Эх, пила бы всё и ела —
Впрок бы наедалася!
Покуда всё б не надоело —
Всем бы наслаждалася!
Помню, милый завлекал —
Ажно спасу нету!
Впрок бы наедалася!
Покуда всё б не надоело —
Всем бы наслаждалася!
Помню, милый завлекал —
Ажно спасу нету!
Тильки что не обещал —
Покамест не раздета!
Что он тольки не сулил
Мне — разделась чтобы…
Страсть мою, во мне, будил –
Мужицкая особа…
По развесила я уши –
Дура очумелая!
Он — рукою — трогал душу:
Отказать — не смела я…
Чуял, что я, словно, таю –
Никуда не денуся!
И в покое не оставил –
Покеда не разделася!
Опоил любви вином –
Разлилась по телу страсть!
Думала лишь об одном:
За таким-то – не пропасть!
Вся открылась в сладком сне –
Жарко обнимала!
Вся горела, как в огне –
Страсть меня сжигала!
Мой Ванюша щедрым был –
И днём и тёмной ночью…
На всю жизнь мне подарил
Двух сынов и дочку!
Помню, милый, о тебе –
Вон, растут ребята!
Что ж ты сгинул на войне?!
Чем я виновата?
Сорок первый, сорок первый
Год пришёл с бедой…
Разлучили, с мужем верным —
Навсегда! войной…
Ах, Ванюша, друг мой милый,
Год — сорок второй
Сделал Нюру, до могилы,
Верною… вдовой…
Не кручинься, друг-солдатка –
Родину спасал герой!
Выпью-ка браженки сладкой –
Ваня, будь же ты живой!
Наплюю-ка на повестку –
Родина умеет врать!
Где могила – неизвестно!
Ну, а я – умею ждать!..
Нет у «без вести» пощады –
Для меня и для детей…
Ты пропал под Ленинградом –
Средь болот ли, средь полей…
О местах былых сражений
Мало правды говорят…
Столько было окружений!
Столько «без вести» лежат!
По бумагам – не забыты!
Неизвестным — памятник стоит!
А военкомы говорили: «Паразиты!
Власовцы! Не знаем — как убит!
На миру погибнуть было нужно!
Где, в каком бою – всё важно знать!..»
И на просьбы отвечали чуждо:
— Не обязаны, Вам, помогать! —
Что же мне – ругать их матом?
Тех, кто мужа на войну забрали!
Как сказать троим ребятам,
Что их папу – потеряли!
Ох, горька печаль-кручина:
Жить в колхозе – одинокой — муки…
Знай, пропавший «без вести» мужчина –
Твои дети живы! И у тебя – есть внуки!
Ах, Ванюша… Долго я тебя ждала!
Пока могилку, всё ж, не отыскали…
Так, солдаткой, жизнь и прожила…
Твои дети – главные твои медали!..
27.06.15.
Это было давно, когда мне было всего лет девять-десять. В деревеньке под смешным названием Пеньки, в Ивановской области. О чём на самом деле говорили, тогда, между собой, две овдовевшие в войну женщины я, признаться, помню неточно… И какие именно пели частушки – тоже. Но, помню само настроение солдаток, решивших скромно отметить праздник вдвоём – наедине со своими воспоминаниями и переживаниями. Они и хотели бы повеселиться, да не очень-то получалось – слишком много выпало на их долю всякого-разного, где горестного было гораздо больше радостного…
— Ох, Нюрок! Как жисть-то пролетела незаметны!.. Вчарась ишшо бытто женихались… А ноне… и смотреть на себя тошно!
— Так и не смотри на себя! И на меня не смотри! Нешто мы друг на дружку не нагляделись ишшо? На мнучат своих смотри – это куды как радостнее! Вот он – городской-то твой, сидит, пришипился…
Баба Анна сидела в своей избе, на крохотной кухоньке, возле стола. Она сидела так, что взгляд её был обращён неизвестно куда: не в окно, из которого было видно крыльцо, а, то ли поверх старенького буфета, в угол, то ли в сам буфет, рассматривая в нём незнамо что, то ли на свою подругу, тоже Нюру, но Орлову… На столе стояла, наполовину выпитая, бутылка с жидкостью молочного цвета, именуемая брагой (это бросилось в глаза в первую очередь – выпивают!) и нехитрая закуска.
— Ой, Санюшка! Ты-то како здеся оказалси-то?! Мы ж думам — ты гуляш… на улочке! А ты – тута вертисся! Кады и заск`очить успял?! Пострел эдакой! Али поисть захотел?! Проходь-проходь к столу-то! Бяри, не стесняйси! Што глянятся на столе-то – то и бяри! Картопля вот с огурчикам малосолымя! С помядоркам, с лучком зялёнам! Хлебушок вон нарезан!… Ляшша жарёного не хошь ли?! Свежайшай – Генаха-сынок с рыбалки приташшил! С утрешнай! Бяри! С рёбрышков – на-ка, вота! Там косточков мелких няма – я обрала, чай! А бы елося табе!
Ты на нас, товарок – не гляди! Внимания-то не обрашшай! Мы малость гулям седни! Праздник ноне – Спасов день! Вота мы и встренулисся! Ты на нас не сярчай! Не шибко часто мы собирамся-то! И хотели ба, да некады всё! А в прадник-те, как не посидеть-то?! Верно, Нюраха?! –
Мне так нравился их деревенский окающий говор, с его особой певучестью, с этими ишшо и другими странными словечками, с непривычными для уха ударениями, отчего слова становились растянутыми, а где-то и «проглоченными» гласными – слушал бы и слушал!
— Ды что ты, чудн`а?! Нешто он малой?! Што ты звинясси-те?! Сидим – выпивам! Что с того?!
-Дык, не нашенскай жа – с городу всё жа! Зачем портить – робёнка?!
— Эва — портить?! Чем жа мы ёво портим?! А, Сашуль?! Чёво мы тута спели счас?!
— Да Вы пойте-пойте! Я не мешаю! Я послушаю только!
— От! Послушат он!… А коли мы выругамси нячаянно?! Нешто и не приедяшь больше, к бабке-те?!
А у любимой бабули смешно розовели щёчки и носик сделался красным-красным, как у Деда Мороза, от выпитой немножко бражки.
— Так, это… чудак… он у меня всегда сразу краснеет – вино в лицо ударяет!
— Тебе ударяет, а чудаком называешь – меня! Почему?
— Дык, чудак ты человек! Мы часто ту-та друг дружку чудаками называм! И никто за это ни на кого не обижацца! Правда, Нюраха?!
