Новое место

Она всегда была по уши в работе – бесконечные встречи, совещания, разговоры по телефону. Разработка рекламных компаний – дело хлопотное и пожирающее все свободное время тех, кто относится к делу с излишним…Она всегда была по уши в работе – бесконечные встречи, совещания, разговоры по телефону. Разработка рекламных компаний – дело хлопотное и пожирающее все свободное время тех, кто относится к делу с излишним энтузиазмом. Так думала я, когда тщетно пыталась вытащить ее из офиса хотя бы на время обеда. Мне иногда так хотелось посидеть за тем же самым белым столиком в маленьком кафе возле нашей школы и, холодя рот сладким мороженым, вдоволь пожаловаться ей на жизнь и выслушать в ответ ее стенания на вечную нехватку драгоценных минут. Ведь не только на старую подругу ей не хватало времени. Родители не видели ее месяцами, а на так называемой личной жизни еще со студенческих времен был поставлен жирный несмываемый крест. Когда этот придурок Роман бросил ее, именно на мое худое плечо были излиты потоки слез и проклятий в его сторону. Иногда я думала, что именно этот злосчастный случай вынудил ее с головой нырнуть в работу сразу же после получения диплома. Бедная, она больше не верила мужчинам и бешеной гонкой за собственным успехом пыталась заглушить вековую «женскую тоску по сильному плечу… Младший лейтенант, мальчик молодой…» Тьфу, что это я? Теперь весь день в мозгах стучать будет.
Но когда мне все-таки удавалось вклиниться на страницу ее распухшего от записей ежедневника и к маленькому кафе подъезжала ярко-красная блестящая машина, мои сострадание и жалость странным образом улетучивались. Глядя, как она стремительно влетает в стеклянные двери и, обтирая пушистыми полами белой шубы грязные ножки стульев, несется прямо к моему столику, мне хотелось жалеть уже себя.
Если она не выключала свой телефон, то раздававшиеся через каждые три минуты трели вдребезги разбивали все мои попытки завязать проникновенную беседу. Если же у нее просыпалась совесть и с мукой на лице она все-таки погружала наглый мобильник в летаргию, я чувствовала, что ее мысли заняты вовсе не моими рассказами, а затерявшимися в сотовом пространстве звонками. В очередной раз ощутив, как ее взгляд проходит сквозь меня, я первая неловко заканчивала нашу встречу. Она слишком поспешно, с точки зрения вежливости, вскакивала со стула и уже на ходу, словно оправдываясь, говорила:
— А знаешь, у меня все так же. Ни на что не хватает времени. Только работа. Утром туда – вечером обратно. И спать. В одиночестве.
Пока она бежала к своей машине, стремясь вернуться в строй и наверстать все упущенное за эти несчастные полчаса, я думала, что не зря ее так ценят в их рекламной компании: чтобы суметь вот так быстро, в двух-трех словах рассказать всю свою жизнь, надо быть почти что гением. Хотя, если и рассказывать-то особенно нечего…
Когда ее красный автомобиль скрывался за поворотом, мне снова хотелось начинать ее жалеть. Медленно доедая растаявшее мороженое, я вспоминала ее последний взгляд, пытаясь уловить в нем грусть и разочарование, которые положено иметь во взгляде всем незамужним тридцатилетним женщинам, и мне это удавалось. Во всяком случае, мысленно.
Мы не виделись с ней уже месяц. Правда, пару раз я все же звонила, пытаясь выяснить, не угорела ли она на своей сверхважной работе. Получив порцию обычных: «Нормально. Нормально. Хорошо. Увидимся как-нибудь на неделе», я вешала трубку с чувством некоторого удовлетворения. Все-таки у нее все в порядке.
Когда она неожиданно возникла на моем пороге как раз тогда, когда я открыла дверь, чтобы сбегать в магазин за продуктами, я аж подпрыгнула от неожиданности:
— Это ты?
Она посмотрела на меня непривычно спокойно и каким-то странным глухим голосом ответила:
— Да, это я.
Только тут я заметила, что в этот холодный ноябрьский день на ней был только тонкий белый свитер и длинная юбка, скрывавшая даже каблуки. Да и сама она была какой-то слишком бледной, словно замерзшей.
— Ты что, прямо из машины? – тут же нашла я объяснение и засуетилась, мгновенно забыв и о магазине и о недовольном лице мужа, рискующего в очередной раз получить вечером пельмени. – Проходи, проходи, а то холодно.
Она посмотрела на меня как-то непривычно долго и изучающе (при ней не было не только сумки, но даже верного мобильника):
— Да нет, Наташка, я, наверное, лучше пойду.
Последние слова донеслись до меня уже откуда-то с лестницы. Выйдя из оцепенения, я кинулась к двери. Но никого не увидела. Сколько я не прислушивалась, никакого стука каблуков на лестнице так и не услышала. В доме вообще царила полная тишина, даже соседи выключили свою вечную электродрель, которой, по идее, за время своего трехлетнего ремонта должны были сделать стены своей многострадальной квартиры похожей на сито.
В полном недоумении я закрыла дверь и присела на тумбочку для обуви. Идти в магазин окончательно расхотелось. Ничего, поест пельмени. Ругая себя за несообразительность, я метнулась к окну, в надежде увидеть отъезжающую ярко-красную машину, но во дворе по-прежнему толклись только грязные соседские легковушки. Синие и серые. Никакого намека на радостный красный цвет.
А потом был звонок. Плачущий материнский голос сказал мне, что ее больше нет. Три автомобиля столкнулись в утренний час пик на самой оживленном перекрестке. Из четверых пострадавших больше всех не повезло именно ей. Умерла по дороге в больницу.
Положив трубку, я как будто тоже отключилась. Я не могла ни о чем думать. Перед глазами стояло только ее бледное лицо. С ней сегодня было что-то не так. Зачем я ее отпустила, почему не догнала, не спросила, в чем дело? Она явно была чем-то выбита из колеи, поэтому и попала в аварию. А если бы я разобралась, посоветовала, пожалела…
Внезапно начав соображать, я ту же вышла из ступора. Стоп! Ее мать сказала, что она разбилась утром, а я видела ее… В состоянии дикого недоумения я перевела взгляд на часы. Да, как раз закончилось дневное ток-шоу для женщин. Я собралась сбегать в магазин, чтобы потом еще успеть до вечера перестирать кое-что в этот свой выходной день. Но тогда… Не может быть. Я, наверное, сошла с ума.
На улице совсем стемнело, когда сгустившуюся надо мной тишину прорезал звонок телефона. Не в силах сдвинуться с места, я просто смотрела на него, словно ожидая, что трубка сама сдвинется с рычага и подлетит ко мне. После пяти сигналов голос мужа сказал в автоответчик:
— Солнышко, я сегодня задержусь на работе. Часиков до девяти. Ты ведь все равно постирушки собиралась затеять, — он секунду помолчал и добавил чуть слышно, — и, пожалуйста, не ревнуй.
Все-таки пока он еще на работе. Если в другое время его подозрительно ласковый тон разбудил бы во мне самые черные подозрения, то сейчас мне было все равно. Пусть чешет куда хочет или торчит на своей чертовой работе до опупения. Одна вот уже доторчалась.
При этой мысли мои глаза наконец-то наполнились слезами. Что это я… Разве так можно?
В этот момент в проеме двери показалась она. Моя подруга.
Не думая о том, как она вошла в квартиру, я бросилась к ней:
— Господи, ты жива! Я так и думала! Конечно же, это ошибка!
Она вытянула вперед руку, предостерегая меня от попытки ее обнять и сказала так же глухо:
— Я действительно умерла. Сегодня утром. Никакой ошибки.
Видя мое, как принято писать в романах, вытянутое лицо, она добавила:
— Пожалуйста, не бойся.
— Да я и не боюсь, — почему-то я сразу ей поверила. Не могла не поверить.
— Сначала я не поняла, что случилось. Ехала на работу, как всегда. А потом… Я подумала о тебе и тут же оказалась на твоем пороге. Ты даже стукнула меня дверью, но ни ты, ни я ничего не почувствовали.
Она помолчала, словно речь давалась ей с трудом, и продолжала:
— Потом я оказалась в своем офисе. Шумно, громко… Все бегают, звонят телефоны, шуршат бумаги… Я хотела заговорить со своим шефом, Но он меня не услышал. Он вообще смотрел сквозь меня. Меня никто не замечал. Потом я оказалась в своем доме. У родителей. Там все плачут, переживают. Тяжело. Я поняла, что произошло.
Я молчала, не в силах открыть рот, чтобы промямлить банальное: «Мне жаль», хотя мне и правда было жаль. Очень, невыносимо, горестно жаль.
Она посмотрела на меня, и голос ее как будто стал выше и чище:
— Успокойся, ладно? Все нормально. Я чувствую твои эмоции. Я вообще теперь много чего чувствую. Это раньше мое сердце было как будто мертво – я ничего не ощущала: ни боли, ни радости. Я жила мозгами — расчетами, делами. Теперь, когда я мертва по-настоящему, я, прости за каламбур, потихоньку начинаю оживать.
— Но почему я тебя вижу? – наконец-то смогла я хоть что-то из себя выдавить. – Разве так должно быть?
— Не знаю. Я пришла к тебе снова, потому что только ты меня и видишь. Видимо, так должно быть. Наверное, только ты можешь мне помочь.
— Что, что я должна сделать? – с готовностью подалась я вперед. – Как я могу тебе помочь?
— Не мне, — медленно сказала она, и ее голос стал почти обычным. – Со мной все в порядке, насколько я понимаю. Мне только нужно выполнить одно задание.
— Задание? – в недоумении переспросила я.
— Ну да. Не спрашивай, ни о чем не спрашивай. Мне просто нужна твоя помощь.
Честно говоря, только в этот момент до меня дошел весь абсурдный ужас (или ужасный абсурд) происходящего. С одной стороны, я была почти уверена, что окончательно чокнулась. От горя. Я знаю, что так бывает. С другой, генетически заложенный суеверный страх тысяч человеческих поколений начал потихоньку оживать во мне. Куча мистических рассказов сюжетным вихрем пронеслась в моей голове. Невольно я попятилась назад.
— Ну что ты? Это же я! – она слегка качнулась в воздухе, но тут же снова обрела равновесие. Обида и разочарование отразились на ее бледном, почти прозрачном лице.
— Прости, — мне стало очень стыдно. – Просто это так…
— Я понимаю, — вдруг смягчилась она, а я тоже поняла, что за все время нашего разговора, она, прежде всегда такая подвижная и беспокойная, даже рукой не пошевелила (то колебание в воздухе не в счет). – Я не слишком-то уделяла тебе внимания, а теперь вот приперлась со своими проблемами, да еще в таком виде. Но это, наверное, в последний раз.
После этих слов я сказала очень быстро и неожиданно по-деловому:
— Я помогу тебе. Я все сделаю.
— Ты помнишь Романа? – спросила она, когда мы вышли из дома и зашагали по улице. Во всяком случае, я точно шагала.
На этот вопрос мне пришлось кивнуть – во-первых, бредущим с работы людям будет странно видеть прилично одетую и еще довольно молодую женщину, оживленно беседующую саму с собой, а во-вторых, это имя так навязло у меня в ушах еще со студенческих времен, что и говорить-то о нем не хотелось.
— Он совершил преступление, — донеслось до меня сбоку.
Я повернула голову, чтобы убедиться, что она все еще рядом со мной. Что ж, теперь-то этот подонок наконец-то проявил себя во всей красе. А ведь я ей всегда говорила…
— Он убил человека и скрыл это. Но он должен признаться и понести наказание.
— Душа убиенного вопиет об отмщении? – спросила я чересчур легкомысленно.
— Вот именно.
Некоторое время мы шли молча. Поняв, что мои мысли она также может почувствовать, я все же решила озвучить свои сомнения:
— А почему именно ты должна этим заниматься? Ведь не он же устроил ту аварию…
— Нет, конечно. Знаешь, видно, я что-то в своей жизни недокрутила, вот и приходится теперь отрабатывать. Ты это тоже учти на будущее.
Кажется, она впервые за все это время улыбнулась. Теперь я точно ее узнавала: она стала такой же ироничной, остроумной и самокритичной, какой была всегда.
— А что он сделал? И что придется сделать нам? – не отставала я.
— Убил своего конкурента по бизнесу. Назначил ему встречу за городом, сказал, что согласен работать вместе, а когда тот, обнадеженный, повернулся к нему спиной, ударил по голове. Это было спланированное убийство. Он даже яму заранее выкопал. Когда конкурента стали искать, он сказал в милиции, что тот обокрал собственную фирму и дал деру. Как ты понимаешь, он порылся в карманах у покойника, взял его ключи от офисного сейфа и сам забрал деньги, не оставив следов. Тривиальная история, поэтому все в нее и поверили. Даже жена погибшего сначала не думала, что он бросил ее с двумя детьми, но потом все-таки смирилась с этим.
— А как же Роман? – произнесла я ненавистное имя. – Ведь у него были причины навредить конкурирующей фирме?
На мой дилетантский вопрос она лишь улыбнулась:
— Не настолько серьезные, чтобы убивать. К тому же он заранее организовал себе алиби – любовница показала, что он провел весь тот вечер и ночь в сетях ее страсти. Конечно, алиби не ахти какое, но его никто и проверять всерьез не стал. Все списали на пропавшего бизнесмена, еще и в розыск его объявили.
— Да-а-а, — протянула я. – Интересно получается. А как мы выведем Романа на чистую воду?
— Что-нибудь придумаем. Ведь у нас теперь много возможностей.
Когда я позвонила в угрюмую коричневую дверь, та распахнулась сразу же, как будто хозяин так и стоял на пороге. Пару секунд Роман вглядывался в меня, а я стояла молча, давая ему возможность как следует протестировать свою память.
— Это… ты, что ли? – не очень вежливо процедил он, все еще придирчиво изучая черты моего лица.
В глубине души я была оскорблена. Не очень-то я и изменилась за семь лет после института. Во всяком случае так говорил мне муж, да и собственное самолюбие тоже не дремало.
— Да, это я. Поздравляю тебя с самым началом болезни Альцгеймера. Думаю, имени моего ты уж точно не вспомнишь.
Он смотрел на меня озадаченно, видимо, мучительно пытаясь понять, чего это я вдруг к нему приперлась.
Мне страшно захотелось сказать ему о том, что случилось сегодня. Проверить, осталось ли в нем хоть что-то человеческое. Но глядя на одутловатую жирную физиономию и уже успевшее отвиснуть пивное брюхо, распиравшее мятую желтую рубашку, я подумала, что в нем, может, никогда и не было ничего живого и теплого. И, хотя раньше он все-таки выглядел поприличнее, я в миллиардный раз спросила себя: и что она в нем нашла? И не стала ничего ему рассказывать, не желая ранить ту, что незримо стояла за моим правым плечом.
— Знаешь, — наконец-то нашелся он, — я сейчас очень занят. Ты мне позвони как-нибудь…
И он уже собрался притянуть тяжелую дверь на место, но я схватилась за ручку:
— Неужели тебе не интересно, зачем я пришла? И чем это ты так занят? Готовишь еще чье-нибудь убийство?
Мне показалось, что зрачки его глаз описали полный круг в воздухе, и я быстро продолжила:
— Где ты спрятал тело убитого тобой человека?
Как ни странно, но Роман быстро взял себя в руки и сказал совершенно спокойно:
— Тебя что, подослали меня на понт взять? Я уже сказал следствию, что не знаю, где Веретенников. Он сам сбежал с деньгами, а мне покою не дают, — говоря это, он напряженно всматривался в полумрак лестничной клетки, словно пытался разглядеть спрятавшихся там оперативников с диктофонами.
— Он не сбежал. Это ты его убил. Ты должен сознаться.
— Ты что, в прокуратуре работаешь? – он почему-то окончательно осмелел и обнаглел. – Что-то непохоже. Или это тебя его жена-истеричка подослала? Или… подружка твоя притырошная?
Честно говоря, при этих его словах я чуть не подпрыгнула, но, не чувствуя в воздухе бури, повторила:
— Ты должен сознаться. Пока не поздно.
— Да пошла ты!..
К счастью, неплохая звукоизоляция его входной двери не позволила мне осквернить свой слух окончанием этой оригинальной фразы. Я только посмотрела направо и зашагала вниз по лестнице.
— Надо же, ты совсем не разозлилась, когда он… — осторожно заметила я, когда мы вышли на улицу.
— Я теперь реагирую на все немного по-другому, — сказала она. – Да и вообще… Боже, как я могла в него влюбиться! Сколько я тогда слез выплакала, сколько ночей не спала! Не могла простить предательство. Первое в своей жизни.
— А теперь простила его? – не знаю, можно ли было задавать такой вопрос.
— За себя – да. За другого – нет, — как-то очень твердо отчеканила она.
Я заглянула ей в лицо, и мне показалось, что она как будто слегка изменилась: черты стали четче, губы сами собой смыкались в жесткую линию, глаза смотрели как-то непривычно спокойно.
— А что теперь? – спросила я, чтобы замаскировать свое разглядывание.
— Иди домой. Думаю, твой муж уже пришел с работы. И не ревнуй: они сегодня действительно восстанавливали поврежденную вирусом программу. Ее ведь вот-вот сдавать. Но он постарался вернуться пораньше
— Не спрашиваю, откуда ты знаешь, но все равно спасибо за информацию.
Открывая дверь своим ключом, я вспомнила, что и пельменей-то скорее всего в морозилке нет. Кажется, мы их уже съели. Но мне было все равно.
Как ни странно, с кухни доносилось шкворчание картошки. Что-то он сегодня подозрительно старается. Однако не доверять полученным мною сведениям причины не было.
— Пришла? В магазине была? – в его голосе еще сквозила надежда, но глаза уже увидели, что у меня не то что пакетов, даже сумочки-то в руках нет.
— Голова болит. Решила прогуляться. Пойду отдохну немного, — с этими словами я закрыла дверь спальни, где и пролежала остаток вечера, регулярно принимая от мужа то приглашение проследовать на кухню, то чашку чая, то анальгин.
Он явно был обеспокоен моим безразличием к его сегодняшнему позднему приходу домой. Еще больше его волновало то, что я пришла еще позже. Он у меня хитрая лиса: сначала будет собирать информацию, попытается лаской что-нибудь из меня выудить и только потом уже решит, что ему делать дальше.
В тот вечер я ничего ему не сказала. Когда он узнает, то все поймет и ему даже станет стыдно.
Но на самом деле я не говорила ему о гибели подруги прежде всего потому, чтобы не вызвать удивления своим спокойствием. Ведь я столько сегодня узнала.
Утро следующего дня у Романа сразу не заладилось. Он плохо спал ночью, ворочался и думал о том, где он прокололся. Тысячи и тысячи раз прокручивая в мозгу все подробности своего преступления, он никак не мог найти что-либо, что заставило бы его оказаться подозреваемым. Мой вчерашний визит настолько выбил его из колеи, что он даже нахамил позвонившей вечером любовнице, хотя все последнее время стремился угождать ей как только мог – после бриллиантового колье и шубы ему пришлось все-таки пообещать на ней жениться. Правда, потом он не раз думал о том, что неизвестно, какая из двух светивших ему тюрем тяжелее.
Он приехал в офис ни свет ни заря, решив, что рабочая обстановка подействуют на него успокаивающе. Открыв ключом свой кабинет, включил кофеварку и тяжело плюхнулся в кресло. Из окна открывался вид на размытую осенними дождями стройку, но ему это даже нравилось.
Тихое шипение закипающей кофеварки убаюкивало, и он прикрыл глаза, тихонько раскачиваясь в огромном начальственном кресле. Неожиданно раздался странный рявкающий звук, и десятки мелких брызг обожгли его раскаленными уколами. Подпрыгнув на месте, он увидел, что стоявшая на маленьком столике кофеварка каким-то образом вылилась ему прямо на стол, огромной коричневой лужей затопив его бумаги, ручки и клавиатуру компьютера, а сама упала на пол почти у порога.
Он резко вскочил, отряхивая залитые горячим кофе рукава костюма и в недоумении уставившись на растекавшееся по столу болото. Обжигая пальцы, он выхватил из жижи лежавшие на столе бумаги и машинально стал стряхивать их, окончательно забрызгав свой пиджак.
Кто бы мог подумать, что кофе окажется так много! Устроив наводнение на гладкой поверхности стола, оно медленно стекало вниз, оставляя на светлом ковровом покрытии уродливые бурые пятна.
Роман еще раз посмотрел на столик, стол и кофеварку и в приступе недоуменной злобы швырнул документы обратно в лужу. После этого схватил кофеварку и с грохотом водрузил на прежнее место. Но она в ту же секунду словно сорвалась со стола и, проделав в воздухе мертвую петлю, поставила себя (а не упала) в центр кофейного болота, прямо на слипшиеся бумаги.
Роман несколько секунд смотрел на нее, а потом, рывком сорвав с вешалки плащ, бросился к выходу.
— Беги, беги, — услышал он в самое ухо. – Все равно не убежишь. Признайся в своем преступлении!
Последние слова прозвучали так зловеще, что Роман со стоном выскочил на улицу, трясущимися руками открыл дверь своего автомобиля, плюхнулся на сиденье и с жутким ревом рванул с места.
Когда по обеим сторонам от него замельтешили привычно грязные дома и деревья, он почти успокоился. Держа левую руку на руле, правой он полез в карман плаща за сигаретами.
Неожиданно для него руль сам собой вывернулся до предела вправо, направляя машину прямо в растущую у самого края тротуара здоровенную акацию. Уронив пачку на пол, Роман вцепился в ошалевшую баранку, но понял, что не может повернуть руль. Когда его «Опель» уже был готов поцеловаться с мощным вековым стволом, руль словно по собственной воле вывернулся влево. Водитель почувствовал, как колесо задело бордюр.
Хотя все это произошло всего за несколько секунд, Роман воспринимал происходящее как некое замедленное беззвучное действие, этакую клоунскую пантомиму. Судорожно сглотнув, он все-таки выровнял машину и сбросил скорость. Не обращая внимания на неприличные жесты обгонявших его водителей, он продолжал медленно ехать по дороге, тупо уставившись в лобовое стекло и сжимая руль изо всех сил.
Так он проехал пару кварталов, когда руль, несмотря на все его сопротивление, снова повернулся, заставляя новенький «Опель» подставиться под проезжавший мимо раздолбанный «Москвич». Правда, в последнюю минуту он все-таки уклонился от столкновения.
Увидев дикие глаза худенького мужичонки за рулем «Москвича», Роман снова схватился за руль, пытаясь направить машину к обочине. Но не тут-то было. Что-то продолжало удерживать его на середине мостовой, не давая остановиться. Тогда он решил выскочить из автомобиля прямо здесь, но не смог: педаль тормоза никак не поддавалась его подошве 43-го размера.
— И не думай, — сказал ему кто-то прямо в ухо. – Аварию устроить хочешь? Еще кого-нибудь угробить?
Тут-то Роман удостоверился, что точно сошел с ума. Он бросил руль и стал дико озираться по сторонам, что не мешало его машине спокойно двигаться в самой гуще уличного потока.
— Веди машину, — услышал он снова. – Понял?
Кивнув куда-то в пустоту, он снова взялся за руль. «Опель» как раз въезжал на мост.
— Прибавь скорость, — сказал отдаленно знакомый голос в его правом ухе. – Не выделяйся.
— Это что, гипноз? Почему я тебя не вижу? – дрожаще сказал Роман и покосился на соседнее сиденье. По его голове лились уже целые реки холодного пота.
— Теперь тебе придется только отвечать на вопросы, а не задавать их, — философски заметил голос.
Трясущимися пальцами Роман пошарил по кожаной обивке, но не наткнулся ни на какой материальный объект.
— Бесполезно, — саркастически прокомментировал голос. – Сознайся в убийстве, которое совершил.
— Я ничего не сделал, — не очень убедительно пролепетал водитель.
«Опель» угрожающе дернулся и вильнул в сторону парапета.
— Может быть, здесь? – выразительно произнес голос, и Роман увидел блестящую далеко внизу речную гладь.
— Нет-нет, не надо, — поспешно прошептал он, думая о том, как бы выбраться из этого проклятого автомобиля.
— Не в машине, так дома, не дома, так на работе, — голос словно читал его мысли. – Запишешься на зимовку в Антарктиду, будем беседовать там. Хотя нет. Все закончится сегодня. Выбирай: или ты поедешь в прокуратуру и во всем сознаешься и покажешь, где закопал тело, или не выйдешь из своего автомобиля больше никогда. Понял? В нем тебя его и похоронят, потому что не смогут достать.
Собственный черный юмор так развеселил голос, что он даже хмыкнул.
— Ничего, — пробормотал Роман, — с надеждой глядя на приборную доску. – Скоро бензин кончится.
— И не надейся, — мгновенно отреагировал голос. Он стал выше и звонче. – Нам еще до прокуратуры должно хватить. Так что за мостом разворачивайся и обратно.
— Ни за что!
— Ах так?!
«Опель» стал набирать скорость и вдруг резко вильнул прямо к чугунному парапету.
— Нет!!! – заорал Роман, изо всей силы выкручивая руль.
Мост как раз кончился. Водитель быстро развернулся и снова въехал на мост. В его распахнутых до предела водянистых глазах, как пишут в романах, «застыл ужас», рот был полуоткрыт, словно он хотел закричать, но не мог.
Перед выездом с моста ему вдруг пришло в голову остановиться возле поста ГАИ.
— Ага, давай, — поддержал голос его тайные стремления. – Когда тебя заберут в психушку, мы будем вместе навеки. Там-то нам уж никто не помешает. Надеюсь, ты любишь музыку?
И голос вдруг затянул что-то Роману знакомое, протяжное и тоскливое. Под это завывание он проехал ГАИ и покатил по улицам города. Песня прекратилась. Если бы он сейчас не был так напуган, то, наверное, вспомнил, что это был хит его бурной студенческой молодости. Он тогда еще говорил всем своим девушкам, что это самая романтичная мелодия на земле.
Когда блестящий серебристый «Опель» затормозил у дверей серого здания с грозной вывеской, прогуливающаяся под ней я увидела, как из него с ловкостью каскадера выскочил наш убийца. В два прыжка он достиг дверей прокуратуры и тут увидел меня.
— Чистосердечное признание облегчает наказание, — очень вежливо сказала я.
Он затравленно оглянулся вокруг себя и в этот момент ему показалось, что на правом переднем сидении его автомобиля сидит женщина. Он даже узнал ее. Он когда-то встречался с ней в институте.
Переводя взгляд с нее на меня, Роман застыл на месте. А потом взвыл и, как ошпаренный, бросился к дверям.
Я была здесь на всякий случай. Поэтому увидела, как он промчался по коридору и без стука влетел в кабинет следователя. Того, который вел дело об исчезновении Веретенникова. Я узнавала.
Подождав для верности пять минут, я свернула за угол.
— Все в порядке, — сказала она, появившись рядом со мной. – Он дает показания.
— Дело сделано? – спросила я.
Она молча кивнула. Хорошо, что я ее вижу.
— Теперь все, — медленно произнесла она после паузы. – Спасибо тебе за помощь, Наташка.
— Да я собственно, ничего и не сделала. Вообще, ты могла бы и сама справиться.
— В первый раз мне было нужно сначала установить контакт с самым близким мне человеком, чтобы потом уже выйти на Романа.
Мне было очень приятно это услышать, а она продолжала:
— Знаешь, как я боялась, что в первый раз ничего не получится?
Я постаралась посмотреть не сквозь, а на нее:
— Первый раз? Значит…
— Теперь я буду заниматься этим. Похоже, у меня новая работа.
Я посмотрела на идущих мимо людей. Каждый из них был так увлечен собственными делами и проблемами, что совсем не обращал внимания на стоящую у края тротуара женщину, разговаривающую с воздухом, то есть меня.
— А почему тебя послали именно к Роману? – спросила я.
— Это был тест, — просто сказала она. – На беспристрастность.
Мы обе усмехнулись, и каждая знала, почему.
— Думаю, теперь-то я уж совсем не буду тебя видеть, — вздохнула я, – ты как всегда будешь по уши в работе. Особенно на этом новом месте – у человечества столько тайных грехов, что дел у тебя будет невпроворот.
Она улыбнулась:
— Не советую тебе желать встречи со мной. Я ведь могу заглянуть и по долгу службы. Так что веди себя прилично.
Я тоже улыбнулась, правда, не так радужно, как она:
— Я обещаю.