёкая Ты.
Как Тебе там поётся в круженье светил:
бессловесно-бессонно-бескрыло, как нам?
Я решился поведать печаль светлякам,
но речной непокой огоньки погасил.
Кроткий ангел в предутрие падал на стон,
трогал лоб неземной мой, от ветра – хмельной.
Бесконечной дорогой я плёлся домой
к дорогОй с головой трубадура времён.
* * *
Метались молнии-газели,
штормил чернильный небосвод.
Литавры яростно гремели
в оркестре ливневых длиннот.
Земля,дошедшая до грани
(ржаному пеклу есть предел),
дышала влагой долгожданной,
и пульс отчётливей звенел.
Листочки враз помолодели,
взбодрилась модница-трава…
Скажите,звери,в самом деле
Горох с грибами воевал?
Их будет много в тайном месте-
лисичек,рыжиков,маслят…
Уж дождь докрапывает песню
и птицы здравицы вопят.
Уносит тучи ветер-лоцман,
к реке ручьи журчат бойчей.
Через мгновение начнётся
атака солнечных лучей!
* * *
Поцелуем вопьёшься в меня,
насладишься наплывшим экстазом.
Ужаснутся часы, семеня,
наблюдая мужскую экспансию
на Тебя.
Осторожно встревожу зенит
похотливо-стыдливого лона.
А диван наш скрипит и скрипит,
и не видно конца разговора
о Лилит.
Удивлюсь, и друзьям невдомёк,
что желанней медвяные губы…
Засмотрелся прозрачный чулок
вперемешку с трусами и судьбами
на Восток.
Вот бы сценку припомнить потом
из извивов дикарского танца.
Разбежимся… и снова сольём-
ся в тайфунно-земных вариациях
под Дождём.
* * *
Вы видели ночные облака,
бегущие по дремлющему небу?
(Так иногда чернильная строка
блуждает в дебрях к свету.)
Ошибка вышла:облака висели,
а звёзды продвигались в вышине
к астральной цели.
(Может быть,к Луне?)
Заворожённый гонкой беспримерной,
я ощущал вибрацию Вселенной.
Одышка нарастала бытия.
Внезапно Новая своей могучей вспышкой
повергла в изумление меня.
И осмотрев фантомные места
от Лебедя до Южного Креста,
я осознал:поэзия проста!
(Когда чуть-чуть рождает чудо слепо?)
На склоне лета в поисках ответа
рванули облака,взяв курс на Лувр.
И,глазом не моргнув,
скажу,что нынче ночью
в час творческий,мучительный,непрочный
дождя незвёздного не ждите,в снах паря.
Он днём на улицу мне выйти не давал,
устроив капелек стихийно-шумный бал,
но к вечеру растратил пыл
и отдохнуть решил,
оставив облака сторожевые
со звёздами соперничать в эфире.
* * *
Скоро осень зажжет колоссальный костер всесожженья,
огласится пространство протяжными криками птиц,
повсеместно порхнет наважденье бесцельных кружений,
и безбрежье небес отразится в лазури криниц.
Я люблю это время вопросов тягучих броженье,
когда мысли блуждают по тверди сократовых лиц,
и в хрустальных сосудах ума пробуждается жженье
и стремится вспарить за пределы привычных границ.
Невозможно тогда не заметить томленье рожденья
и скольженье прославленных элементарных частиц.
Но враждебная взвесь не спешит ослаблять притяженье,
и нещадно займется ненужная тяжесть страниц.
Мир в глазах на куски разлетится, как в день пораженья,
за единое слово начала вдруг бухнешься ниц…
Под знаменами лета я трепетно жду приближенья
одержимых невзрачных холодных осенних зарниц.
* * *
И каждый долгий день одно и то же:
планёрка, задержанье, бред чернил.
Будь я на добрых десять лет моложе,
живей бы недосып переносил.
Неделю воскресенье подытожит.
Я отдых безоглядный заслужил.
Но на футбол прикажут. Свет не мил.
Начальству возражать – себе дороже.
За два часа на стадион пригонят.
Проглотишь пирожок-тошнотик с горя,
запьёшь заморским ядом певчий дар.
Мордует чадный шар нечиста сила.
И девушка давно меня забыла.
И недочитан \»Солнечный удар\».
* * *
На зорьке бессвязно лопочет камыш,
слегка потревожив прибрежную тишь, –
слова раскодировать просто.
У дамбы сторожко сидят рыбаки,
уставясь на замершие поплавки.
Ветрун пробирает до косток.
Вдобавок и рыба – хитра и мудра! –
не хочет клевать, хоть прикормки – гора;
у дна шевелит плавниками.
И речь-перемолвка стоит у ракит:
давление падает, Палыч кряхтит,
знать, дождик всплакнет над полями.
Компашка спасаться, однак, не спешит:
пошел для сугреву разбавленный спирт
с мучным закусоном «на случай».
«Под мухой» нет дела до божьих интриг!
Меняем наживку. Грузила – бултых, –
круги по воде холоднючей.
А солнышко в небе сентябрьском вышей,
по хатам шныряет, будя малышей.
Лесок на глазах меденеет.
Коровы-красавы у птах на виду
шуруют напиться в зеркальном пруду…
Пора собираться в селенье.
Удилища связаны. Собран рюкзак.
Сухими остались садок и подсак.
Что баять смешливой подруге?
Яд-девке златую листву принесу,
белесый туман, ледяную росу
и воздух магнитно-упругий.
* * *
Без лишних слов нырну в спасительный туман,
пройдусь по мостовой, бордюрами стреноженной,
и легкими вобрав разрыв-травы дурман,
почувствую в себе бунтарский дух художника.
На небе ни звезды, хотя и нет дождя.
Напомнят мне, что дни давно царят осенние,
лишь запахи листвы, которые твердят,
что пробил час утрат, а значит – вдохновения.
Расстались мы вчера (точней, за пять минут
до полночи), когда взбесилась пташка певчая.
Положим, я не шут гороховый. Зовут
пустырь и сырь. Сказать, увы, мне было нечего.
Я воздухом тугим порывисто дышал,
в погасшее окно заглядывал воинственно,
обыгрывая факт, что в базисе – провал.
Отсюда и надстрой под знаком кабалистики.
Куда податься мне, когда все вкривь и вкось?
Крамольный винегрет канючить замороченно
иль кровушку волков попробовать на вкус…
Прозренья нет как нет. Какое, к черту, творчество.
Всерьез про пять минут нам стоило б всплакнуть,
мелькнувшие без слов загадочно-целительных.
У дома проброжу свой гнев, а поутру
с цветами проскользну, покуда дремлют жители.
* * *
Кто бедный, а кто богатый – становится ясно,
когда зима вступает в права. Холода
заставляют людей одеваться теплее. Краски
на масках лиц бушуют ярче. Вреда
дымный мороз домам не приносит. Трамваи
штурмует народ. Слюда на деревьях горда
родством со снегом. Впечатления нарастают
и вычислить ауру солнца не составляет труда.
Оранжевый диск не греет. Горожане одеты
в теневой ширпотреб и в искусственный мех.
Замерзают бедолажные пенсионеры. Меты
времени торчат из огромных прорех. Не грех
вопить творцам потребительской скудной корзины,
что канули в Лету невзгоды. Бурный успех
не ожидает выживших в катаклизмах. Невинный
снег под ногами бодро хрустит для всех.
Морозное трезвое утро. Почему дороги
не убраны от щедрых осадков – не знает никто.
Маршрутки буксуют, прохожие падают. Строго
на самотек взирает вран. Драповое пальто
из казино выходит под ручку с дубленкой –
забывает о проигрыше, усаживает даму в авто
и газует в небытие. Навстречу мне в курточке легкой
отважно скользит девушка с чувственным ртом.
Зимний воздух рождает драму. Нежданно
пробуждается замысел будущих действий. Рема-
рки жизни творятся заново. Отсутствие лада
наблюдалось на спаде любой из эпох. Задарма
ветер-скиталец дает советы. Не гнутся пальцы.
Слезятся глаза. Впереди – тюрьма иль сума…
А промелькнувшей красавице надо дожидаться
летнего платьица, чтоб сводить мужиков с ума.
* * *
Если б вы только знали,
какую кадриль в исполнении облачат
мне довелось наблюдать
в улыбчивом небе апрельском;
если б вы только знали,
в каких раздольных полях
под аккомпанемент жаворонков
металась моя голова;
если б вы только знали,
в каком заповедном лесу
я кружился с лимонной листвой,
потревожив семейство опят;
если б вы только знали,
какие лепные снежинки
опускались мне на ладонь
чудной январской ночью
и не таяли, пока я не произнесу
имя любимой, —
вы бы сразу признали
меня самым счастливейшим
человеком на Третьей планете…
* * *
Ползёт тревожная молва
из мрака Щенеграда.
Фактура фактов такова,
что правят чада ада.
Калёных клёнов воркотня
разносит приторь мора.
Куда ни кинь, куда ни глянь –
везде следы разора.
Поставил бывший партократ
больших корней задачу.
Заводы крадены чадят,
пустые сёла плачут.
Ведь волчью шкуру впопыхах
не вывернешь наружу.
Острожным рожам в спинжаках
голодных нужды чужды.
Чугуни дачных огород
не пошатнуть маратам.
Скарб караулят от невзгод
мандаты депутатов.
Вспылаешь, нелюдям грозя,
смертей зазвавших в гости.
Так смысл в бессмыслице, друзья,
коль голосят погосты?
Куём под вздроги смога мы
сынам своим оковы.
Закалки западной умы
вспомочь всегда готовы.
Не широту культурных мен,
не звень научной морщи, –
нам предлагает шоумен
мощнейшей силы мощи.
Амёб пробирочных родня
вещает вдохновенно,
что с русским братом у меня
теперь иные гены.
Достигнет волжских берегов
днепровских плавней ропот.
Разгул майдана нездоров,
сварлив, нерасторопен.
Хмельной закваски перепляс
народным массам – в очи.
В который раз надули нас,
маня водой проточной.
Второй волны кошель тугой
руля дорвался власти.
То был не я, то был другой
обманут в день ненастный.
Свободный от миазмов зол,
иду по кромке грома,
и пышет молний ореол
вкруг головы огромной.
Товарищ грозам и лугам –
член партии ручейной –
отдам за Русь болящим вам
свечение речений.
* * *
Двигаюсь в том направлении, где
музыки больше и ближе к звезде,
по небу вольно бегущей.
Я от земли отрываюсь, пока
ночь на дворе и дорога легка
ветреным и неимущим.
Дерзко врезаюсь в кристальную высь.
Скорость такая, что только держись!
Звон нарастает помалу.
Чистой мелодии пламенный лик
прямо по курсу спонтанно возник
монументальным хоралом.
Чудится гул отдалённых миров.
В зыбких условиях мозг нездоров.
Мысли – о чаемой Встрече.
Музыкой полн, улыбаюсь звезде.
Дом наш в бездонном пространстве везде
прочен, хотя и не вечен.
Воздух прозрачен в свободной душе
и – по расчётам – певучих грошей
хватит до млечных окраин.
Мимо комет, метеоров, планет,
мимо впустую растраченных лет
мчусь в никуда утром ранним.
Кода зовёт пилигрима назад.
Солнце заре открывает глаза
ласково, неумолимо.
Где я? В постели лежу роковой.
Рядом – русалка с длиннющей косой
шепчет туманно: «Любимый…»
* * *
Однажды в будущем разуверясь,
терзаешься, мечешься, но творишь
взъерошенную проточную ересь.
а в ответ – разъяренная тишь.
Утром подышишь на стеклышко часто,
и в просиявшее мысли окно
ворвется мир удивительно чистый –
лучший, чем нынешний, – в одном.
В сплошном цветном тумане увидишь
притихших детишек планеты всей,
слушающих музыку… Аккорды выше…
Магия солнца… Мокрые крыши…
Видение суживается до обычных страстей.
Позавтракав, вспомнишь, что воскресенье.
Поколдуешь над текстами тяжело.
Насколько хватит героического терпенья,
вытрешь пыль, постираешь белье.
ВЫчитаешь из газеты весенней,
что над Невадой кружил НЛО.
Сосчитаешь в карманах копейки болезные,
на улицу выскочишь налегке,
и с небес сойдет на тебя, что поэзия
у каждого мыслящего на языке.
Нырнешь в метро, с толпой смешаешься,
до самой конечной помчишься один.
Выйдешь на воздух – развеется давешнее.
Юго-восточный ударит по клавишам,
и на Клочковскую без всяких причин
свернешь, где на балке последний грош
отдашь за концерты РавЕля…
И неважно, собственно, куда ты бредешь –
лишь бы был свет в конце тоннеля.