(Из записей Марка Неснова)
Когда Алик Атаев играл на гитаре, это было так органично и талантливо, что, казалось, будто он с гитарой родился.
Или, на худой…(Из записей Марка Неснова)
Когда Алик Атаев играл на гитаре, это было так органично и талантливо, что, казалось, будто он с гитарой родился.
Или, на худой конец, учился этому с малых лет.
Но он рассказывал, что играть его научили в тюремной камере, на картонном грифе с нарисованными струнами.
Все считали это обычным лагерным трёпом.
И только те, кто хорошо знал Алика, верили его рассказу.
Парнем он был правильным и с понятием.
В карты он играл так же виртуозно и талантливо, и они неплохо кормили его весь его немалый и нелёгкий срок.
Сидеть ему из червонца оставалось ещё два года, и он в свои тридцать лет очень не хотел снова возвращаться в лагерь.
Но, будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал, что умения играть на гитаре
и в карты недостаточно, чтобы вписаться в нормальную человеческую жизнь.
Он мечтал жениться и зарабатывать деньги игрой в карты, потому что никакого другого способа иметь достаточно денег он не знал.
Однако, глядя на его приморенный каторжанский вид, не очень верилось, что на воле найдутся охотники сидеть с ним за одним столом.
Его неприличная худоба, сутулость и хрестоматийные босяцкие манеры вряд ли могли вызвать доверие у лиц далёких от лагерного быта.
Это понимал и он сам, а потому всё чаще и чаще заводил разговор на волнующую его тему.
В один из таких разговоров наш общий приятель Юра Селивёрстов пошутил:
-А давай, Алик, за оставшиеся два года я сделаю из тебя спортсмена с отличной фигурой, а Марк тебя натаскает так, что ты превратишься в самого гнилого и паршивого интеллигента.
Все весело рассмеялись, и только Алик отнёсся к этому со всей серьёзностью.
Вечером он дождался меня в секции и завёл разговор о том, чтобы я действительно взялся за его образование и воспитание.
Он обещал делать всё, что я буду требовать.
-Ну, ты же не хочешь, чтобы я снова чалился по зонам? – закончил он разговор.
Этого я точно не хотел.
Я достал из тумбочки томик Шекспира и загнул страницу, где был знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть» в переводе Лозинского:
-Если завтра расскажешь наизусть, то, считай, договорились.
Назавтра к вечеру Алик без запинки продекламировал монолог и получил от меня задание выучить «Муки совести» раннего Евтушенко.
Наверное, необходимость уметь быстро считать при игре в карты так развила его память, что к следующему вечеру, он знал наизусть и это стихотворение.
Ежедневно я давал ему новые стихотворения разных поэтов, и он за сутки заучивал каждое.
Параллельно я стал давать ему книги и журналы с отмеченными статьями и рассказами, заставляя неторопливо и правильным русским языком пересказывать их содержание.
Юра потребовал, чтобы Алик бросил курить и пить чифир.
Он организовал в пристройке столярного цеха качалку, где Алик, под его руководством, стал таскать тяжёлые железки и делать разные упражнения.
Я тоже пристроился к этому делу, потому что и моя фигура была не очень спортивной.
По утрам мы втроём бегали по кругу футбольного поля.
Юра на воле был гимнастом.
В лагерь он попал за убийство «деда» в армии, который над ним издевался.
Кроме этого мы стали ежедневно гулять вечерами и я рассказывал Алику всё, что помнил из географии, истории, культуры, музыки.
И вообще много всякого разного, чем полна голова начитанного и нахватанного студента — недоучки.
Алик впитывал всё, как губка.
Не помню я в своей жизни, чтобы кто-то с таким болезненным остервенением и жадностью учился всему на свете.
Месяцев через восемь, когда в секции парни спорили у кого сильнее руки, Алик уступил только одному мужику — вальщику леса.
Это было непостижимо.
И сама фигура Алика выровнялась и приобрела вполне спортивную форму.
Болтать же за год он свободно научился на любые темы.
Как говорил Пушкин «с учёным видом знатока».
Не специалиста он мог обмануть любого.
О работе шагающего экскаватора он мог говорить так же свободно, как и о
пении Марио Ланца или поэзии почти неизвестной тогда в СССР Анны Ахматовой.
Он выучил наизусть все либретто из книги Друскина «Сто опер» и мог болтать о музыке часами, хотя никогда не бывал в оперном театре.
К своему выходу на свободу Алик и выглядел очень спортивно, элегантно и уверенно.
И хотя знания его были поверхностными и дилетантскими, нужно было быть очень образованным и знающим человеком, чтобы пробиться через его уверенное нахальство.
…Он вышел на свободу и пропал.
Не писал он даже нам с Юрой, хотя мы и ждали.
Но мы понимали, с какими трудностями он столкнулся.
Как он собирался зарабатывать на жизнь картами и не сползти в уголовщину, было не совсем понятно.
…Потом жизнь закружила меня так, что я забыл и про Алика и про многих других парней, с которыми меня сталкивала жизнь.
…Прошло почти тридцать лет.
Я стал семейным, вполне обеспеченным и уважаемым человеком к тому времени, когда нас с женой пригласили на юбилей к одному большому московскому чиновнику.
Не зная, что подарить юбиляру, я обратился за помощью к своему московскому другу актёру Георгию Мельскому.
Он снял трубку и договорился о нашем визите с известным московским антикваром Никольским.
На мой вопрос, не подсунут ли нам подделку, Жора заметил, что хозяин магазина очень интеллигентный человек с безупречной репутацией.
Когда мы подъехали к магазину, нам навстречу вышел высокий седой господин с профессорской бородкой в бифокальных очках с бежевым шёлковым шарфиком на шее.
Безупречные манеры и неспешная, правильно поставленная речь хозяина
большого антикварного магазина говорили о его достоинстве и достатке.
Он предложил нам китайскую фарфоровую женскую статуэтку, пояснив, что знаток поймёт и оценит ценность такого подарка.
Что-то мне казалось знакомым в этом барственном антикваре, но мы торопились, и я не задумывался об этом.
Мы оплатили покупку и, пожелав всего доброго хозяину, попрощались.
Уже у выхода он дал мне свою визитную карточку.
Я сунул её в карман и рассмотрел только на следующий день в номере гостиницы:
Никольский Альберт Георгиевич
Антиквар
На обратной стороне ручкой был нарисован силуэт гитары.
И написано:
Алик.
